На подоконнике сохнет лук, если отодвинуть тюлевую занавеску, то – укроп, петрушка, шиповник на газетке. Справа тазик китайский с помидорами. А вот передо мной мои ноги. Это я сижу, спрятавшись за подушками, на белом покрывале лицом к окну. В оконной раме безусловно голубое небо, мелкие облачка ближе к горизонту, который совершенно загорожен пятиэтажными домами и зеленью. Взгляд сразу падает на подоконник. Там лук, он хорошо виден. Так и хочется отодвинуть тюль и полюбоваться укропом, петрушкой и шиповником. А если полюбопытствовать и заглянуть в тазик, – да там, оказывается, еще и зеленые помидорчики, кроме красных. Не полениться, привстать и увидеть, что помидор-то красный всего один, остальные все зеленые.
        Я сижу на белом тканом покрывале, выбитом цветами, из-под него виднеется простынка тоже с сиреневыми цветочками. Спина моя покойно опирается на кучу сложенной постели, белой, мягкой, в полоску и мелкую розочку, то голубую, то розовую с зелеными листиками, там и мамина ночная рубашка в синий горошек, а мой халат – наоборот, в белый, кружочки точно такого размера, как на рубашке, но очень тесно расположенные, так что вызывают нехорошее досадливое чувство, как и заоконный пейзаж. То и дело поворачиваешь голову назад, хоть и неудобно, и взгляд отдыхает. А если дольше продержаться и сильно изогнуть шею и спину, то дальше сразу, но ненадолго удается разглядеть шелковую накидку темно-зеленого цвета, расшитую яркими розами, и серебристыми виноградинами, и еще нежного цвета астрами. Это старая вещь, раньше бывшая большим покрывалом для кровати. Накинута она поверх швейной машинки, но это неважно, потому что та вовсе не видна. Рассмотреть шелк как следует не удается, больно шею, и так покойно ощущение, что там сзади столько неисчерпанной красоты, что дальше – неизвестно. Избегая прямого взгляда в окно, то отдернешь занавеску, то оглянешься назад, то опустишь глаза на покрывало.