Английские леди, как никакие другие леди в мире, молчаливы. Из-за этого с ними невозможно разговориться на улице. Еще труднее это сделать по телефону. Из-за усиленного молчания у них слабо развиты голосовые связки. Зато отлично развиты мышцы рук, поскольку каждая постоянно таскает в сумочке немало фунтов стерлингов.
Одеваются леди очень консервативно. Прежде чем выйти из своей крепости, каждая молча затягивается в корсет традиций и в таком виде толкается на предпраздничной ярмарке тщеславия или делает покупки в палатке лордов.
Коренные леди являются сторонницами свободного воспитания детей. Однажды я сидел на скамейке в донельзя ухоженном Гайд-парке культуры и отдыха. Вдруг в лужу рядом со мной плюхнулась очаровательная девочка. Ее молчаливая мать, чопорно читавшая в это время книгу леди Кристи, не обратила на своего ребятенка ни малейшего внимания. Я битый час наблюдал за тем, как девочка барахталась в грязи, однако ни мамаша, ни проходившие мимо молчаливые леди пальцем не пошевелили, чтобы помочь бедняжечке выбраться. Конца этой истории не знаю – я торопился на пятичасовой чай в Букингемский дворец, где пил кофе со сливками общества.
Сегодня жизнь моя сложилась так, что детство и отрочество я проспал, поскольку накануне забыл завести будильник. А юность провел у плиты. Заваривал чай, сушил сухари, сдувал конспекты, зубрил. Одним словом, обычная студенческая житуха.
Когда мыл посуду, уронил ложечку. Существует примета: упадет ложка – жди женщину. Ждать пришлось лет семь. Мне не исполнилось и тридцати, как заверещал звонок. Вошла женщина, живущая этажом ниже.
– Что вы тут швыряете?! – кричит. – У меня побелка с потолка сыплется.
Познакомились. Зовут – Ириной. Иногда гуляли. Даже выработался привычный маршрут: сначала к пепельнице, потом – к столу, оттуда сворачивали к мойке. Там дивный пейзаж – кран напоминал Ниагарский водопад. Однажды с получки пригласил ее ненадолго в комнату. Она согласилась.
Не дождавшись автобуса, возвращались по коридору пешком. Неожиданно из-за поворота, мигая зеленым глазом, вышла кошка и мяукнула: "Такси не желаете?" "Нет," – призналась Тамара. Кошка развернулась, и такси шмыгнуло под стул. На влажном линолеуме остались следы шин.
После того как мы с Аллой поженились, Нину я совсем не навещал. У нее своя кухня, у меня – своя. А кухню прожить – не комнату обменять.
Отпуск мы с Татьяной обычно проводили "дикарями" на подоконнике. Если раздвинуть занавески, то из окна открывается прелестный вид на магазин "Океан". Однажды мне предложили две горящие путевки в ванную. Мы с Вероникой Власьевной думали, будем купаться и загорать. Однако там весь месяц шел проливной душ. Когда стемнело, мы включили свет. Людмиле Тимофеевне сразу бросилось в глаза, что я – пожилой, видавший виды человек. Стрелки кухонных ходиков неумолимо приближались к пенсии. Без десяти двенадцать из щели между плинтусом и гирькой выскочила мышка. Вот здорово – у нас метро появилось. А я уже думал, и не доживу.
На краю безбрежного, сплошь заросшего сорняками поля валяется виолончель. Видимо, она брошена здесь давным-давно, еще с колхозных времен, да так и лежит. Солнце, снег и дожди постепенно сделали свое черное дело. Лак с виолончели облез почти полностью, фанера корпуса покоробилась и растрескалась, порванные струны топорщатся, словно прическа суринамского модника... Но даже в таком виде насколько больше благородных мыслей вызывает она, чем, скажем, стоящий рядом сломанный, насквозь проржавевший трактор.
Перед боем в полку были проведены партийные собрания. Солдаты окружили политруков. Кто какого хотел. Схватка предстояла тяжелой, кровопролитной, поэтому необходимо поднять моральный дух бойцов. После бесед солдаты, заметно волнуясь, писали при свете мерцающих коптилок заявления о приеме в партию – "Прошу считать меня социал-демократом", "Прошу считать меня анархо-синдикалистом", "Прошу считать меня христианским демократом".
Наконец, в вышине ночного неба вспыхнула ослепительно яркая ракета – сигнал к атаке. Все политруки выскочили из траншеи на бруствер и дружно закричали:
– Коммунисты, вперед!..
Первым сразу бросился в атаку старшина Брюшков – других коммунистов в полку не было. Держа винтовку наперевес, он с зычным криком "Ура!" бежал по припорошенному снежком полю. Внезапно его крик оборвался. Брюшков как-то странно откинул голову назад, потом зашатался, по инерции сделал шаг-другой и рухнул на руки подоспевших монархистов. Перед смертью он едва успел прошептать холодеющими губами:
– Прошу считать меня беспартийным...