Бублики конопатые и чашечка кофе – предел мечтаний, когда арбатский сквозняк напоминает о маленьком флейтисте времен застоя. Он поднимал волшебную флейту, прижавшись к стене у Вахтангова.
        – В какой тональности играть-то? – спрашивал его компаньон-гитарист.
        – В любой... В этой, этой...
        Губы упругие, сильные.
        Мой отец-музыкант говорил, что флейтисты часто сходят с ума. Настолько флейта сложный инструмент. Непокорный, неподкупный, неподдающийся.
        А он умел.
        Он показал мне музыку. И книги. Я впервые услышала от него о Кастанеде, Сатпреме, Ауробиндо. Я прочитала Ницше "Так говорил Заратустра" специально, чтобы поддерживать разговор.
        Да нет, вру я все. О Кастанеде мне рассказала подруга-актриса, Шри Ауробиндо тоже как-то иначе попался под руку, а Ницше мне подарил мой волосатый жених.
        "Луноликая" – вот как он меня называл.
        – Займи мне две тысячи, – были его последние слова, которые он мне сказал по телефону.
        – Зачем?
        – Я уезжаю, в Америку.
        Он увез свою флейту.
        Он увез Арбат и Вахтанговский.
        Я люблю водку "Столичная" и не люблю красное вино. От него бывают кровотечения. Брехня это все, у Кастанеды. Я и не дочитала вовсе. Мой волосатый Адель-гери завалил меня своими бананами – видеть их уже не могу. Из всех телесериалов я пред-по-чи-таю "Санта-Барбару". Все остальное – полная безвкусица.
        Мерзнут ноги в палатке у Адель-гери.
        Вчера – хохма такая – друг его меня напугал, думала, что рэкетир. Хлопнул из газового пистолета, придурок. Врубил телек: а там – флейтист арбатский. Крупный план. Со своей флейтой золотистой. Концерты дает.
        – Стой, козел, – кричу Адель-паше, – не выключай, я ж его знаю!
        Вот, бля, как в жизни бывает.