Начался день ужасно. Зеленый галстук, единственный галстук, подходивший к этой рубашке, куда-то делся, Саймону пришлось вывернуть весь шкаф на пол, но галстук исчез. Не было ни времени, ни желания менять рубашку, и Саймон просто расстегнул пуговицу на воротнике и весь день чувствовал на шее что-то вроде ветерка. Очень неприятно. Возвращаясь домой в сумерках, он сбил белку, прыгнувшую с дерева прямо под колеса автомобиля. Машинально он остановился и вернулся посмотреть. Белка лежала на вид совсем неповрежденная, и он подобрал ее и отнес под дерево в надежде, что она отдышится, и уже положив теплое тельце на траву, заметил кровь на ладони. Брезгливо морщась, вытер он ладонь сначала листьями, потом платком. Бессмысленная смерть пушистого зверька огорчила его, и холодок с шеи спустился на грудь. Домой Саймон приехал, это он помнил, после этого в памяти образовался провал... По-видимому, он лег спать, потому что снились белка и щенок, которого он в детстве сбросил с балкона. Проснулся он в темноте и опять как-то не запомнил, что делал и почему оказался на улице. Было темно, а между тем ручные часы показывали восемь, и это не казалось странным, хотя в это время года в восемь и вечера, и утра должно было быть светло. Улица, по которой он шел, была не его, но знакомой, он помнил ее, уже ходил по ней раньше. И разнообразно одетые люди, попадавшиеся навстречу, тоже были уже виденными раньше. Прохожие лениво вылавливали из воздуха что-то, что тут же бросали в корзинки, прикрепленные к поясу. Все это он видел, несмотря на полное отсутствие света. А во что же мне собирать, подумал он, и тут же и ему нашелся пояс с корзиночками, и он стал деловито ловить, сортировать и раскладывать. "Новенький, что ли?" – спросили за его спиной. И кто-то тут же ответил: "Новенький. Держись от него подальше, смотри, какой жадный. Сейчас как рванет, раскидает, собирайся потом опять." А ведь правда, взорваться может, – подумал Саймон, – как же я забыл. Он стал работать медленнее и более вдумчиво. Внимательно смотрел, что куда опускает и сколько остается места. Улица уже превратилась в дорогу, и дома – в холмы. Потом и дорога исчезла, и он просто брел между холмами, кивая все реже встречающимся прохожим, не спеша наполняя корзинки.