Из книги
"МУЖЧИНЫ ТОЖЕ МОГУТ ИМИТИРОВАТЬ ОРГАЗМ"
Прошу обратить внимание на то,
что я ничего не пишу о своей повседневной жизни, -
а лишь о мгновениях мистического потрясенья,
которые мне довелось пережить.
В молодости мне говорили, что я хороша,
я этому верила,
потом говорили, что я умна, -
я этому верила тоже,
теперь же мне говорят,
будто бы я святая,
но этому я не поверю уже никогда.
Господи, всю свою жизнь
я хотел быть проституткой
или по крайней мере - быть абсолютным монархом
вместо этого
про меня написали десяток статей
(www.levin.rinet.ru):
"Очищение возвышенным криком"
"Буйный цветок неокрепшего неомодерна"
"Слово-субъект в полифоническом тексте"
и даже
"Новая искренность, новая чувственность, новое слово".
Господи, на что ж ты потратил
мою бесценную жизнь.
Тема
И то, что о себе не знаешь,
и то, что вглубь себя глядишь,
и то, чем никогда не станешь, -
всё перепрыгнешь,
всё оставишь,
всё - победишь.
Рема
Я падаю в объятья словно плод,
в котором через кожицу темнеет
тупая косточка -
но как она поёт,
но как зудит она,
о, как болит,
болеет,
теряет речь,
не хочет жить, твердеет
и больше - никого - не узнаёт.
Голос
О, как бы я хотел,
чтоб кто-нибудь
всё это мог себе, себе присвоить -
а самого меня перечеркнуть,
перебелить, преодолеть,
удвоить,
как долг - забыть,
как дом - переустроить,
как шов, как жизнь, как шкаф - перевернуть...
Но -
личной - жаждой,
собственным - покоем,
одной (всего одной!) -
попыткой -
чьей-нибудь.
Первое - и последнее -
стихотворение с автоэпиграфом,
от которого бы я с удовольствием отказался
(но не могу)
Вот такие
пришли - продувные - дни,
вот такой - синячок - подкожный,
так что ты не стесняйся,
давай, рискни.
Это раньше со мною -
нельзя, ни-ни.
А теперь со мной - можно, можно.
Средь мародёров, трусов и стыда,
среди осин, уже пропахших местью, -
я буду жить (и проживу) всегда -
образчиком позора и бесчестья,
защитником свободы и добра.
Но - в мельтешенье лиц, имён и зим,
но - в сём дрожанье - из листвы и света:
что будем делать -
с одиночеством моим?
что - с одиночеством своим - я - буду делать?
Всё обостряется - в период катастроф,
и вот теперь - средь клеветы и трусов:
будь, будь готов - да я всегда готов -
к твоим, о Господи, ударам и укусам.
Но - в трепыханье света и ещё
каких-то листьев -
быстрых, жёлтых, белых -
мне холодно (как никогда ещё),
и с этим - ничего - нельзя поделать.
Список посвящений
Николаю Охотину, Валерию Ненашеву, Татьяне Райт,
за то, что - любили меня
Светлане Ивановой, Владимиру Губайловскому, Александру Уланову,
за то, что учили меня насчёт этого - не обольщаться
Владимиру Путину, Джорджу Бушу и бен Ладену,
за то, что меняли мою жизнь (и не всегда к лучшему)
а также всем остальным -
ОТСЮДА с нежностью и благодарностью -
ПОСВЯЩАЕТСЯ...
Как я - газеты и людей - листаю,
вот так и ты меня
посмотришь на просвет:
и счастье - есть,
и пошлости - хватает.
Пощады - нет.
Информационный повод
Но ты имей в виду: когда пожар в крови,
когда вокруг - такая благодать,
а листопад - такой - что аж в глазах темно,
с кем быть (а с кем не быть),
кому принадлежать -
мне ВСЁ РАВНО.
Как шрам - любовь - под бровью от стакана,
как след - любовь - на пальце от ожога,
всегда всего мне было мало, мало,
а оказалось - слишком много, много.
Но я клянусь, что в жизни листопада
я не искал любви (я даже сил не тратил),
но я искал - защиты и пощады,
а находил - ещё - одно - объятье.
Жизнь, ты - которая так часто пахнет кровью,
жизнь, ты, которая со мной пила украдкой,
ну, не было - с тобой нам - больно, больно,
а было нам с тобой - так сладко, сладко.
Всё начиналось - зябко и проточно,
а продолжалось - грубо и наглядно,
а кончилось - так яростно, так мощно,
так беспощадно.
Из разговоров - лицом к лицу.
Меня спрашивают:
Почему Вы - так часто - пишете о сексе?
Я отвечаю (почти потрясённый): Я - не пишу - о сексе...
Кто-то улыбается. Кто-то пожимает плечьми.
А многие - верят.
На тех, кто хочет меня [здравствуйте саша] -
я смотрю с изумленьем.
На тех, кто не хочет меня [...............] -
я смотрю с интересом.
И лишь на тебя
(ты-то знаешь
какой я на самом деле:
утренний глупый горячий
почти никудышний) -
так вот на тебя я смотрю
совсем по-другому.
А тело пело и хотело жить,
и вот болит - как может - только тело.
Я научу мужчин о жизни говорить -
бессмысленно, бесстыдно, откровенно.
И ржа, и золото, летящее с ветвей,
и хриплый голос мой, ушибленный любовью, -
всё станет - индульгенцией твоей,
твоим ущербом и твоим здоровьем.
И ты поймёшь - что всё на свете есть,
что даже в этой каше, в круговерти -
есть жизнь, есть жар, есть честь - и жженье есть,
и этот жар, и жизнь,
и честь - сильнее смерти.
Но также ты поймёшь,
как трудно - говорить
с самим собой - без лести и обмана,
что тело пело и хотело жить -
не-постоянно.
Как - к самому себе - теряя интерес,
оно лишь корчилось - от лжи, любви и жженья,
как - сразу - сбросило - любовь,
как лишний вес -
без сожаленья.
И - в эту яркость, в эту круговерть -
как в сотый раз,
как в первый раз! - запело
и - захотело сбросить - жар и смерть.
Но не успело.
Но я ещё прижмусь к тебе - спиной
Но я ещё прижмусь к тебе - спиной,
и в этой - белой, смуглой - колыбели -
я, тот, который - всех сильней - с тобой,
я - стану - всех печальней и слабее...
А ты гордись, что в наши времена -
горчайших яблок, поздних подозрений -
тебе достался целый мир, и я,
и густо-розовый
безвременник осенний.
Я развернусь лицом к тебе - опять,
и - полный нежности, тревоги и печали -
скажу: "Не знали мы,
что значит - погибать,
не знали мы, а вот теперь - узнали".
И я скажу: "За эти времена,
за гулкость яблок и за вкус утраты -
не как любовника -
(как мать, как дочь, сестра!) -
как современника - утешь меня, как брата".
И я скажу тебе,
что я тебя - люблю,
и я скажу тебе, что ты - моё спасенье,
что мы погибли (я понятно - говорю?),
но - сдерживали - гибель - как умели.
Зарекалась свинья - говно есть
Из разговоров за спиной.
- Господи, какие же они все несчастные люди. Они обязаны - рассказать о себе всё. Иначе их усилия напрасны.
- Но ведь это уже обыкновенный стриптиз! Снимаются покровы, один, второй, третий. Нетерпеливый зритель ждёт. Ждёт и боится, что занавес упадёт раньше, чем стриптизёр разденется.
И это - понятно.
Непонятно только - бывает ли им когда-нибудь стыдно?
(Бывает.)
Один мой знакомый сказал мне,
что формулы отрицанья -
в моей речи похожи - на формулы утвержденья.
Другой мой знакомый сказал мне,
что на все предложенья -
я всегда отвечаю - категоричным отказом...
Не уверен.
Не знаю.
Никогда не думал - об этом.
Однако - с тех пор -
на все предложенья и просьбы
(вольныя
и невольныя,
личные и не очень) -
ДА, - отвечаю я, - ДА, ДА, ДА, ДА!
ДА!
НЕТ!
(Не - царское это - дело.)
Как известно -
я часто вижу во сне катастрофы.
Пронзённый оскорбительным страхом, я хватаю предметы,
детей (часто чужих), а про многих родных - забываю...
Когда-нибудь - кто-нибудь - пронзённый этим же страхом,
схватит (чтоб вынести) кого-то другого, но не меня.
Всё справедливо.
Кричи - как шапка,
бывшая куницей,
скрипи во тьме - как полинялый шкаф, -
а что ты думал:
можно - сохраниться? -
себя на божий промысел отдав...
Ты ласкаешь меня - как скаковую лошадь,
я же ласкаю тебя - как весенние гроздья
(мну, как осенние гроздья -
ртом, животом
и руками).
Ты же - нас - забиваешь,
как тёплые, мягкие гвозди.
Спасибо ещё -
что гвозди.
...Сапогами бы,
сапогами...
Без названия
Любовь -
то с нежностью,
то с грустью:
то поскребёт, то ковырнёт, -
но - не надейся - не отпустит,
пока всю шкурку не сотрёт.
Так безымянно погибает -
но - как достойно - гибнет сад -
ему плевать: он облетает,
он - падает - спиной назад.
Вот так и мне - в моём блаженстве
(когда - живот и жизнь поют!) -
какая разница -
как в детстве -
тебя назвали - и зовут.
Но эта гибель - без названья -
имеет множество причин,
чтоб мы - в конце концов - назвали
всех наших женщин и мужчин.
А то и нас -
потом -
попросят
(когда отшкурят и съедят),
а как фамилия - не спросят. -
Не захотят.
Из - последних моих - разговоров:
...Ну, да, говорю, - надорвался
Ну, да говорю, - совсем обалдел
Но ТЫ-ТО - чему радуешься?
ТЕБЕ-ТО - какая корысть?
а, говоришь,
радуешься бескорыстно...
ну-ну
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК! -
(тот, - который обдумывает - письмо)
я сейчас покажу вам несколько мест,
которые - можно занять,
и которые - можно - присвоить:
первое место - ПИСАТЬ О СЕБЕ,
второе место - ПИСАТЬ ДЛЯ СВОИХ,
третье - ПИСАТЬ ДЛЯ ДРУГИХ И ДЛЯ ВСЕХ.
...правда, есть ещё один вариант:
ЕДИНСТВЕННЫЙ,
БЛАГОУХАННЫЙ,
НЕСРАВНЕННЫЙ, -
но ЭТО место,
mal`tchik,
пока что - ЗАНЯТО.
Так неудобно жизнь - во мне лежала,
что до сих пор -
всё невпопад лежит:
все трогали меня - она дрожала,
уже не трогают - она ещё дрожит.
И, тем не менее - пытаясь петь и жалить,
срывая голос,
выступленье, медь, -
вообще-то мы тебе не разрешали
на нашу смерть - так пристально - глядеть.
Что было мёдом - обернулось жалом,
что было жалом - сжалилось в груди:
вообще-то мы тебя
предупреждали,
но если очень надо, - на! гляди...
...О, я отлично помню - как с экрана
живых людей, не знаю почему -
поодиночке,
пачками,
попарно
(под фотовспышку Баха Иоганна)
поочередно - сбрасывали - в тьму.
Но также помню я - как шла себе старуха,
вот именно - не падала, а шла,
и было ей начхать
на ваших внуков.
Но даже - в этом - логика была...
А в этой дрожи, в этом исступленье
(всех наших жил -
вдруг захотевших здесь
ещё продлить дрожанье и паденье!)
нет - логики,
нет - пользы,
нет - спасенья.
А счастье - есть.
Так - постепенно -
выкарабкиваясь - из-под завалов -
упорно, угрюмо - я повторяю:
Искусство принадлежит народу.
Жизнь священна.
Стихи должны помогать людям жить.
Катарсис - неизбежен.
Нас так учили.
А я всегда был - первым учеником.
Я не кормил - с руки - литературу,
её бесстыжих и стыдливых птиц.
Я расписал себя - как партитуру
желёз, ушибов, запахов, ресниц.
Как куст - в луче прожектора кромешном -
осенний, - я изрядно видел тут,
откуда - шапками - растут стихотворенья,
(а многие - вглубь шапками растут).
Я разыграл себя - как карту, как спектакль
зерна в кармане, - и - что выше сил! -
(нет, не моих! - моих на много хватит) -
я раскроил себя - как ткань, как шёлк, как штапель
(однажды даже череп раскроил).
Я раскроил, а ты меня заштопал,
так просто - наизнанку, напоказ, -
чтоб легче - было - жить,
чтоб жизнь была - по росту,
на вырост - значит, вровень, в самый раз!
Я превратил себя -
в паршивую канистру,
в бикфордов шнур, в бандитский Петербург.
Я заказал себя - как столик, как убийство, -
но как-то - слишком громко, чересчур.
Я - чересчур, а ты меня - поправишь:
как позвонок жемчужный - обновишь,
где было слишком много - там убавишь,
где было слишком мало - там прибавишь.
Но главное - отпустишь и оставишь
(меня, меня! - отпустишь и оставишь),
не выхватишь, -
не станешь! - не простишь...
Ожидание первого снега
Но - мне! - не нравится,
так поступать с тобой:
о, как ужасна жизнь мужского пола -
ты всё ещё, - а я уже живой,
ты всё как девочка, - а я уже тяжёлый
(неповторимый, ласковый, тупой,
бессмысленный, ореховый, сосновый),
самоуверенный, как завуч средней школы, -
нет, выпускник - лесной воскресной - школы,
её закончивший - с медалью золотой.
Любая женщина - как свежая могила:
из снов, из родственников,
сладкого, детей...
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил - здоровых лебедей.
Но детским призракам (я это точно знаю) -
не достучаться им -
до умного - меня...
А ты - их слышишь - тёплая, тупая,
непоправимая - как клумба, полынья.
Стихотворение - простое, как объятье -
гогочет, но не может говорить.
Но у мужчин - зато -
есть вечное занятье:
жён, как детей, - из мрака - выводить.
И каждый год - крикливым, птичьим торгом
я занимаюсь в их - живой - груди:
ту женщину,
наевшуюся тортом,
от мук, пожалуйста, - избавь и огради!
Все стихтворения -
как руки, как объятья.
(...от пуха, перьев их - прикрой меня - двумя!)
Да, у мужчин - другие есть занятья,
но нет других - стихотворений - у меня.
...Ты мне протягиваешь - руку наудачу,
а я тебе - дырявых лебедей.
Прости меня.
Я не пишу, я плачу -
над бедной-бедной - девочкой - моей...
ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ
...а теперь - всё, что хочешь,
но только не эти "Итоги",
и не этот политик - с растрёпанными глазами,
и уж точно не эти солдаты,
солдаты - в кровавой пыли, -
но их,
кто простит - их -
за их некрасивые ноги
(и что я всё время суюсь - со своими ногами?),
за их - некрасивые ноги,
за красивые их - сапоги.
Ты - тот, который ходит враскоряк,
потом потеет - в нас,
потом - лежит, как студень.
Я понял, что ты хочешь - только так.
Но так - не будет.
Нас не для этого - просили не орать,
кормили сахаром, а накормили - солью:
ни унижать людей,
ни бить, ни убивать -
я не позволю.
О, этот алый, грубый, свежий сок, -
он так летит, как яблоня в апреле!
(...а нам покажется: ещё один хлопок...)
- Что, на подошвах, дядя?
- Грязь, с-сынок. -
Да неужели...
Ну, - встаньте же, -
Архаров, Барсуков,
Воденников, Ершова,
Садретдинов,
Хохлова, Холомейцер, Хохляков,
Хмелёва, Яцуки... - НЕВЫНОСИМО!
Ты - вот где - мне,
а я - в твоих руках,
ты - как желе (сидеть!..),
а я - как батарея,
ты - в замечательных - сегодня сапогах
(все - в замечательных сегодня сапогах!) -
а я без них,
и я - тебя - сильнее.
Первый снег
Он делал всё - с таким видом,
будто хотел сказать:
"...вот как щас подойду,
и как дам по башке этим микрофоном, -
будет тебе и катарсис и катарсис
и всё, что захочешь..."
Однако на самом деле - хотел он сказать совсем про другое.
"Место поэта, - хотел он сказать, - в рабочем строю,
место поэта - в рабочем столе,
место поэта - во мне и в тебе
ЖИЗНЬ ЗАЩИЩАЕТ - твою и мою".
...И в этом смысле - я с ним - абсолютно согласен.
...а кто-то ведь пытался жить -
в моих стихах, в моих осинах.
А я всё спал - в руках твоих -
невыносимых.
Но надоело мне - как раненая птица,
спасать птенцов, камлать - как на войне -
ведь я хочу ещё -
тебе, тебе! - присниться:
в очках и без очков - в предельной наготе.
Ведь я и сам ещё - хочу себя увидеть
без книг и без стихов (в них - невозможно - жить!). -
Я это говорю,
не чтобы их - обидеть,
а чтобы - оскорбить.
Чтоб их - ликующая, смешанная - стая
обрушилась, упала (гогоча),
мне прям на голову -
так - чтоб меня не стало,
точней: не стало - прежнего - меня.
...Я это говорю, как водится,
раздельно,
понятно, образно, на русском языке.
Я это говорю
не для кого - отдельно,
а всем - конкретно, каждому, тебе!
Да, я хочу кому-нибудь присниться -
в очках и без очков, без чёлки, в пиджаке, -
как белый лист,
как чистая страница,
как первый снег - в предельной простоте.
Вот будет номер! - если (будто в детстве)
с открытым лбом
я вдруг пойму тогда,
что - и одетому - мне никуда не деться
от проступающего, как пятно, - стыда.
...Но тут же! -
негодующая стая
моих стихов,
простившая меня, -
ты! - защитишь меня,
со всех сторон - сжимая,
вытягивая шеи,
выгибая -
галдя, топча, калеча, гогоча...
А снег летел - до покрасненья
костяшек, пальцев, крыльев носа, глаз.
ЕЩЁ ВСЕГО ОДНО ПРИКОСНОВЕНЬЕ.
В ПОСЛЕДНИЙ - РАЗ.
Как куст - в луче прожектора, осенний,
я чувствую разлуку - впереди.
ЕЩЁ ВСЕГО ОДНО СТИХОТВОРЕНЬЕ.
НЕ УХОДИ.
А кажется - нельзя ещё теснее,
а кажется, ещё прочней - нельзя...
ЕЩЁ ОДНО ТАКОЕ ПОТРЯСЕНЬЕ,
И ВСЁ - И БАЦ! - И БОЛЬШЕ НЕТ МЕНЯ.
Но - размыкая руки, - без сомненья,
я всё перенесу, но и запомню - всё.
...ещё одно моё стихотворенье...
...ещё одно твоё прикосновенье...
...ещё одно - такое - потрясенье...
НУ, ВОТ И ВСЁ.
