Выйдя покурить на площадку между вагонами, он беспечно глазел на сизые терриконы, которые с приближением как бы сторонились, уступая дорогу; подставлял лицо ветру, пахнущему дорожной пылью, но прохладному, затем стал любоваться своим отражением на темном стекле тамбурной двери: короткая спортивная стрижка, на серой легкой крутке с плоскими пуговицами из дерева вырез вокруг тонкой шеи, а в нем – белый высокий воротник со светлым галстуком, всё в тон, молод, подтянут, изящен.
        Дальше, за отражением, по другую сторону двери, стояла девушка – черные волосы зачесаны гладко, на пробор, как у мадонны, и глаза большие, не по возрасту печальные.
        Он смахнул ладонью испарину с верхней губы, поправил галстук, прическу, еще более подтянулся, весь горя желанием понравиться.
        Однако она не ответила на его подкупающую усмешку.
        Неприятие задевало, и он настойчиво ткнул себя в грудь пальцем, показал на тамбур, можно ли, дескать, к ней. Она отвернулась.
        Тогда он лихо перебрался с площадки на ступеньки, поезд не успел остановиться, как он уже втиснулся в распахнутую проводником дверь, взял из рук мадонны совсем не тяжелую сумку, помог сойти, и они зашагали по людному перрону. Чуть замедлив шаг, он окинул ее украдчивым взглядом и заметил, что она хромая. Виду не подал, держал голову высоко, но уже не видел ничего вокруг и не мог, как ни силился, заговорить хотя бы ради приличия. А когда попрощался и отдал сумку, затерялся в толпе и, словно одолел без роздыха огромное расстояние, облегченно вздохнул.