Врач и сестра в голубых одеждах вошли в большую комнату, где старуха молча лежала в кровати.
        – На что, бабуля, жалуетесь?
        Старуха смотрела на вошедших фиолетовыми глазами. Пошевелила толстыми губами: "Устала".
        – Проверим, бабуля, ваше давление.
        Врач достала тонометр, и старуха поняла, выпростала из-под одеяла переднюю ногу, стараясь копытом не задеть врача.
        – Да, потрудились вы, бабуля, бабки сбиты. – И врач приказала: – Приподнимитесь, – и к сестре: – Погляди, Вера, как холка протерлась от хомута. Крестец надсадила. Много приходилось тяжелого возить?
        – Ишшо как ташшила, – шипяще ответила старуха. Переднего зуба у нее не было. На фиолетовые глаза спокойно, без рыдания, накатилась слеза. – Дочка не в себе была, так повесилась в сортире. Холодную сняли. Зять остался. Спасибо ему, не покинул.
        – Будем включать кардиограф, – сказала сестра. – Шерсть не густая. Привяжу как-нибудь. Показывайте, бабуля, другие ноги.
        – Да, девоньки, и силос, и кирпич, все приходилось. Как бы я вас копытом не повредила.
        – Не думайте про это, бабуля, на скорой мы и не таких видели.
        Старуха опрокинулась на спину, вытянула худые, с мослами, ноги. И широкие ее губы прошамкали: "Похоже, у цыгана меня сторговали. А молодая когда, дак хода хорошая у меня была. А теперь чего? Лежу, гляжу в угол – смертный глаз там горит. Мне бы, ангелы, только доташшиться до дня святого Флора и Лавра."
        Врач взяла ленты кардиограммы.
        – Конечно, сердце переутомлено. У вас для сравнения других кардиограмм нет?
        За старуху ответил зять: "Нет. Первый раз "скорую" вызвали".
        – Вера, сделай ей укол папаверина с ношпой.
        – Ну чего, на живодерню меня? – прошамкала старуха.
        – Да нет, бабуля, еще зять вас весной на луг выведет. Увидите небо, солнце. Будете травку щипать.
        Старуха радостно фыркнула, и ее толстые губы шепнули: "Ангелы, спаси вас Господь".
        Когда за "скорой" закрылась дверь, старуха еще неподвижно лежала. Зять ушел в другую комнату.
        Старуха сама поднялась. Ни копыт, ничего лошадиного в ней уже не было. Опустилась на колени у иконы Николая Угодника.
        Стала молиться. В фиолетовом свете тихо, едва видно горела лампада.