О породе лещей

        Век гипнотизма и ожиданий. Сны хрустят.
        Камень за камень заходит как за угол, но спиной ко всему скользит, все наперед обставив, мягкий, будто застенчивый: лещ.
        Это тот, кто в городе дышит.
        Я говорю о безумном: палица палец не ударяя, гладит путь – от ребра к позвонку: эрос. Все случается: дамы с собачками, санки с салазками, как новость: качки с карачками. Горожанин блеет, тесто вымокло так, что и доктор не вымоет. В этом тереме горожанина – знак принадлежности, по утрам караул кричать. Я говорю: о безумном!
        Выходит – лещ.
        Муха ему ноздрю чешет, перебегая ладошками губы, а он? Он кто? Лещ. Ему что? – эх! Пусть себе. Лещ он.
        Я говорю о страшном.
        О таком, что Ницше боялся моргнуть, а не вымолвить.

        Низачем труляля отпевая до срока и вчерне, по-сибирски не воя, запаздывая труляля – то на заднем, на синем (себя низачем обеззначив), а то – никотиновых сиплых бекаров рыдая, сочиняя собачек на фоне осин, труляля неблатных разговоров, запинаясь впотьмах впоперек, и оскаливая, – труляля апперкот! – труляля:
        труляля. труляля труляля.