Был сегодня у родителей. Отец уехал докапывать огород под зиму, – я опоздал – собирался ехать вместе с ним. Матушка, как обычно, на кухне у плиты. Рядом с ней – славная Катрин рисует фломастерами мужчин и женщин, какими они будут, по ее соображению, в тридцатом веке: первые – с одним глазом, одной рукой и множеством ног, а вторые – с четырьмя глазами, множеством рук и двумя, как и нынче, ногами... В соседней комнате спит-не спит, дремлет-не дремлет безнадежно больная раком моя тетя (отцова сестра), которую батя взялся недавно лечить методом некоего Шевченко (водкой с подсолнечным маслом), – время от времени она что-то бормочет, говорит иногда страшные, непонятные вещи... Катрин же весела, рассудительна... Ей во вторую смену в школу, родители на работе, а дома сидеть одна боится: позапрошлой ночью в нижней, под ними, квартире некие мстители долго и шумно резали (и зарезали) местного коммерсанта, Катрин же все слышала...
        Матушка собрала мне пакет с половинкой черного хлебушка, пачкой чая (из старых запасов) и кучкой сырых яиц, причесала внучку, переодела ее в школьную униформу, и мы пошли. Я проводил Катерину до школы. Шли средь уже побагровевших кленов и рябин, радовались солнышку (бабье лето хоть и на один день, но все-таки сподобило нас краешком своего благолепия!), беседовали о медитации, о смерти и переселении душ...
        Пришел к себе, взялся вдруг (в кои-то веки!) наводить порядок – вытрясать половики, мыть полы, – стараясь управиться до двух часов, когда котельная вырубит воду (воду у нас дают по расписанию четыре раза в день: с 6 до 8, с 12 до 14, с 18 до 20 и с 22 до 23 часов)...
        Из приемника струились многоголосые христианские песнопения... А я, разогнув приятно натрудившийся хребет, встал у своего единственного, почти по-весеннему окна (солнечная сторона!), подставил морду нежному светилу, по-кошачьи зажмурился и так стоял...

        Проф.Е.Л.Немировский в "Книжном обозрении" за 26.11.93 (в статье "Басни Эзопа") между прочим пишет: "Литературное творчество на первых порах было прикладным и конкретным. Древние писатели рассказывали о случаях, произошедших с ними самими или с их близкими и знакомыми."
        Элла Фитцджеральд выдает по радио такой чистый, прозрачный, такой беспримесно фактурный джаз – такой изначальный, по какому (как по всему изначальному) тоскует душонка, заплутавшая в смрадных лабиринтах какофонизирующей (и агонизирующей) цивилизации... А что еще остается? Окромя чистых (изначальных) форм – ничего. Иное – отомрет.
        Да-да – неслыханная – очевидная – простота. Математически угаданная в сплетениях мировой структуры. Человеческое обустройство Божьего, т.е. ничем не отграниченного, Духа, носящегося над первичным (коацерватным, по Опарину) бульоном: этим мозги занимаем.
        Матушка сёдня принесла литровую баночку куриного субчика (от слова "субстанция"). Она вчера ходила в ДК "Старт", слушала посулы Скорочкина и смотрела взбрыкивающую под фонограмму группу "Доктор Ватсон". Буду, говорит, голосовать за водочного бизнесмена Скорочкина, хоть и нет у него никакого образования (хотя есть – 8 классов), хоть и не может он связать двух слов, но я, мол, ему верю, верю, что он, дескать, там, в Госдуме, и т.д...
        Я посетовал на ее наивность: историю делают не они, не эти депутаты, а иные, нам не подвластные, силы ее совершают, поэтому я, дескать, и не хожу на все эти выборы...
        Вчера в бане мужики вспоминали приправочные огородные травы: петрушка, укроп, любисток, киндза... А один мужик и говорит, как, дескать, фамилия того поэта, по которой, мол, еще одна трава интересная прозывается? И с разных концов предбанника донеслось – "Пастернак, Пастернак..." Вот так. Поэт Пастернак может спать спокойно: его имени забвение не грозит.
        Там же, в бане, активно дискутировали о положении в России, о предстоящих выборах, о том, что ожидает нас, прогресс или же регресс...
        На что я, распарившись, ответил: "Покуда есть корысть и зависть, прогресса нам не избежать". И (мысленно) добавил: "Одни на предвыборный митинг пошли, а другие – в баню, а третьи – в церковь, а это значит, что каждый развлекается как хочет, – одни очищают дух и тело, а другие плодят миражи".

        Вот сейчас сижу на работе, читаю Гертруду Стайн, и тут вваливается пастух с кнутом и под мухой и начинает донимать меня своими разговорами про наш завод, где он, дескать, проработал 23 года, а знаешь того, а этого знаешь, а его коровы пасутся неподалеку, и так целых два часа, и даже больше, он меня доставал, и так достал, что я подумал, Боже, какая же большая разница между пастухом текстуальным, виртуальным и пастухом живым, таким вот пьяным, вонючим и гнусным, лезущим в душу и, главное, некстати, всегда некстати.

        А с другой стороны, это совсем неплохо, что многие (почти все) прежние иллюзии по части человека сошли уже на нет и не водят нас больше по адовым кругам-лабиринтам заблуждений, не уводят нас за нос в сторону от кругленькой беленькой сути: освобождаясь от этих многовековых лохмотьев, мы как бы чистим нашу маленькую горькую луковицу, сдирая шкурку за шкуркой, шкурку за шкуркой, шкурку за шкуркой... Но – содрав все шкурки, обнаруживаем что? – правильно – полнейшую пустоту. Получается, что человек – это сплошные коннотации при полном отсутствии денотата. Т.е. основная суть человека – в ее полнейшем отсутствии. Т.е., говоря обобщенно-огрубленно, человек это отсутствие. Зияние. Выдумка. Симулякр... Помню, в школе, когда я отвлекался от урока, училка (кажется, географии) вопила истошно: "Лопухин! Ты не Лопухин, а всякое отсутствие присутствия!.."
        И она была права.