Младенец лежит на тёплом камне камина, сморщенный голый старичок. Не жилец, – говорят мужчины и отходят. Но женщины не сдаются, капают младенцу в рот воду, разведённое козье молоко, ждут, пока привезут из гатской деревни недавно родившую гатчанку. Своих кормящих у бутанов нет. Давно не рождались дети. Завёрнутый в овечью шкуру младенец перестаёт мяукающе вздыхать, закрывает глаза. Чтобы скоротать время, женщины рассматривают корзинку, по плетению пытаются узнать, кому принадлежит. Опытному глазу всё говорит, внахлёст или исподниз клались прутья, зазоры между ними, ручки петлёй или ровно, а уж по дну да по закреплению и не знаток скажет, хотя б примерно, хотя б деревню. Нет, не местная, говорит младшая и смотрит ожидающе. Старухи одобрительно кивают – тюриньская. Тюринь большая, как мать младенца найдёшь, да и искать чего, не краденый младенец, сама мать и подбросила. В юбку шёлковую завернула, не пожалела наряда, а без сноровки, пеленать не умеет. Ночи теперь тёмные, длинные, далеко ехать можно и ни коня не опознать, ни седока не увидать в темноте. А дитя весеннее, любовное, позорное. Родила и подбросила. Не кому попало, бутанам.
        Взял младенец грудь. Не сразу, с ухищрениями заставили его старухи. И глотать стал. Зашептали женщины, заулыбались, будет жить. На разных языках здоровья ему молят. Мужчины за занавеску заглядывают. Гатчанка сидит не прикрываясь, довольная, двое на руках, они ж, гатчанки, бесстыжие, даром что с матерью да с тёткой приехала. Да ладно, спасибо ей, приехала, мужа оставила, не отказала. Взял младенец грудь, жить будет. Подкидыш к счастью. Как гостей дорогих принимать гатчанок будем. Пусть денёк покормит мальчика нашего, и домой гатчанок отвезём. Дальше уж сами, козьим выпоим. Гатчанин стал молочным братом нашему мальчику. Бутанскому ребёнку, рождённому тюринкой.

        Когда переезжали на другую квартиру, под диваном ко всеобщему изумлению нашёлся ботинок пропавший давно, так давно, что от второго, не пропавшего, осталась только история, история о том, как среди бела дня исчез его собрат. В память о первом его какое-то время хранили, потом выбросили, и вот теперь, при переезде, нашёлся тот, чьё исчезновение породило семейные легенды, анекдоты, детективные истории - обвинялись попеременно все члены семьи, их друзья и враги, существующие и несуществующие, в том числе принадлежащие другому миру. За праздничными столами читались стишки и рассказы о таинственном, необъяснимом происшествии, а он, ботинок, заброшенный и потерянный, все годы пролежал под диваном, под которым его искали столько раз, но почему-то не находили. И после первого изумления всем стало очень грустно, потому что у истории оказался конец...

        Человек скрёб зад с раздумчивым выражением чешущего в затылке на перекрёстке дорог, взвешивающего pros and contras выбираемой судьбы. Смотреть на него было скорее приятно, – приятно смотреть на мыслящее существо. "Ну, и что вы думаете по этому поводу?" – спросила я на ходу, неожиданно для себя. Он воспринял моё вмешательство как само собой разумеющееся и ответил без удивления и спешки, словно ждал вопроса и был готов поделиться решением проблемы. "Чего уж тут думать, тут действовать надо. Всех, как клопов", – произнёс он дружелюбно и поучительно. Если бы у меня было время, я бы остановилась узнать, кого всех, но времени не было, и мы разошлись по своим делам.

        О таракане, который залез человеку в ухо, обжился там, поёт по вечерам человеку свои тараканьи песенки, стал совершенным отшельником, выходит только по ночам, собрать из ближнего уса пропитание на следующий день, далеко не заходит, не жадничает и совершенно счастлив, особенно в те дни, когда человек не ест чеснока.

        Ничего у Алисы не было кроме её рук, этими руками и зарабатывала она на жизнь. Смотрели на неё люди и понимали – природное это, подлинное, не наведённое. Ни полы помыть, ни щей сварить, ни в мужика вцепиться-удержать такими. Остановятся, посмотрят, надо ж, что природа делает, которые монетку бросят, которые так, бесплатно полюбуются, и пойдут. Казалось бы, что за работа такая, сиди себе и руки свои белые, не мощные, выставляй, а поди вот, посиди целый день, на показ-обозрение. Не объяснить, что, как всякая работа, она работа и есть – встань утром пораньше, чтоб место твоё, где светло да не на солнце (загорят руки, не дай Бог), не заняли, да вот посиди час за часом, ни поесть-попить, ни покурить, ни книжку почитать, потому что если просто нищий, пожалуйста, а у Алисы профессия, работа – руки свои белые показывать.