Ожидая, как и я, одну из последних электричек в Дубултах, стоящий рядом со мной сухой старик с длинной бородой спрашивает меня, который час. Он тоже вглядывается в ту сторону, откуда должен прийти поезд. Видит его раньше меня и говорит – вон он, в Майори. После его слов поезд изгибается игрушечными, с желтыми лампочками вагончиками, запущенными вдоль моря, и начинает приближаться. Ни о чем не спрашивая меня, старик говорит, что живет сейчас в Пумпури у дочери. А до этого жил несколько лет в Ялте, а родился в Литве. Почему-то решает объяснить – это Латвия, а я литовец, родился в Литве. Еще успевает сказать, что жил у дочери в Москве на Лесной. Подходит поезд. Старик довольно ловко забирается с большим мешком на высокую подножку и, войдя в вагон, останавливается у первой же боковой скамейки, где только одно свободное место. В вагоне он ни с кем не разговаривает. Перед своей остановкой встает и выходит в тамбур. Я иду за ним пожелать ему счастливого пути. В тамбуре никого нет. Объявляют Пумпури. Двери автоматически открываются и закрываются. На этой достаточно людной даже ночью остановке никто не входит и не выходит.

Поездка

        Вам ничего не хочется: ни стоять, ни идти, ни разговаривать, ни думать. Вы садитесь со знакомой в машину и не спрашиваете, куда она едет. Машина пробирается по шумному, переполненному шоссе, по окраинам города и, наконец, вырывается из его пропыленных неуклюжих пальцев. Кто-то начинает нам подмигивать. Нас уже трое, и этот третий единственным красным глазом предупреждает, что бензин кончается. Меня просят сказать, когда будет бензоколонка, чтобы суметь вернуться, так как бензин уже на нуле. Я три раза вижу бензоколонки, но говорю об этом только тогда, когда машина уже не может повернуть. Темнеющие синевато-дымчатые леса бесшумно скользят мимо, иногда дорога взрезает их мягкую теплую июльскую плоть, и тогда, прежде чем проститься с ними навсегда, виден печально-сумеречный цвет каждого дерева. Я начинаю чувствовать их втягивающее ритмичное дыхание, пока едва ощутимое из-за закрытых стекол машины. Становится совсем темно. К счастью для ведущей машину, придвинувшиеся деревья не знают, что бензина сейчас не будет и что мы почти их добыча. Знакомая почему-то поворачивает и едет обратно, хотя, конечно, уверена в том, что гораздо быстрей найти колонку дальше. Напрасно она это сделала. Вот ветка хлестнула по машине, вот немыслимо изогнувшееся дерево наклонилось перед нами. Но она не обращает на это внимания. Ей все кажется пустяками. Я даже не могу ее предупредить, ведь тогда я предам тех, в чьем ритмично-ожидающем дыхании она продолжает вести машину и ощущение которого становится нестерпимым. Теперь я уже ничего не могу сделать, и мне по-прежнему ничего не хочется.

* * *

        Какое странное лицо, – сказала ты однажды вечером, глядя на себя в зеркало. Может быть, ты думала, что я сплю.

* * *

кривые перепончатые лапы Времени любят иногда преподнести изящное лимонное кружево гвоздик гордую прямизну ириса и щупальца засохшего тюльпана из трещин рук