"...В африканской пустыне, название которой переводится как "ничего нет", растет толстокорое дерево с оттопыренной веткой, похожей на протянутую в приветствии оголенную жилистую руку.
        Если вам вздумается использовать одинокое дерево в качестве виселицы, на шероховатой коре следует отмечать глубокими зарубками каждое новое исполнение закона..."

– Ожидание. – Хруст времени. – Немая потеря. – Степень важности. – Последняя вертикаль.

        Одного молодого господина по имени, которое нам предстоит узнать впоследствии, сильно смущало беспрекословное и видимое движение бесконечного времени. Вращение стрелок в часах, неслышный бег уличных тараканов или облаков, шорох речного песка, скольжение в столовой пищевого конвейера, уставленного стаканами и тарелками, что вымазаны жиром, но пусты по самое горло, точно трупы. Другому человеку, которому было уже восемьдесят девять долгих лет, время казалось похожим на вычищенные зимние сапоги, покойно исполняющие функцию ожидания в дальнем углу старого комода. И хотя привычные перемещения бытовых вещей, заключенных в переменную величину суточного или сезонного круга, происходили отдельно от будто бы навсегда сложившейся и замершей личной жизни, такая внешняя пульсация все же достаточно справедливо определяла некоторый схематический настрой интимного существования. Теперь никого из них не осталось в живых, а скупое течение продолжает двигать минуты вперед, волоча по бульвару мерцающих женщин с длинными и горькими волосами, словно усталую рыбу в невидимом неводе. Однообразные и похожие на тростниковый сухостой дни правомерно сменяют друг друга; следы уже прошедших здесь путников, и без того тусклые, теряются в глубокой пыли. Зримое присутствие этих лиц, бывшее больше насущной потребностью, чем свободным приключением, означало что-то важное лишь в человеческом мире; результат последующего исчезновения оказывается всегда более значительным для ангелов и богов, нежели для существ, подверженных слабости смерти. Всё, или почти всё, в общем-то, остается на своих прежних местах даже тогда, когда они уходят, когда на черной поверхности внезапного лета шепчет и плачет собака, а сухая листва опадает отвесно, словно занавес небесной судьбы.