Тени

        На ходу выпрыгнув из кареты, он метнулся между домами, пробежал полутёмным двором (бледно-жёлтый свет низкого окошка освещал неровно уложенную поленицу дров), повернул направо, чуть замедлил бег, на секунду остановился и прислушался. Тишина. Минут через десять он спокойно шёл по одной из центральных улиц города. Согласно решению Исполнительного комитета харьковский генерал-губернатор был казнён. Стоявшая на столе бутылка отбрасывала тень, похожую на сидящую женщину. Тень жалобно скулила и подползала обратно, но её брезгливо отпихивали в сторону. Женщина сидела на краю постели и поправляла растрепавшиеся волосы. Лёжа на боку, он медленно провёл ладонью вдоль позвонков, и пальцы его скользнули в ложбинку. "Прекрати, – женщина встала и набросила халат, – мне пора, Виктор, наверно, уже вернулся". Спускаясь вниз к реке, он поскользнулся и упал, проехал метра два по крутому глиняному склону, нелепо взмахивая руками. "Да он в жопу пьяный", – кто-то стоял на дороге и смотрел на него. За спиной светил фонарь, и корявая тень неровно тянулась и вздрагивала. После вчерашнего нестерпимо болела голова и во рту пересохло. Исходя мелкой дрожью, он сел, нашарил под кроватью бутыль и одним глотком допил остаток. Тень на стене напоминала пионера-горниста в заброшенном парке. Дорожки засыпаны были листвой, и пионер-горнист, с хрустом выдрав гипсовые ноги из бетонного постамента, медленно пошёл по палым шуршащим листьям, а тень, прогретая последними лучами солнца, ползла за ним, хищно втягивая в себя осколки осенних сквозных пространств.

        "Ноги мои не видят. Руки мои не ходят. Плечи мои не слышат. Господи, почто оставил ты мя!" – написав последнее слово, он на секунду задумался, зачеркнул слишком патетическую фразу и продолжил с новой строки: "Парадантоз властелин мира. Геракл проходит по краю. В руках у него меч, в зубах факел. Он бросает властителю вызов, Парадантоз вызов хватает, и разбивает его, и топчет. Геракл, размахивая руками, как мельница крыльями, придвигается ближе. Парадантоз смеётся и воздухом звука сбивает Геракла. Герой падает без дыханья". В этот момент его отвлекла вдоль пролетевшая муха, и он некоторое время смотрел, как она сосредоточенно ползёт по стене, потом перечитал написанное, раздражённо разорвал лист пополам, и ещё раз, и ещё; клочки сложил в пепельницу и поджёг; огонь взметнулся, дёрнулся, исчез; осталась серая горстка пепла. А он взял чистый лист бумаги и начал писать: "Тяжела ты, шапка идиота! Как стог поздненоябрьского сена, бурого, подгнившего, присыпанного снегом, с корочками льда по краям. Застиранное небо давит на плешь. Голос похож на скрип дверных петель. На левом пальце нарыв, на правом рана. Весь я как ворох тряпья, треплет меня ветер. Лежу я, словно не здесь, иду я, словно куда". Тут случилось последнее, что могло: в комнату на цыпочках вошла буква рцы, подкралась сзади неслышно и, хихикая и урча, схватила исписанный лист. Человек испуганно обернулся и успел увидеть, как буква рцы запихивает бумагу в треугольный рот.

        Если поэт прав, и море есть свалка велосипедных рулей, то берег – это карданный вал, а камни на мелководье, где проворно снуют чёрно-красные крабы, – не что иное, как смотровые щели боевой машины пехоты. На склоне горы печально тянутся к небу пирамидальные кипарисы. По аллее идёт Эвридика, оставившая за плечами, чуть-чуть покатыми, загорелыми, десятка полтора безутешных Орфеев. Она присела рядом со мной на скамейку. "Мужчина, сигареткой не угостите?" – Я достал сигарету и щёлкнул зажигалкой. Она закурила, поправила сбившуюся лямку пёстренького сарафана, и спросила: "Ну что, куда пойдём? В ресторан или сразу ко мне?" Я промолчал. "В ресторане шумно, дорого и мест, наверное, уже нету. Давай ко мне. По дороге купим". Она снимала комнату в небольшом беленьком домике, спрятавшемся среди густых широколиственных южных деревьев, платанов, магнолий и каких-то ещё, чьи имена столь же приятны на слух и на ощупь. Томительно-неподвижный воздух медленно остывал, и ночные терпкие ароматы проникали в полуоткрытое окно. Неожиданно дверь распахнулась со стуком: "Катька, блядь, опять мужика привела! Сколько раз тебе говорить, чтоб не приводила!" На пороге стояла сухонькая старушенция, и резко белела в темноте её длинная ночная рубаха. Я сел и начал торопливо одеваться. Уходя, обернулся. Полупрозрачная женская фигура истаивала в клубах табачного дыма, и если море – это свалка велосипедных рулей, то берег – дюралевое крыло биплана.