НОВАЯ СОВЕРШЕННАЯ ЭТИКА

        Плохой мальчик сидит развалясь, насмехательски смотрит по сторонам, плюёт шелуху и не обращает на стоящих рядом женщин никакого внимания.
        Хороший мальчик сидит потупясь, холит на коленях средней величины сумку, интеллигентно убирает локти из прохода.
        Плохая женщина занимает слишком много места, расстёгивается, машет шарфом, в голос препирается с плохим мальчиком и вполголоса стыдит хорошего.
        Хорошая женщина стоит смирно, страдательно кривит личико и не просит у водителя билет.
        Хороший водитель проверяет масло, тщательно отсчитывает сдачу, пассажиров берёт не больше, чем положено, филигранно объезжает ухабы, останавливается на всех остановках и опаздывает на сорок минут.
        Плохой водитель надрывно груб, выводит выхлопную трубу в салон, билетов не даёт, набивает пассажиров как селёдку и привозит всех на работу вовремя.
        Плохая страна методично бомбит другую плохую страну, хорошо платит своим мальчикам, женщинам, водителям и пассажирам и даёт немножко плохих денег в кредит хорошей стране.
        Хорошая страна по уши в долгах, по пояс в коррупции и по щиколотку в облетевших надеждах; своим мальчикам, женщинам, водителям и пассажирам не платит ни копья, издаёт на языке тридцати процентов населения полтора литературных журнала.

        Звонит телефон: литературный знакомый интересуется, в какой журнал выгодней посылать рассказы, в плохой или в хороший.

* * *

        Сегодня ночью видел во сне, как Тургенев и младшая Виардо шастали по французской провинции. Тургенев аккомпанировал, девушка - танцевала, пела, разыгрывала соло какие-то сценки... Сельские, 70-х годов, в волокна истёртые подмостки: ни занавеса, ни кулис... Другие нищие подпевали девушке, потешались - родившиеся с маленькими аккордеонами в ушах и во рту, - над громоздким баяном Тургенева, пока Иван терпеливо смотрел на В. или вдаль: плевать, зато вокруг - фрукты, виноград, благодатное лето (французский климат щадил персонажей моего короткого сна).

* * *

        Сделаю, как сказал ангел: там, где провожаем ночи и встречаем дни, холодной городской водой смою огненный шум чужих и плотских мыслей с лица. Омою кудри, и виски, и щёки, и ноздри, и лоб горячей городской водой, - "и тогда, подобные не валким домашним утицам, а быстрым речным ибисам, стронутся с гнезд сокровенные помыслы твои в поисках Божьей снеди, - а ты будешь бросать им вещие знаки, или нежные краски, или влажные звуки сообразно со своим ремеслом. Что-то достанется помыслам, а что-то достанется тебе - и только два, если ты талантлив, или три, если ты упорен, мазка, или такта, или слова останутся духу или Господу. Тех слов и держись: время не отпустит тебя, но, может быть, отпустит твои слова, - ибо многие из вас научились разжимать губы и отпускать слова, но никто не научился разжать руки и отпустить время. Вода же ни холодная и ни горячая ни на что тебе не пригодится, потому что вода эта - женская: пусть подмывается ей каждое утро благоразумная твоя жена".

* * *

        Да, надо признать: ребята, подвизающиеся в продаже эротических рассказов развлекательным журналам, пишут куда лучше меня. "Он упал набок, как подорвавший коренную жилу жеребец", - я бы так никогда не смог; какая для этого, должно быть, потребна глубокая и неожиданная эрудиция... Отсюда следует то ли неожиданная, то ли долгожданная молния-мысль: качество письма больше не имеет значения. А так как содержание не имеет никакого значения в прогрессивной литературе уже давно, становится непонятно, что же ей тогда вообще остаётся.

ПОСТУПАЮЩИМ В ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ

        Когда мой двоюродный немецкий прадедушка задумал написать роман, был он, в согласии со скудным семейным преданием, юн, неглуп и самонадеян, и успел накропать страниц 12, пока не сообразил, что героев полагается во что-нибудь одеть. В педантичной невозможности подойти к этому делу наобум дед принялся за изучение теории костюма. Долго ли, коротко - нехитрые азы были освоены, и начинающий литератор столкнулся с очередной проблемой: предстояло выдумать героям лица, сверх того - распорядиться выражениями этих лиц, и следом - щегольнуть оттенками этих выражений. Приручением физиогномистики дело не ограничилось: персонажи не умели ни сидеть, ни бегать (что отсылало к биомеханике, ортопедии, анатомии), ни даже говорить (фонетика, фразеология, орфоэпия). Упорный дебютант не сдался, однако через несколько лет вынужден был безо всякой передышки приступить к освоению архитектуры, астрономии, ботаники, географии, орнитологии и синоптики (потому как, само собой, действующие лица растущей повести должны были жить в домах, по вечерам любоваться звездами, ходить при всяком удобном случае босиком по траве, слушать пение птиц, время от времени ездить на взморье, а с первым дыханием подступающих холодов надевать шерстяные носки и устраиваться всей компанией у обстоятельного камина). Наконец-то можно было похвастать определённым писательским багажом! Увы, вчерне написанный рассказ глядел сухонько, и, удивлялся дед, как-то скуповато ("Если уж начистоту, - говорила ему сестра, моя латышская прабабка - то есть, конечно, немецкая, но о немецкой нам мало что известно, так что для простоты все вы можете представить себе на её месте мою латышскую прабабушку Теклю, - если уж начистоту - безбожно скучно.") В погоне за недостающей изюминкой седоусому автору выходного дня пришлось почерпнуть немало бесполезных сведений из области педагогики, политики, религии и нескольких популярных полунаук, прежде чем он догадался жениться, сменить три службы и попасть в тенёта царицы искусств психологии (изрядно поднаторев в парадоксах которой, подающий надежды новеллист не замедлил нацепить каждому из своих аристократических гомункулусов правдивую, что результат ветеринарного вскрытия, психологическую маску); тут-то - на этапе, можно сказать, отделки - обнаружилось неумение будущего писателя распорядиться собственно литературными материями - его ждала теория сюжета и манила практика диалога, но не успел он собрать свой несессер формальных приёмов, как умер, доказав с неизбежностью, что для Божьих дел человеческая жизнь слишком коротка.

ТЕНИ

        "Я буду эту книгу читать долго, на ней столько теней. Не потому что тени, просто: редко бываю там, где эта книга лежит. Что-что вас удивляет?
        Ну... Мне тоже в диковинку. А между тем, это старинный туземный обычай... да-да, закон... Забавный, можно и так сказать".
        Полуторасекундное молчание на незнакомом языке смотрительница, похожая издали на второсортный веснушчатый банан, истолковала по-своему: приковыляла смахнуть ритуальной тряпочкой вполне номинальную пыль. Так и не воспользовавшись карточкой, заправленной в карман колониальной рубашки на манер носового платка, посетитель назвал номер страницы.
        - Так они утверждают, вы говорите...
        - Что книга, грубо говоря, - обстоятельство не времени, а места.
        - Ну, что ж... Однако из этого ещё не следует...
        - И тем не менее. Забавная, по-вашему, страна прямо-таки утыкана круглыми столиками. Тысячи ровно таких же старушек...
        - Тише, тише.
        - ...В общем, заинтригованный этими - и подобными им - окраинными обстоятельствами, я объехал уже без малого двести миль побережья.
        - Не возьму в толк, что у вас за бизнес. Вы переводчик, верно?
        - И да, и нет - рассказчик, скорее.
        - Репортёр!
        - Своего рода.
        Раскрыв книгу, смотрительница хмуро поглядела на чужестранцев и удалилась. Мужчина с карточкой выудил из саквояжа раскладную скамейку (прочная ткань, паршивый крашеный остов, солнечный сентябрь: распродажа на китайском рынке уикэнд-принадлежностей).
        - Другими словами, то, что вы пишете, готовы купить где угодно, но только не там, где вы это написали. Ну, и как относятся к вам местные власти?
        - Да вы, похоже, всё это прекрасно знаете...
        - Читал-с: особенно досталось первым миссионерам. Воображаю, эти карманные библии... Бедняг судили - каков кульбит! - за страшные святотатства: нечто вроде умыкновения genius loci, местного божества далёкой страны, - а потом, разобравшись, и за убийственное - для любой книги, как вольно предполагать туземцам, - тиражирование. Клянусь, нашим издателям бы это понравилось! А вы...
        - Наговариваю на диктофон. Впрочем, всё меньше и меньше.
        - Ага. А потом ввели таможенный контроль. Я ведь тоже, признаться, не прочь купить в дорогу книжонку-другую. А поскольку разъезжать приходится порядочно, составилось кое-какое понимание. Например, что такое стоящий писатель: всё хорошее в его книжках принимаешь как должное, и тому немногому, что в них обнаруживаешь плохого, безмерно удивляешься - знакомо это вам?
        - Да, только люблю я совсем других - у которых лучшему внимаешь с восхищённым удивлением, а к худшему (более-менее неизбежному) относишься с совершеннейшим спокойствием.
        - Ловко! Не могу сказать, что вполне вас понял, но... Словом, будь я на вашем месте, не преминул бы поделиться нашей беседой с публикой. Так и напишите: познакомились, мол...
        "...И езжу тоже - всё ближе, всё тише. Расходы на газетный счёт? Как вам сказать... Дошёл до того, что останавливаюсь не в гостиницах, а на местных постоялых дворах. Знаете, нравится. Здесь, на юге, уже полтора месяца. Подумываю, верите ли, осесть. Я эту книгу буду долго читать..."
        Следователь брезгливо отставил чашку на заваленный бумагами стол и, поймав взгляд много чего о себе воображающего белого свидетеля, хохотнул. Много чего о себе воображающий белый свидетель поморщился. Помощник следователя, - нередуцированный язык чужой метрополии давался ему с большим трудом, - в девятый раз включил перемотку.

ТАНЕЦ

        ...Или ещё. В ночном клубе, на втором этаже. Чай (от ликёра пришлось трижды отказаться). Глядел, - сверху вниз, но не свысока, - на танцующих, и один из них был похож на московского поэта-приятеля Н.В., а другая - курчавой ричиблэкморовской шевелюрой - на харьковского поэта-безумца И.Р., и только девушка "поэта" была похожа на себя (впрочем, вряд ли этому парню пришлась бы по душе эротическая возня с черновиками и вариантами). Рассчитываясь, выронил копеечку, грязный платок и полудохлую записную. Поймал знак, посланный официантом первого яруса: не спускаться, - и пока, тараща зрительную память, гладил и различал банкноты, и один официант безразлично ждал, а другой, радуясь всеобщему вниманию, на зеркальном подносе нёс утерянное мной, - в ту же секунду услышал пару строк прошелестевшего мимо разговора:

Лучший текст,
словно танец пчелы,
не содержит ни ответов, ни истин.

        Он лишь указывает, куда нам лететь.