По моим наблюдениям Виктор Коваль дважды опережал свое время. Оба раза лет на пять-семь. В самом начале 1975 года мы услышали несколько новых песен Коваля-Липского (текст Коваля, музыка и исполнение Андрея Липского), среди прочих "Товарищ подполковник" и "Паровая баллада". Сейчас уже трудно полностью реконструировать впечатление. Это было очень смешно, но почему-то страшно. Это было страшно, но очень радостно. Все как бы слегка заиндевели. Первым очнулся Зиник (уже с визой в кармане), скользнул странным, чужим взглядом и внятно пробормотал: "блядь, куда я еду?" Я подивился емкости рецензии. Вряд ли кто-нибудь тогда смог бы точнее сформулировать то ощущение события, которое нельзя ни с чем спутать и невозможно сымитировать. Мы услышали нечто в том роде, которого раньше не существовало. Не существовало вещей, в которых музыка нового покроя и русский текст находились бы в таком удивительном соответствии – в таком ладу. Они не только не мешали друг другу, но из их соединения возникало еще одно новое измерение. Порознь все элементы и музыкального, и поэтического рядов появлялись и в более ранних песнях, но тут что-то сошлось, совпало. Можно даже предположить, что именно. Стихийный абсурдизм текстов Коваля впервые принял облик такого, условно говоря, нео-фольклора (фольклор и абсурд вообще побратимы). И вот этот-то фольклорный строй оказался совсем не чужд его соавтору-композитору.
Потом такие впечатления повторялись не раз, но вокруг ничего подобного не существовало. Только в начале 80-х мы услышали первые записи "Аквариума" и поняли: ага, вот оно, дошло, наконец, докатилось. Всем было страшно обидно, что наши соавторы проволынили с опубликованием, и честь открытия досталась не им. Всем, кроме Коваля. Он даже, кажется, не понимал, о чем речь.
Тексты его тем временем становились всё тоньше и "страньше", а внутреннее их движение напоминало род духовного искания в формах совершенно нелегальных, оборотных, хотя по-своему прямых и, главное, очень здоровых. Прямизна, конечно, несколько необычная. Этим вещам присуща особая винтовая драматургия, когда высказывание как бы кружится на месте и воспринимается в ускользающем развороте. Разговор о рыбе? Разговор о Боге? Понимай, как хочешь.
А потом началась другая эпоха. В середине 80-х Коваль стал писать тексты для собственного исполнения. Слово "писать" здесь как раз не подходит, потому что тексты эти автор не записывал. Он их разнообразно скандировал, выкрикивал, отхлопывал и оттанцовывал. Называлось всё это "речовки". Только на лондонских гастролях выяснилось, что никакие не "речовки", а самый настоящий рэп. Мы такого слова не знали, из чего следует, что не существовало и понятия. Коваль ненароком создал новый (для нас) жанр. Его разработку можно сейчас наблюдать по телевизору в разных шоу-программах, но и этим молодым людям имя нашего автора едва ли знакомо.
Есть художники, которые почему-то не в состоянии следовать правилам. И рады бы, но никак это у них не получается, легче придумать свою игру с собственными правилами. Такие стихийные новаторы. Дважды, повторяем, Виктор Коваль опережал моду. Ну, что ж. Успех полагается не всякому дарованию. Тут требуется одно странное совпадение или свойство: художественный темперамент должен иметь общественную подкладку. Не обращаться к каким-то острым, злободневным темам, а самому быть такой темой.
К злободневности Коваль обращается постоянно, но – как обращается? Как бы резвяся и играя. Забавляется, фокусничает. А вот это совершенно недопустимо. Можно и смеяться, и пародировать, но всерьез! Нужно самому в серьезной своей главной части быть таким человеком.
По этому поводу Коваля просят не беспокоиться. Он может спокойно контаминировать хоть заголовки газет, всё равно никто не поверит, что он наш человек. Совершенно очевидно, что это представитель какой-то другой природы, занесенный сюда случайным ветром. Какой-то эльф.
И тут тема успеха начинает выворачиваться другой стороной. Те, кто видел Коваля на сцене, запомнили, вероятно, его своеобразную сценическую маску: непроницаемость, даже некоторая остеклянелость прозрачных глаз, общая напряженность при точности и пластическом изяществе всех частных движений. Я никак не мог понять, кого мне это напоминает, пока не завел кота. А кот, как известно, гуляет сам по себе и ни на что не променяет такую возможность. Он прав, наверное.
|
