Отпуск по здоровью

        Я часто думаю о том, как мои мысли, слова или, скажем, там, руки или ноги, тёплые части разные, затекают, текут в направлении выспреннего юга, распластанного севера, на части востока и запада. В этих частях под бензоликими иконами сидят с заплывшими глазами мои любимые – Джойс, Беккет, Гофман, четверг и варенье. Морем разлился закат, или, вернее, начало отпуска. Целые стаи одиноких гусей и разносторонних налимов застилают весь небосвод, залепляют телами поверхность воды. От этого не темнеет, зато становится тише. Слышно, как крысы бьют мышку в зарослях шиповника. Летучки устраиваются на ветвях ивы. Ближе к концу света разгорается берестяной костёр. Деревянный паровоз идёт по узкоколейке, кочегар, весь в кефире, подбрасывает широкой лопатой янтарь в жерло топки.
        По тонкой дрожащей плёнке на полной скорости мчится харлей дэвидсон. Слышно, как водомерки зевают, разбегаясь.
        Скрещивая всё белыми соцветьями в форме граммофонов, свисая с забора перед высоким пирсом, цветок аделаида регулярно осушал корнями сухой док. Для ремонта в него заходили корабли, и моряки послушно ступали на берег, чтобы месяц-другой прожить в квартире моей бабушки. Пока цветок аделаида осушает сухой док, открывая доступ к днищу корабля, прочерченному соляными полосами с ржавыми отворотами, искусанному зловредными атлантическими рыбами. Не будет корабля – не будет и пищи, так говорила бабушка, пока однажды неведомая сила не схватила её под мышки и резким рывком не унесла в космические дали. Там, на орбите, расцветают теперь бабушкины пирожки с капустой и вареньем, а здесь цветок аделаида сушит док. Здесь моряки ложатся спать, укрывшись лодками, разгоняя пауков дыханьем поцелуя.