Одинокая инженерша ходила в бассейн "Москва". Там, говорят, можно получить заряд бодрости и заодно познакомиться с мужчиной без вредных привычек. Бодрость, верно, хорошо получалась, а вот эти самые безвредные никак не подплывали. Вместо кавалера прицепился в бассейне к женщине кожный грибок. И до того, зараза, проникновенный, просто жуть.
Будь этот грибок ботинком, ему бы сносу не было. Но грибок, оказывается, не обувь, а наказание божие. Откуда это известно?
В очереди к дерматологу разговорилась пловчиха с одной чесоточной. И через эту чесоточную ей открылось, что бассейн "Москва" – купель сатанинская. Он ведь налит в яму из-под взорванного атеистами святого храма Христа Спасителя. Так что никакие врачи, кроме, естественно, церкви, в этом деле не помогут.
Что тут скажешь? Добрела, болезная, кое-как на своих грибках до ближайшей церкви, а там уже знающие люди объяснили ей, как молить Бога об исцелении.
Молиться или плавать – при желании каждый научится.
Ходил иногда в ту же церковь один нестарый вдовец. Было ему одиноко и тоскливо на свете без жены. И вот разговорился он однажды с нашей знакомой и пригласил ее съездить к нему на дачу. Ведь было много чего у него, и новый дачный участок, а жены не было. И поехали они раз, и другой, и третий, и как-то втянулись. Вот уже одиннадцать лет минуло, и яблоньки подросли, и огород, и картошка своя, и клубника, и как хорошо!
А грибок, что грибок? Есть грибок, нет грибка, какая разница. Подлинное божье наказание – это, к вашему сведению, колорадский жук.
Геморрой – настоящий бич писателей, в особенности романистов. Чем разветвленней, сложней, запутанней фабула, чем длиннее, толще роман, тем геморрой запущеннее, дичей, забористей. Это вам всякий проктолог скажет.
Толстой ужасно мучился, когда писал "Войну и мир". В раздражении ранил героев на дуэлях, отрывал им ядрами ноги, жег Москву – ничего не помогало. Пока, наконец, в середине четвертой части не додумался испробовать старинное народное средство – посидеть в лохани с коровьей мочой. И что вы думаете? Полегчало, отлегло, как по волшебству рассосалось!.. Впору новую эпопею затевать.
Лев Николаевич тут же, буквально "не вставая с места", решил, что неплохо было бы написать роман "Воскресение". Противопоставить миру мелких собственников простую деревенскую корову, которая всеми своими частями, даже испражнениями, приносит человеку великую пользу. А человек просто так, ни за что, полюбить корову не может и бескорыстно заботиться о ней не станет. И оттого, что человек таков, нет у него между грехами ни малейшего просвета.
Замысел этот Лев Николаевич отложил на будущее и воплотил отчасти. Нужно было с "Анной Карениной" как-то сперва разобраться.
Но не успела Анна выскользнуть из тесного корсета в широкие объятья Вронского, а Толстой уже с новой остротою почувствовал, что без коровы плохи его дела.
В общественном мнении укоренилась мысль о том, что Толстой не терпел пьяниц. Это верно, но лишь отчасти. Пьяниц Лев Николаевич делил на две разновидности: "без претензий" и "с претензиями". За первыми признавал право на существование, вторых чурался, как нечисти. Подобно мыслителям древности Толстой полагал, что добрый человек лучше умного...
Однажды сыновья Толстого привезли своего сверстника и приятеля, знаменитого певца Шаляпина в родительский дом. Шаляпин давно мечтал спеть для Льва Николаевича, вызвать в нем бурю эмоций и всем потом об этом рассказывать.
Эмоции вызвались, но не совсем те, о которых мечталось. Ободряемый молодыми графами, Шаляпин выпил в буфетной для успокоения нервов полторы бутылки шустовского коньяку, и когда вышел в залу и объявил:
– Россия!.. Цивильский серюльник!.. Ария падра... – все, уже можно было не петь...
С того памятного дня Шаляпин зарекся употреблять крепкие напитки и громогласно осудил пьянство, продемонстрировав при этом искренний демонизм, подлинный трагизм и неподдельную ярость. Для пьяниц это было настоящим ударом. Они до сих пор еще плачут, едва услышат пластинку с записью любимого певца.
Толстой постоянно пытался втравить Гончарова в беседы на религиозно-нравственные темы. Но именно этих тем Иван Александрович на дух не переносил и бывал в таких случаях неучтив до грубости.
Однажды Толстой, скромно потупив очи долу, спросил у Гончарова, кто из известных религиозных философов произвел, по его мнению, наибольшее впечатление на читающую публику? Гончаров ответил, что это, конечно же, философ Хома Брут из гоголевского "Вия".
– Этим ответом он отшвырнул меня, как щенка!.. – вспоминал впоследствии Лев Николаевич. – И ведь что удивительно: если вдуматься, Гончаров нисколько не погрешил против истины!