На этот раз свободных домиков не оказалось (а как же тут было тихо и приветливо, когда я начинал обход острова), зато мне разрешили спать в хижине одного из работников. Тот где-то шлялся, и вся широкая кровать из бамбуковых планок была моя. Но под утро он вернулся. Нащупал меня и закричал, потом смирился и лег рядом. Обкуренный-обторченный, тут это просто, еще вроде и пьяный. Заснуть у него не вышло, мы полежали-полежали, и он сказал:
        – Я хочу леди. Я хочу ты будешь моя жена.
        – Нет, – сказал я.
        – Почему? – закапризничал он.
        – Я сплю, ты спишь, завтра разговариваем.
        Вообще-то это была его кровать и его хижина. Он еще поворочался, потом встал и вышел совсем. Чего-то он там наврал своим компаньерос, потому что днем хозяйская девка как-то специально на меня поглядывала, на что мне было, в общем, плевать.

        Автобус гнал и гнал, как безумный астероид, пугая встречный транспорт, и несчастливое заднее сиденье летало вместе со мной и еще индусами туда-сюда. Тогда мы дружно вставали и возвращали его под себя. Потом заснули те, кто мог и умел. Сидящие рядом сложили головы мне на плечи, будто я был ангел, осененный вместо крыльев сонными главами индусов, и, как ни трясло, тяжелые спящие головы находили оба мои плеча к страшному моему дискомфорту. Толчками и интонациями мне удалось отстранить левое крыло, но правый индус был непреклонен, или все эти мои усилия принимались им за дорожные неудобства, пока на каком-то километре в час я не сделал то, что надо было сделать давно – нырнул плечом и резко поднял вверх об его неживую голову. Все у него хорошо лязгнуло, он полностью очнулся и поглядел на меня, и после мы ехали хотя бы порознь сквозь Западную Бенгалию все дальше к Калькутте, которой достичь нам предстояло не раньше, чем хорошенько взойдет злобное индийское солнце.