Видно, как белые кирпичные дома испускают в воздух свою мутную белизну. Видно, как стены их становятся все более прозрачными и, со временем, исчезают, открывая фантастическую картину жизни в квартирах дома, текущей прямо в туманном дне. Привлеченные возможностью созерцать голую женщину, которая, не подозревая о том, что видна, моется у себя в ванной, десяток строителей, оставив работу, с сигаретами разместились на плитах. Они сидят молча, зачарованные. Воздушный шар плутает в дебрях тумана. В его корзине спят пилоты, одетые в теплое. Я забрался на подъемный кран и пою негромкую монотонную песню, которая пронизывает все и всем ощущается как собственное настроение.

        Вижу, как на снежинке – последней снежинке весны – летит Менглет. Помню, как я летал на пылинке. Сладко это воспоминание.
        Я иду рядом со снежинкой, на которой летит Менглет. Я вижу, что его пугает мой большой рот. Моя улыбка, оттого, что он видит ее рядом-рядом, воспринимается им как один огромный рот. Он слышит легкий и вязкий, словно рябь на поверхности вина в стакане, гул, исходящий от моих зубов. Я задумываюсь и теряю его среди миллионов снежинок. Я снимаю шапку в надежде найти его среди ворсинок ее меха, но тщетно. Слабость рядом со мной, и воспоминания в ней, как в аквариуме, и сильное желание упасть на рыхлый, освещенный розовыми фонарями снег и покрываться еле удерживающимися от того, чтобы стать каплями, освещенными розовыми фонарями, снежинками.

        Ночью к подвешенному на нитке в прозрачной-прозрачной воде моему телу, плавно взмахивая плавниками, медленно подплывают умершие в моем аквариуме рыбы. Они нежно трутся об меня своими хрустальными глазами, и я едва заметно раскачиваюсь, чувствуя ток воды. Глаза мои прозрачны, мысли – пусты. Две круглые рыбы нежно берут в свои рты мои губы и пощипывают их, и сладкий сок наполняет мой рот, и кружится моя голова от него, и ... утро приходит, и утро – сладкий сок.

        Я ращу таракана. Поколения сменяются – таракан растет.
        Мне сорок лет. Со мной мой таракан. Вес его велик. Как на автомобиле, ношусь я на нем по ночным улицам. Его ноги, обутые в кирзовые сапоги, мешают спать прапорщикам военной части, расположенной в нашем поселке. Им кажется, что три подчиненных им солдата бегают этими весенними ночами в поисках любви. Ревность к концу месяца заставляет прапорщиков выходить ночами на улицы и стеречь меня с моим тараканом, а увидев, гоняться за мной. Со временем это превращается для всех нас в игру. И радостно нам. Но короток век таракана...
        И снова грустно мне лежать среди ночи. Плещется вокруг бескрайнее море сна, недоступное только мне.

        Слетают со звонких проводов большие, обладающие чудесными голосами, птицы. По струне, туго натянутой, легко катится тяжелый поезд. Временами посмотреть на него со всей желтой степи съезжаются люди. Локомотив гудит, завидя их, они громко и радостно кричат в ответ. А после этой встречи снова долго-долго степь, провода, с которых слетают большие птицы, и по туго натянутой струне катится поезд.

        Вдруг ты уже прошла, а я все здесь. Твои друзья меня заметили. Они смеются. Конечно, вряд ли они связали меня с тобой, но смеются они надо мной. Над моими штанами, наверное. Они, и правда, в клетку, и даже мне они смешны. Чего ж я жду? вдруг ты уже прошла.

        Как насекомые, крадутся по моему телу несмелые взгляды. Как насекомых, по одному боязливо снимаю я их и укладываю в коробочку. А вечером, перед сном, подношу ее к уху и слушаю, как скребутся они о картонные стенки.
        Красные огоньки автомобилей я надеваю на медную проволоку и продаю у метро, выдавая за рубины. Недовольно ворчат старухи-торговки.
        У самого краешка часа я замечаю тебя. Пытаюсь спешно вставить челюсти, но они выпадают под ноги сотен спешащих прохожих, на радость торговкам.
        – Почем ваши бусы? – слышу я твой голос...