– Дядя Матвей, дядя Матвей, голуби!
Матвей отложил очки – стёкла блеснули, отражая солнце, и два светлых пятна вспыхнули под ними на книге. Нехотя он встал и вышел во двор.
Действительно, на коньке крыши сидели две крупные, ослепительно белые птицы. Матвея тут же окружила толпа соседских детей...
– Они, наверное, ручные... – предположил он.
– Мы хлеб выносили, они не едят, – сказал кто-то.
В этот момент голуби одновременно поднялись в воздух, опустились до уровня приоткрытой Матвеем двери и залетели на веранду.
Матвей вошёл следом и увидел, что голуби склёвывают буквы с раскрытой страницы. Причём на том месте, где были слова, белеет неповрежденная бумага. "Под очками не достанут", – эта мысль застряла в мозгу Матвея.
Через некоторое время самообладание вернулось к нему. Но прогнать голубей криком Матвей почему-то не смог. Даже "кыш" не слетело с его языка. Он приблизился к столу, замахал на голубей руками и вдруг почувствовал, что с каждым взмахом сам поднимается в воздух. Задевая тапочками углы, Матвей сделал круг под потолком, затем, распахнув плечом дверь, вылетел во двор.
Он поднялся наверх, потом вернулся и, пока голуби доклёвывали книгу, летал низко по саду, катая на спине соседских детей. Кое-кому удалось прокатиться даже несколько раз.
За стеной сначала говорили спокойно – я не разбирал слов, но чувствовал, что в основном говорят двое, возможно, мужчина и женщина, остальные лишь иногда вмешиваются в разговор, превращая и без того неразборчивые реплики в ровный шум. Голоса постепенно усиливались, я начал различать отдельные слова. "Скребок, скребок", – несколько раз повторил низкий (назовём его мужским) голос. Потом мужчина забормотал нечто вроде: "Я здесь, я ему, я здесь..." Затем включились остальные, я отчётливо услышал: "Хватит, он до сих пор лежит ухом к стене и нас подслушивает".
Как они догадались?
Шум за стеной опять стал неразборчивым. Я взял на кухне трехлитровую банку, прислонил её горлышком к стене (мне кто-то рассказывал, что так слышнее) и всё услышал. Действительно, всё.
Я долго копал землю. Грядку за грядкой. Будущий огород находился на склоне: в нижних грядах земля была глинистой, влажной и налипала на лопату, а несколькими метрами выше, под слоем дёрна, оказался песок, сначала жёлтый, потом белый. Я копал, нарезая тоненькими квадратиками этот дёрн и стряхивая на обнажившийся песок землю. "Окопы рыть легче, чем огород, – подумалось мне, – ведь самое трудное – снять верхний слой, насквозь пронизанный корнями травы, а дальше, вглубь, только песок". Я не перекопал ещё и половины предполагаемого огорода, как почувствовал дикую усталость. Я лёг на землю, закрыл глаза, и трава побежала, шурша стеблями, по моему лицу: она наползала откуда-то сверху гусеницами огромного живого танка.
Я открыл глаза: надо мной было синее небо, белые облака и медленно бегущая чёрная маленькая точка. Казалось, некий жучок отстал от неожиданно скрывшейся травяной массы. Он поднимался все выше и вскоре скрылся в облаках. Тогда я встал.
В этом доме каждый сквозняк напоминает о катастрофе. Она происходит незаметно, медленные перемены не охватить глазами, но мне снятся красные воды, идущие из глубин земли, чёрные воды, падающие с небес.
Сосед сначала хрипел, а затем вовсе потерял голос. Он подходит к моей двери по утрам и, пытаясь что-то сказать, тихо воет, бьёт себя в грудь, но я не понимаю его. Я выношу бумагу и ручку, лицо соседа расплывается в улыбке, он судорожно кивает, хватает ручку, пытается писать, но вместо слов получаются каракули. Его жена лежит в постели, насквозь пропитанной мочой. Даже в это зимнее время над ней целое облако мух. Мухи садятся на еду, и сосед, пытаясь отогнать их, часто роняет с табуретки стакан или миску.
Смерть ходит по нашим коридорам, бесконечным, тёмным, в которых теряются даже старожилы. Она, видимо, тоже заблудилась... Порой на неё наезжает какой-нибудь ребёнок на велосипеде, он в испуге кричит, а она, заткнув уши и невнятно причитая, прячется за одним из углов. Часто Смерть теряет свою косу. Сосед пользуется этим: он точит её, отчищает ржавчину и идёт продавать находку садоводам на Сенной рынок или к Владимирскому собору. А потом возвращается пьяный и довольный. Но заходить в свою комнату он почему-то боится и засыпает на кухне возле своего стола. Тараканы без всякого страха ползают по нему.
На тараканов в нашей кухне уже никто не обращает внимания. Дети их сушат, затем делают ожерелья, кошки же – едят. Кошки едят их постоянно и в большом количестве, так что ни Муську, ни Маркиза кормить не надо.
Мышей я в квартире не видел. Обе кошки выходят на улицу через форточку, которую сердобольная тётка Надя открывает каждый вечер.
Через эту маленькую форточку квартира наполняется влажными сумерками. Мы выключаем свет и зажигаем газ. Наша кухня становится похожей на пещеру, в которой некое вымирающее племя пережидает непогоду. Так, впрочем, оно и есть.