Вода

        Снег, снег, снег. Снег идёт, снег лежит. Засыпает. Белые хлопья, пушистые, холодные. Ты говоришь. Ты говоришь... Ну да, я согласна, мне мама в детстве растопила как-то в тарелке – сажа, грязь, а был белый такой, чистый. Сегодня утром был белый такой, чистый, а на обочинах месиво серое, сразу же, вот идёт ещё, белый, чистый, а на обочинах уже... Но можно ведь отвернуться, там, за остановкой, за дорогой – сопки белые-белые, можно поднять голову и ловить снежинки ртом, пушистые, белые, холодные, мама ничего не скажет, не увидит, да даже если и увидит, всё равно ничего – мы ведь уже большие совсем, помнишь? Пушистая снежинка тает на языке.

        Снег, снег, снег. Летом, даже когда дождь, не так чисто. Особенно – если тепло. Взять снежок в ладонь, сжать – холодно, больно. Мне нравится, когда мне больно. Если мне не больно, то мне кажется, что я умерла. Из ладони уходит тепло, а снег не становится тёплым, снег тает, остаётся грязная вода. Не нужно брать снег в ладони, во всяком случае – в тёплые ладони. Снег нужно брать холодными, белыми, чистыми руками. В крайнем случае – холодными колючими варежками. Мне не нравится, когда тает снег.

        Я люблю снег. Он мне не нужен. Он мне совсем-совсем не нужен. Ни для чего. Я люблю упасть в снег, на спину, и лежать. Не нужно этого делать – большая уже, пальто вот хорошее, сапоги на каблуках, простудиться можно, надо идти куда-нибудь, двигаться надо, улыбаться, на работу пора, ещё подойдёт кто-нибудь – с вами всё в порядке, пьяная что ли, дура – не нужно этого. А я всё равно люблю.

        Лёд по другому чистый, совсем по другому, огонь тоже чистый, вода, земля вот даже, а снег совсем по другому. Мягкий и холодный. Нежный, аж больно. Тает, чтобы не было больно. Заботится. Нельзя его тёплыми ладонями. Нельзя наклоняться, смотреть в упор, дышать нельзя. Тает.

        Тает, тает. Весна придёт, будет грязно, будут кошки кричать, чайки, лужи будут, солнце. Грязно, ручьи потекут. Потекут-потекут, мусор всякий...
        Не надо смотреть, не надо дышать, не надо ладоней, тёплых не надо – пойдём лучше во двор – будем играть в снежки. В мёртвые холодные снежки, холодными руками. Валяться в снегу будем – холодные, мёртвые, красивые, нежные.

        Кто-то большой придёт, посмотрит на нас, возьмёт в ладони, в тёплые, потечём, потечём ручьями, грязные, слабые...
        Это ничего, это ничего, зима только началась, скоро снова снег пойдёт. Холодный, чистый, белый. Будет засыпать нас, засыпать, засыпать. Снова всё будет белое, чистое, холодное.
        Засыпай. Засыпай...

Огонь

        ...и так жжёт, так жжёт. Дышит, полыхает прямо в лицо. Кожа скукоживается, воздуха не хва... И отвернёшься – всё равно дышать больно – лёгкие обожжены, обожжены, глотка, губы трескаюся, трескаются. Ничего, ничего, это с непривычки, сейчас всё пройдёт...

        А я по улице шла – холодно так, скользко, скользко так. До чего же, чёрт, холодно. Душу продать – лишь бы не так холодно. Пальцы скрючились, красные, горят. Грязный лёд. Грязный лёд с солью. Голова – грязный лёд, тело – грязный лёд, всё –лёд. Грязный, с солью, с мусором. Иду по асфальту.

        А тут так жарко, так жарко, что уже не душно даже. Сухо, полыхает. Тянешь пальцы, тянешь, окунаешь. Горят, снова скрючиваюся. Глаза, руки, ноги – всё скрючивается, сворачивается, полыхает. И нет ничего, уже ничего нет. Языки пляшут, кривляются, хохочут: "Что, думала съем? Хочешшшь? хочешшшь? Каак я съем? Ты же не лёгкая, не горючая – я надкушу, надкушу и всё. И уйду, уйду, засну, а ты останешься, останешься сажей, измажешься, ещё гаже, ещё холодней, ещё горше. Хоччешшшь?"

        Съёживается кожа, шкворчит жир, кровь кипит-пузырится, всё чадит, чадит, гасит, гасит огонь, он гаснет – уже нечего. Слёзы текут, высыхают, соляные дорожки. Страшно, страшно. А ведь просто холодно было, а ведь смотрела – такой ласковый, гладкий, нежный. Снаружи стоять, смотреть – как же холодно, ещё холодней. Обожемой, дочегожехолоднобыло.

        А лучше, лучше. Это издали – сажа, размажется, замажет всё, жирная, страшно, страшно, как теперь напиться воды нету, нет ни капли, улетела, испарилась, а я вот она – лежу, размазалась, голову на руку, руку на голову... Но это снаружи стоять смотреть – как же страшно, обожемой, страшно быть сажей.

        А быть сажей – быть сажей. Всё ушло, осталось самое важное. Вроде, самое важное – а такая лажа. Самое важное – куча сажи. Куча сажи лежит канючит, на что-то надеется, хочет как лучше, ведь она – самое важное. Пытается плакать, совершить суицид, стать чище, начинать утро с зарядки и прочие глупости.

        Глупости, конечно. Всё ушло. Ничего лишнего. Ничего личного. Черным-черно. Очень видно. Очень ясно. Не холодно. Не жарко. Записывать память чёрным по чёрному. Чисто. Стерильно. Ни следа.

Земля

        Чернозём. Чер-но-зём. Жирное слово, вкусное. Полувысохший труп мыши, жук-навозник, на полметра ниже – почти распавшаяся ржавая подкова. Выше, на самом верху – узловатые сухие стебли прошлогодней травы слоем. Над ними зеленеет свежая, новорожденная. Над нею – мы. Лежим. Лежим на животе и смотрим в землю.

        У меня джинсы все в земле, руки в земле. У тебя джинсы в земле, руки в земле, на щеке след... Мы копали, ковырялись пальцами, перочинным ножиком – хотели посмотреть на настоящую землю. Когда она уже не мышь, не трава, не жук, ещё не мы. Когда она земля.

        Раньше здесь было море. Здесь много мела. Много мела и песка. Вчера мы валялись на песке. Он когда-то был камнями, а теперь... С тех пор здесь было много всего – много трав, жуков, мышей, людей, много всего было. Ты говоришь: "Смотри" и разжимаешь ладонь. "Смотри – одна горсть, только одна горсть, а в ней столько трав, мышей, столько всего..." Ты замолкаешь. Я целую тебя в ладонь. Ты меня любишь. Я тебя люблю. Мы все в земле.

        Ты говоришь: "Подожди, мне мешают все эти запахи – я хочу глубже" Ты уходишь вглубь земли, возвращаешься, говоришь: "Там пахнет совсем по другому, там нет запаха свежей травы, нет запаха тебя, не пахнет ни навозом, ни машинным маслом." Я говорю: "Не ходи глубже чем сейчас, мне страшно". Ты говоришь: "Я не пойду дальше – дальше песок и мел, камни, железо, сера. Я не хочу их. Я хочу быть с тобой, с этой мышью, с этим жуком... Иди ко мне."

        Ты говоришь: "Ты пахнешь..." Ты говоришь: "Ты пахнешь землёй, свежей-свежей землёй, которая только что перестала быть чем-то иным и стала тем, что она есть". Я кладу твою руку себе на живот. Ты говоришь: "Давай родим троих детей". Я смеюсь.

        Ты говоришь: "Подожди, ты вся грязная, давай я тебя отряхну". Не получается. "Давай я тебя тогда поцелую". Я люблю тебя. Ты любишь меня. Мы снова лежим на земле. Мы смотрим на тусклое, заляпанное облаками небо. Мы поднимаемся и идём к посёлку.

        Мы вернёмся, мы обязательно вернёмся...

Ветер

        Меня несёт. Меня несёт всё дальше и дальше. Ветер поднимает пыль, засыпает глаза песком, воет. Меня несёт дальше, там камни уже совсем выветренные, туда не доносится ни пыли, ни запахов. Кеды скользят по лишайникам. Там нет леса, нет тундры, нет песка. Там только камни. Камни и ветер. Я кутаюсь в плед.

        Отсюда всё видно далеко-далеко. Но на самом деле ничего не видно – слишком далеко. Ветер дует прямо в меня. Кроме меня здесь никого нет. Я складываю плед и сажусь. Холодный злой ветер терзает меня, пытается разорвать.

        Ветер свистит в ушах, забивается в глаза, сушит глотку, запутывается в волосах. Я начинаю слышать голоса. От этого начинает раскалываться голова. Я перестаю ёжиться. Голоса звучат всё дальше и дальше, всё тише и тише, пока не стихают совсем. Пустая голова полощется на ветру.

        Ветер начинает стихать. Он наелся. Но ещё слишком рано. Я хватаю его за ускользающую ладонь. Сквозь пальцы течёт ветер. Он возвращается. Пальцы корчатся, хватают пустоту, всё больше и больше пустоты, полные пригоршни переливающейся пустоты. Полные горсти ветра. Руки мешают мне. Ими не поймать ветер. Ветер вообще не нужно ловить, а они не знают этого, хватают и хватают.
        Я отпускаю их. Пальцы полощутся на ветру.

        И вот полощутся на ветру сердце, лёгкие, печень, кишки, ноги, кожа надувается парусом, улетает, улетает. Ветер жадно подхватывает, уносит, по частичке, по клеточке, по песчинке.

        Ветер завывает в полых костях, слизывает остатки плоти, памяти.

        Потом уносит и их.

        Не остаётся ничего.

        Даже ветра.