Свидание

        Дочь или жена одного очень популярного генерала позвонила мне и назначила свидание на одной из площадей Евразии. Я знаю эти площади, иногда их называют кочующими. В Амстердаме это Ляйдсепляйн, в Париже – Центр Помпиду. Тот, кто спускался в "Брихат-Султан" в Иерусалиме, где на дне бывшего бассейна всегда многолюдно, имеет об этом представление. Туда сходятся со всего мира продавцы голубей и фазанов, там жонглеры, в окружении многоликой толпы, зажигают цветные фонари и уплывают вдаль, маня из мрака цветными огоньками. Вот и она. Коснулась меня пером диковинной птицы. Ее наряд был изысканно скуп. На голое тело она набросила черный плащ, подбитый золотом изнутри. Я видел ее плечи в прорезях плаща. Она достала из кармана маленькие ножницы и вырезала круглое оконце на левой стороне плаща, откуда незамедлительно выглянул сосок. Так мы шли вдоль трамвайной линии, касаясь руками каменных домов. Кто она, идущая рядом? Ее плащ, изрезанный ножницами, свисал сверкающими полосами. Мне было далеко до таких действий. Я срезал штанины, получилось что-то вроде шорт, срезал две пуговицы на рубашке. Она выдала себя, когда решила мне помочь и вырезала воротник моей рубашки. Это был путь на гильотину. Так вели на казнь: срезали воротник, совали сигарету в рот и отсекали голову. Мы прошли Дом Инвалидов, Королевскую площадь и сели в карету. Нас разбудил телефон. Она говорила в телефон и старела, ее прекрасное лицо покрылось морщинами. Так иногда разговоры портят нашу внешность. Когда она состарилась окончательно, я выпрыгнул на мостовую. Пока я путешествовал, налоговая полиция арестовала мою квартиру. Мои вещи выбросили, и они плыли по каналам Амстердама. Около музея Анны Франк я остановился и присел на скамью. По щекам моей жены текли слезы. Почему они убивали евреев? – спросила она в темную воду канала, набухшую от капель дождя.

        Когда я посмотрел на небо, кошка сдурела и села в ванну. За это ничтожное мгновение столько всего случилось! Начну не по порядку. Во-первых, на небо я посмотрел, находясь в очень возбужденном состоянии: моя жена родила мне мальчика, и я спешил в Эйн-Карем – там находился роддом, из окон которого просматривался францисканский монастырь им. Иоанна Крестителя. Я спешил, а в небе огромной мишенью скучились облака. В самый центр облаков, туда, где должно находиться солнце, кто-то зашвырнул круглую ванну, в ней и сидела наша глупая кошка. Далее хаотично... Во-вторых, – это неспроста, подумал я, когда в миллиметре от меня пронесся самосвал, меня оставили в живых, мне предстояло совершить восхождение на пик Арарата, поклониться останкам Ноева ковчега. Я спрятал глаза в почтовый ящик, поцеловал жену и детей. Мне предстояло долгое прорастание в пророчество, которое зародилось в устах спившегося актера. Он посмотрел на меня и сказал небрежно: "Брось костыли, ты будешь великим!" И я поверил в это, и это кольнуло меня в лепестки моего сердца, ведь я был простым цветком, когда Хорхе Луис Борхес срезал меня под корень, для гербария. Я был калейдоскопом. Я видел себя облитым шоколадом, меня пытались соблазнить девушки и парни. Вот я, облаченный в латы шиповника, карабкаюсь по камням Армении. Ossip Mandelstam, проникший в горный ручей, гремел валунами, играл бликами, вспыхивал на излучинах реки листьями орешника. Там, у ручья, в каплях янтаря проснулись вселенские губы, втянули в себя весь мир в приступе материнской любви и выплюнули нас (драгоценными слюнями) на воскресшие запахи, на надкусанное яблоко, на надкусанное пирожное, на оранжевые небосводы твоих глаз, на дикий виноградник, выросший сорняком на крыше. Где я еще ребенком собирал плоды тутовника, накануне, на отчаянии, на вере, на безверии, на дне, на просветлении, на предательстве, на прощении, на поверхностях разбитых скрижалей – пророчества полупьяного актеришки из драмтеатра им. Максима Горького.

тогда я перестал задавать бесконечные вопросы к тому же все таяло и растворялось пальцы бессильно и сильно сжимались и расслаблялись мне бесполезно я отравлен своими чужими словами я иду или стою или сплю и все равно отравленная поросль плодоносит яркими тусклыми стенами

я обнял калитку ожидая впитывая мокрый аромат досок моя старая вечно ждущая калитка ржавая от солнца сырая от влаги как сжала рука летящие пальцы пустот мне торжественно я гладь воды во всем что можно заполнить во все отверстия проникают мои влажные мысли

я заполнен разлукой как полка книгами разлукой спросила смеясь рука отпуская на волю сжатые ранее пустоты и все опять стало пустым и серым день опускался в свои вчерашние оттиски жестко входя в старые очертания мир оставался прежним все меняется болтал маятник и для меня изменчиво время все начинается и кончается одной ступенью дверь вдавилась в прежние параметры в книге времен кончики пальцев моего сна ласкают мой воздух я проникал в свои миры до самой смерти читая книгу по слогам