Предметная музыка

Отдалённый города гул
Ты заслышал зимним утром
Глаза закрыв

Ты вспомнил: в метро-переходе играли так же гусли-самогуды

Ты пробегал с привычной сумкою через плечо
                          и ощутил под пальцами
                          всю городскую музыку, трепет и людские разговоры

    ты был его источник,  слабый родник этого гула

        ты чувствовал, как мир играл, переходя в простой предмет

но некому его собрать, создать

город везде и где-то
    но там тебя нет

                            отдалённо болит голова

    ещё в сумерках ты нащупал звук — внезапный лай отдалённый —
                узор незнакомого смутного перламутра

ты думал, что сможешь вернуть тот рисунок

И в мёрзлом трамвае
Где музыка отдалённая
Остеклённая холодом

Твой портфель на коленях под руками звучит
Словно ты гитару перевернув
Струнами вниз
В жёлтом дереве музыку слышишь
Затрепетав, как лира полевая

Город вокруг — не видит тебя
И ты лишь ладонь его чувствуешь
        что́ это... лёгкая дрожь купюры,  детский флажок или вымпел под ветром

          и вокруг снег — руина,  но всё ж нерушим

    просит город-мир, чтобы ты бродил
                        по улицам его, садам
                даря ему его отдалённый смысл

Ты играешь пальцами
                на сумке своей
                  или дереве старой гитары

И хотя город каждым жестом своим
                      торжественно тебя опережает
        он не произойдёт без тебя.

Неверный свет костра

                  вечерний поворот дороги

И несомненный и неумолимый дым.
Он быстро перенёс
            к нам шум тепла родного

    став не воспоминаньем но всеми вами прежними

вернув непостижимую неуловимость верности

Обещание

Смывая пыль и водяную пелену
Медленно напяливая
                      на лицо
                      перед краном
                      бьющим вниз
                      куда-то в светотень
                      этого или того дня.

Разрезы кровли, утренние тени, свет
          резкость голубиных крыл
          и гул в глубь двора
          растерянно откуда-то так попадает.
Держа письмо
                  перед собой
              на водной пелене
            не прикоснувшись к чернилам —
                их смоет непутёвая вода.

Лишь заворо́женно следил
            как бурлила и пропадала драгоценность
                        в воронку с правым завитком.

По ногтю тень прошла
                    лицо бумаги обескровилось
                    недостоверно было в молчании
                    всё, что я мог сказать
                              по причине твоего ухода.

Я медленно произнесу
                              бессвязный протокол между зубов
                                                            дневной

Где-то сигарета зардеет меж светофоров

Папиросная фабрика продымит
Лёгкие проснутся
Тот день начнётся
Сверкающим камнем.

In memoriam Раича*

Ты сорвёшь стоп-кран
Выбегая внезапно на платформу Москва — III

Оглянувшись    на путепроводе
      Ты где?
    Ты здесь и там
    Удаляясь к Москве в электричке

  И на 3-ей Мытищинской
      Тополей пропилеи пыльные
  Ты взглянул уже вниз в угольный антрацит вагонный

  Разом всё вспомнив:
  "Приключения Мишки Стрекачёва", "Профессия — репортёр" и "Эроика"
  И на улице остановился человек низкий с конским волосом
                                  в куртке с броневыми заклёпками

  Определи
      Где ты ищешь
      Ты где-то рядом

  По следам забвенного Раича

  Входишь ли в железный проём в ограде
  Припадая взглядом к живописной руине
                                                времён перестройки
      Или  дальше уже?
        В перевитых путях предвокзальных
        Дальше, где
        На крыше разрушенной полуротонды
        Берёза шумит

        Где-то Пятницкое, здесь —
        Женские указуют персты

          Но глухая кладбищенская стена
              И заметает свой путь
              Заводская тропинка

              Где-то рядом
                Эта память не жива, но и не мертва

                Ты удалишься и по ту сторону в просек Лучевой

                Несколько фраз из хриплого застряло транслятора:
                            "Атлант на Гиппогрифе"...

                Пригарный пригород
                  Но где-то рядом
                                  вьётся былая вязь
                  О Раиче Семёне Егорыче

                  Воспитателе  пестователе  детей
                            Муравьёва-колонновожатого и Ланских

                  Что осталось? Всего пара фраз:
                  "Вскипел Бульон, течёт во храм"

                  Но ведь не было этого
                      У создателя Готфреда Буйонского
                            И Роланда Буйного

                      перевесили вечером эолову арфу
                            с окна на окно
                      от форточки к форточке
                            всё следил его слух за ней

                      разысканье воздушной могилы

И напрасно Флоренский в словесной
                                                        его упрекал глухоте
                            "Магию слова" писал на глухом октябрьском дворе
                                                                      положив тетради на жесть ведра
                      в клинике где служила сестра его милосердная
                      в клинике для умалишённых октябрьскою ночью.

Пьеса

Две поэтессы напротив друг друга
На табуретках
Покачиваясь

Изображая июньскую встречу
Ту полутайную
Перед самой войной
При немногих свидетелях
В комнате восьмиметровой

"Был ли паркет, это надо проверить
  Или только партер марьино-рощинской пыли", —
  Так говорил режиссёр им,
  Что рассадил их по двум сторонам
                                            комнаты

"Собственных стихов не читайте,
              но держите их наготове
                  рядом с речью...
  Перед собою протяните руку
                      с большим бумажным листком
                      на котором написано их имя..."

Он предложил им одеться
                          в старые водолазки
Чтобы осталось, не утонув, в безликом том трикотаже
                              только лицо.

"Вы играйте лицами
              белыми, как листки,
              на которых ещё
              не написаны глаза и ресницы
      играйте хотя бы с чистого древесного листа липы"

"Лицо поэта, — так он им говорил, —
                    в моём представленьи — лишь цветная неуловимая ткань,
                      по которой войною времён проходят лица
                        встреченных им"

"Можно курить?"

"Нет, не нужно. Потерпите"

"Для кого мы играем? И что значит "играть"?"

    "Вы остановочный пункт... что вполне достаточно...
                    или безостановочный... времён
                  тот пунктир, откуда
                    исходят волны ветра
                              от ваших волос
                  в прошлое, к тому дню...
            или в будущее"

        "Но продолжим...
          Именно он воплощает других
          Имя его —
                      это мозаика благодарных имён других
          Но именно им
          Он обязан всем
          Потому что они — его воплощенье"

          Приблизительно так бормотал он им в уши...
          Обдавая свежим дыханьем
          Внушая инструкции, отвлечённые,
                                                    как реклама лаванды.

        "Изображая другого
                мы имя держим своё
                словно маску перед собой
                  но написано на нём имя чужое"
          И он выдал им листки,
                          прикреплённые на длинных планках
                                похожие на белый веер
                    написав слова
                на одном "Ахматова", на другом "Цветаева"
        "Так вы станете двойным анонимом", —
                                      он внушал им.

          Изображая других
                          на табуретках пригнувшись
                      в чёрном своём трикотаже.

        "Ваш диалог отдалённо может напоминать
                                                                      допрос"

        "Кто же кого допрашивал?"

        "Никто никого
                        и притом — обе друг друга
                        эта встреча, в которой
                      воплотилась вся жизнь
                              это пьеса... потому что они играли встречей своей
                                    всю-то жизнь нашу...
                          все свидания безымянные
                        при понятых... при свидетелях
              чьи лица едва различимы в рембрандтовской темноте

                          ведь все, кто искал другого...
                        встретились в этой комнатке
                    и кто говорил утвердительно
                                  тот вопрошал
                          и смотрел на себя
                        сквозь драгоценные глаза другого"

          Вечер... нескончаемый вечер июньский

            "Помните... в последний раз
                                        встреча их на этой земле
                      но здесь на дощатом полу нашей комнаты
                        на подмостках, верней, на
                              мостках расставанья
                          вы напомнить должны
                        что их встреча ещё состоится.
            Вы не играйте
            Ту первую ордынскую безымянную встречу
            Вы играйте вторую
                                    где-то в Марьиной роще
                                      в Александровском переулке
            Но главное — вы играйте себя
            Играйте свидетелей марьиных рощ
                          облаков волокнистых стад над Москвой
                                      над московским июнем
                              запечатлевшим как паспорт
                                                всех нас...
                но тех неизвестных соседей
                                  кто спал в других коммунальных комнатах
                                    как молодой сосняк
                                не знает никто"

            Две поэтессы в чёрном
            Начинают играть
                              тихо проявляясь лицом в тёмном воздухе
                      они могут изображать всё, что хочет любая из рук

          "Вы поймите... им не играть предстояло —
                                                  рыдать...
                      трубным голосом звать...
                  и рубашки шить
                            из подорожника ниток...
          Или играть только небо
                        за небольшим окном
                      играть тот июнь
            что мгновенно ушёл тогда незамеченный
          Поймите,
                            вы играете монумент
                                      той встречи
                    но играйте так, будто
                                      она была репетицией
                              встречи вашей здесь и сейчас"

          "Дверь откройте, — он сказал
                    чтобы воздух
                  входил постоянно
            чтобы вы ощущали живой сквозняк,
                            озноб на известковых своих локтях
            Вы воплощение их
                      они остановились, проходя, в вашем взгляде
                            в этой комнате со свежими окнами..."

  Обе синхронно отёрли глаза
                    при пробужденьи
                                от слёз или снов

    И продолжали молча играть

Ты любил виноград, сливы и вишни
Или я ошибаюсь
Может быть абрикосы

Этим талым и зимним днём
Я не смог уже привезти тебе винограда зелёные ягоды

Может быть в северных странах
Светофоры стрекочут
И ночи светлы.
Но у нас, где на перекрёстках
Скрещён красный свет в темноте
Здесь в Хамовниках мягких
Я не спас тебя той июльскою ночью
Я не спас тебя
Мы все спасли нас

Миланское небо

Небо в просветах московских домов
Снятое с чёрно-белых экранов туманности
Недоступное детским глазам —
Лишь понаслышке влекомых неведомым Рокко
В мягких пальто рукавах
Или в глазах людей, уходящих из кинотеатра

Вот оно бледное милое небо
Тех кто занят безымянной побелкой
Не оставлявших имён на рукавах
Тех кто окрасил небо Сан-Пьетро
Не удостоенный памяти прах
В свете луча кинотеатра кружащейся

    в мякоть пальто, в черноте "Шевроле"
  вслед свету стрекочущей камере
свету в ответ
    пыль улетающая с наших рук
  собирающих воздух на заднем дворе

в стрекоте светлом кинопроектора
от сапог и ботинок приникшая и притихшая пыль
и распахнувши шкафы штапельных платьев
      между цветов на плечах их темнота
                                        и вспорхнувшая моль

    в пыльном луче словно в снегу платяных снежинок
    это сошествие кинотеней на экраны
    чтобы мы из-за ширм и портьер
          посылали виденное нами в разные страны
    чтобы свет — тихий свет, как ветер, не мерк.

Реставрация скатерти

В этой сумрачной трапезной —
Реставрация скатерти
На стене.

Напротив неё — далеко
  через искусственный нерушимый воздух,
        где лишь движение глаз
          и нет даже ветерка от рубашек —
"Распятие" Монторфано.

  Неизвестен, по-видимому, художник
            он во времени извествлён
                и застыли губы, прошептавшие его имя

А здесь столы наполняются хлебом
            это хлеб, что дремал в веках
Открываются тёмные дали
И проступают ноги апостолов под столом

Словно зрение силою их возвращается
                  городу глаз

В отблесках японских лиц
            быстро заполнивших солнечную площадь
                  просочившихся сюда сквозь вакуумный тамбур
                      с очарованной оптикой

Но не видят
Эту женщину с лампой,
            что парит над квадратным своим сантиметром
                          фрески скатерти вечери
                          столько дней её возделывая одна
                                  и никого не заметив,
                                          выключив лампу,
                                              уходит.

В полутьме остаётся
Самобранная скатерть
          Испещрённая пометками,
                                Рытвинками дневными

                        И безвременна подпись наша

            Но кто из лиц безымянных
В длинной каменной трапезной
Сможет выйти в голод слепящих лиц?

"No flash", — повторяет голос
              разгоняя руками
              ничего не давая запечатлеть.

Что значит "флеш"? —
    не помню,
"вспышка" или "плоть"?

Римский апрель

                                          А. Сергиевскому

Через восемь лет, а не восемьдесят
Встретил ты меня на вокзале Termini

В полузимней куртке своей

И не так уж много минуло,
Это всё ж обозримый срок.

Православная Пасха
    и прохладная римско-праздничная весна
Из Милана, с севера милого
Я приехал в эту южную сторону

Здесь в квартире твоей
      оперённые ставни высоких окон
    неподвижные со световыми щелями
    со времён картины Ива́нова

Словно тот же свет, да не тот же мир
  или только пригород мира — Рим
    или города профиль — невиданный Гоголь-Рим?

Столько лет мы блуждали за прообразом мира
        и в разреженном римском метро...

        и Петро с Украины вдруг заходит в твой дом

Это узнанный Рим,
      где расставлены все
        по своим века́м,
      по своим местам
в добровольном зверинце
четвероногих арок,
колонн и форумов

Рим незрим,
      он закрыт от нас
    потому что глядимся сейчас мы друг в друга
    и неузнаваемы незнакомые лица

В высоте
На соборе Петра,
    на известняке cupola
  я могу лишь прочесть "Здесь были Никола
              и Василий из Городца".

Не увидим, как спускаются в скрипт
          под пенье псалма,
      но поём мы, не узнавая,  со всеми.

И неузнаваем, но светел мир в пасхальную ночь
        эфиопы под марлями
      рядом со стволами зелёными лилий

      и из прошлого лица над огнями свечей
        их когда-то с земли нашей смыло пламенем,
        значит в пламени их надо искать

Если здесь каждый камень-хлеб,
        что прело́млен и порист в веках
Рим незримый — это люди вокруг,
      что сейчас ускользают —
    Мы не видим мгновение ока их...

  Но того, кто странником восемь лет всё шёл по вагонам...
      Мы узнаем по отблеску света земного в глазах

          Если он губами и порами брошенный хлеб проницал
            и лишь видел как все вокруг
        люди бедные живут напоследок.

Поезд

С сосредоточенным лицом,
      с глазами, обведёнными ночною земляникой
в окне вагона ты разделилась со своим
  виолончельно-тёмным ликом

и думу бытовую доиграла
        до конца

И вдаль опять под брезжащим июльским
                                                    солнцем
      пустилась будто вплавь

                                      ты
                                    миновала
        годы, и поезд твой, что в тебе
                        стоял, как день

Ты миновала родительские все права и все первомаи
  ты прихоти их все простила
    как хлебный мякиш, что затвердел и замер в артистичных пальцах

в ясную лесную сень сойди    не здесь
    на полустанке, где в полуобмороке
      тебя полдня уж ждут любимые и
                                      неродные      другие.

Из цикла "Приблизительно несколько миллиардов стихотворений"

Задано: летняя рухнуть готовая,
  пусть в воображении, трибуна обшарпанного ипподрома

    Молекула человеческая в очках
        оттолкнула его

      тебе осталась горсть седины на его лице

    Мы не много с уходом его потеряли
          мы лишь в себе потеряли его

    Мир весь виденный изнутри его тела
                из глаз, изнутри —
              свалявшийся войлок халата
    Только нежность ватина и рук опрокинутых
                      в мире продлённость
    Только вен голубых на тыльной рук стороне
                    неповторимый узор
    Это не наши руки были простёрты
            мы в них словно в длинные перчатки не входим
    Не войдём хирургическим днём,
                мы не вхожи в другого
    Потому что пароля и губ для него наших нет

    Лестница, путаная тогда... одним мановеньем руки...
посеребри щетиной лицо...
      одним мановеньем руки
      но где, почему, истерически как
      они несоединимы, где междоузлия
    и где тот зазор растительный
    этой щетины, чтоб прорасти в
    тебе, вне тебя, вне себя от
    тебя всю эту летнюю жизнь
          несомненную, затоптанную
          в чьих-то сандалиях,
          но не сданных тебе на слом,
        потому что ты с ними
            со всеми один
            они — один —
  Счёт не гадательный — верный.

Жизнь редукторов, кранов
  Золотая их медь и латунь
  Отличиться каждый хочет
    Но как нам каждого отличить ото всех?

Там на улице Красина
        есть один закат такой
Что не отслоить его от стены дома
                                                  жёлтой
Я не знаю, что делать мне с ним
                          я остался в нём
  Не разъять, не отъять никак
        И в помощники прохожие люди
                                          не идут

            их с открытым ртом, этим летним днём
                                            когда не было в городе меня

                      не запомнил

                            цвет их пиджачных пар

                              выходи скорей
                                            в подвиг бритв
                                            двух морей

            Что заставят их обернуться на жизнь свою
                        и рассеянно опознать меж других.

(По прочтении Галчинского)

И лишь одна футболка
                        зелёно-цветная

Бродила где-то в Южной Калифорнии

Без бороды, наверное, был
                                  обладатель

Без женских запахов за километр

Не знаю я истории той вещи
                                  её морщин

Но знаю, ты носил её достойно

Вы с нею не пересеклись
                      в лесу на просеке, допустим.

Но встретились так
                            что бытие
                              размножилось

И стало два бытия

Хоть бытие — что здесь, что в Южной Калифорнии
                                по-видимому, множественного свойства
                                                                не имеет.

Прощание с Нью-Йорком

I
(Перед отлётом из Москвы, ни разу не видев настоящего города Нью-Йорка)

Прощай, приморский город-бриз...

С богиней впереди
                    твоего корабля
                          высокогрудою
С окаменевшим факелом
  С незаходящем солнцем

Твои железные пожарные пролёты лестниц
                    и между стен
                    есть зазор московский
              между Чайковским залом и Опереттой
                  напоминавший мне Нью-Йорк

Он был железным саженцем
                пока не заскрипел, словно трамвай, закат —
                  в зазоре западное солнце не зашло
                    пролёты и скрещенье лестниц
                    и на стенах кирпичных пропись чёрных букв

Я попрощаюсь перед сном
                            с тобой,
      ведь всё равно в полёте ты меня обгонишь
    приземлясь на бесследный, бесснежный,
                            созданный самим тобою материк.

Прощай, безлюдный город —
Город во мне
Ты наконец заселяешься
Теми, кого я не знал.

Ты уходишь снега тише,
                          отлетающего с крыши
И ясней ещё становится
                        раскрасавица Москва
Но не легче жить в ней станет
                                  без Нью-Йорка
                                  легче дрожи
За тобою город-призрак
              и с кривящейся улыбкой тот шутник Nueva-York.

Я не хочу дома без дома другого
                      это богини окаменевшей истома
                      или кусок асбеста внутри Гудзона
          слово город свой ищет и улетает вновь

  И сквозь сеть железную
  Лицо Генри Фонды
  И "The Wrong Man".

II
(Перед обратным отлётом из Нью-Йорка)

Если пройти Уолл-Стрит с котомкой
Спускаясь к солнечному просвету
И повернуть направо к пристани
                                и ремонтным лесам
То низкое озёрное солнце
                            ударит в чёрные твои очки

И к переправе готовясь на близкий
                                    лесистый остров
Сильные напружинишь ноги
И среди других ждал на перила облокотясь
Пока раздвинутся прозрачные пластмассовые ворота
Чтобы по гулким сходням
Дробно взойти на борт
Словно поддон десантный
Выйти в пролив форштевней пенных
                                      яхт и катеров...

Пока паром не отвалил
                        на Статен-остров
Нью-Йорк ещё не твой — лишь ты принадлежишь ему.

Здесь где чахлый бульвар прибрежный
              тёмные люди в шапочках зимних
                тихо играют в шахматы —
                            партии не разобрал.

        Я видел контур города больного
          неизлечима была над ним голубизна
      но разошлись и соединились в русле снова
      с темнеющим закатом не морщины, а письмена

Разрозненные города в молчаньи мировой столицы росли сиянием
                                                                                  жар-птицы
В них не было следа той тайной зависти к самим себе.

Черты новагорода есть в огне
        Там брезжит рыбачья сеть
В них проникает всё
И не будет снег отпечатком
              Металлической сеткой на человечьем лице
Будет прозрачней перчатки — это будет "именно тот человек"

Pathpatock Res*
(Политкорректность)

Заплата без стежков
Лежит

На чём стоит, не знаю
Эта часть
Страны, неотделимая от счасть
                    "я" всех других

Бельмом легла на почву

Под ней
(Раскопки начались)
Ты обнаружишь две-три скрещённых трубки

Полных дыма от конопли
У входа магазина
Дешевле
Единицы на две "Pall Mall"

"We are still now..."

Под ней вода косы местной
Сплелась с непроцеженной конголезской
И затянулась рыбьей леской
И в очах этих дев магазинных  —
Продавцов выкаблученных мокасинов
Снова истинной Индией (духа) запахло,
Которую плыл открывать Колумб

Но перебрав рукой под марлей
Стеклярус дешёвый слёз остекленевших
Задумав прочитать
                    безмолвно
Мартиролог тысячи племён

Ты чувствуешь, что вдруг
                            раскрылся глаз
И где генезис вековой и мирный, видно, шёл
Там взбеленилась сома
И выпучился вождь сквозь телевизионный глаз:
"Где стол накрытый общий наших яств стоит
Там будет складка океанского разлома.
Все, все уходим на Техас".

Политкорректность не позволит
                    мне белым красное назвать.

Редкими крестиками пришито
Индейское кладбище
К земле.

Я видел сон автобусный
Дорогою под Богородицком
Заштатный сон племён —
Сплетением ручьёв в овраге тенистом
                                          или солнечном
Плетнём к земле сквозь тихий ветер прикреплён.

Созерцание деревца
(Элегия Южных Штатов)

Наверное, честнее было бы просто увидеть его —
Обратить внимание.
                            а ты пытался
                              полить его водою из чашки,
                            но она протекла сквозь сплетенья корзины

И потом не отводить уже взгляд...

Но так оно не видит тебя
          даже если глаза твои следят за ним
                      пристально из постели

Неподвижное
        И под ветром
          Кондиционера стенного
    Не меняется
    В тех же линиях световых жалюзи:

День первый, день второй, день третий...

Ты приехал сюда
    Вероятно, чтобы
                пронести в себе, как в чемодане
                                    с волшебной молнией
              иноземный образ
          привить ко стволу этому
    образ дерева забытого —
                                        под ветром
            и полить водой, протёкшей сквозь пальцы

То ли то́поля, то ли липы
От журчащей стены
Рядом с набережной
                        у Крымского моста

Дом над набережной многоярусный
                пальмовые фрагменты парящие
            фермы    фрагменты    и ярусы светлых деревьев
                перья пальмовые сны

Где с одной стороны стена,
                    а с другой — обрыв
                        и над ними вслепую
                                              дерево нависает

Так дерево другое к деревцу вошло
В тень неизменную
Сквозь жалюзи
  в горячем зимнем солнце

День первый, день второй, день третий...

Но вмешивался в их безмолвную
                                    беседу двух деревьев
Рогатый велосипед в углу

Так было деревце в тебя поселено
                                    скромное
                            вечнозелёное дерево
                                потому уже вечно зелено
                                  что скроено из одного куска
                                        материи зелёной

                            из пальмового дерева ствол
                          и нити листьев столь искусны
      (при помощи ли зрения или руки швеи-мотористки)
                        что здесь не угасает зелёный цвет

                      и зрение твоё сквозь витражи
                        из памяти горит зелёным светом

                    ненарушим покой воспоминанья

                              ты вспомнил липы, то́поля шершавый ствол и
                            выше — листья, прозрачны, счётны, словно дни
                                  бесшумны, словно мысль
                              ты не перенёс то дерево сюда, оно в тебе
                                ещё с одним воссоединилось
                                                      в комнатной полутемноте

Свежий ветер здесь между листьями невозможен

Велосипед и деревце искусственное
                              нежданно встретились здесь в комнате

В жарком декабрьском дне
      в Южных Штатах
    почти под Рождество

Сквозь строки жалюзи
  сквозь транспарант, по которому
                                бежит световая игла
                        несмываемый свет

    но зацепившись  ты  потянул  случайно шнур
                                                                    жалюзи
взметнуло вверх ресницы
                                      и упадут
глянет на миг сквозь стекло белое плоское лицо
                                  безумного дня
                      и погаснет в зелени неподвижной комнаты

Неподвижное деревце
    (где идут параллельные линии
                          и нигде не кончаются)
                        легко
          принимаешь в нишу свою, как тень
    там дерево то шумит
                нерушимою листвой
            повторяясь лишь как бородатый прибой
            у самого Крымского мо́ста

  а это скромное деревце
            разве кто-нибудь и когда-нибудь
              повторит
                        или захочет в памяти повторить и соткать
                                              зелёную ткань его рукотворную

"Повторяю, пассажир, забывший пальто..." —
                  то было деревце позабытое, что раскрыло двубортной коры пиджак —
  "повторяю, приглашается в нашу нишу, где
    ствол ожидания, как футляр
              для драгоценной скрипки, что
            становится всё дороже нам
по мере исчезновения драгоценности"

        Это дерево вновь в ином или своём стволе побывало
    танцевало на собственной свадьбе
и застряло на перекрёстках бродячего Хантсвилла
      по себе оставив лишь неуклюжую пару —
                  скромное деревце и велосипед

        лишь они не прощаются с нами
          на ветру во сне танцуя
          тополь иной и рогатый велосипед связанный с ним охранительной цепью
        лишь они шевельнулись
          неуклюже молчали, стояли
    и танцуя даже, пропуская образ других вперёд
под музыку гармоники улыбки, сыгранной уголками губ.

Оно одно
В беззащитности угрожающей
  Целую рощу
          в тебе воспламенит
Пройденных тобою деревьев —
Старость образов превращая в страсть

Вид Атланты с галереи университетской библиотеки

М. Э.

        ... и все романтические сны

              хоть и на этой трезвой жирной почве юга

              здесь круговая панорама —
                                видны лишь грозовые отсветы гигантов

Все дождевые мельницы вдали, пронизанные солнцем

      Отсюда с вознесённой квадратной галереи

Дома, вершины

И шапочки людей
                видны

      машины осенние что устье улиц устилают

Земля почти необитаема
          ещё не появились люди

        Способные её узнать

    Открыть её среди звенящих Индий
          ту Индию людей

    Идущих где-то там внизу среди
                                      деревьев
                          невидимы
          они скрываются в Middle и Down Town'е
    они незримы лишь контуры их как эти башни
                                      грозовых гигантов на горизонте
                    сквозь облачную лазоревую мглу

    благословенный горизонт    тетивой натянут
и тут же отступает    лишь ты пытаешься
                      приблизить или выпрямить его

      есть сон о дне, который был уже
                            и значит состоится
                  о стране где мы летели
                в нежных неживых полях
          сумрачных и солнечных
      со смолками во рвах
    мы в путь открыты, чтоб себя открыть.

Карточный игрок

Он построил на даче
            карточный дом на песке —
    лёгкий он, опирается на песчинки
          и поэтому прочен

Ветер или огонь —
        лишь одни
    могут смахнуть его рукой со стола
          но остальные — нет
            читая эту притчу знаков и букв

Он играет в канасту
          зазывая соседей, которые не идут
        будто он затягивает их
    в болотную политическую игру

А на самом деле
      он чувствует в той игре —

    когда руки его говорят другим —
прозрачность денег и вещества
проницаемость лиц
и благо, что можно жизнь свою раздарить никому.

Первое мая в Милане

Улица Anton Chekhov
      незаметно свернув
    выводит на белую между стен улицу Монтале

Sul muro graffitti

На улицах я был один,
Как Первомай этот —
Праздник труда (festa lavoro)
Транспорт стоит и метро на приколе

Я был один прямоходящий
        на солнечных площадях
      мимо пролетали в скорлупках корпускул
        обтекаемых светом машинах
        но даже сдавленный шёпот не доходил из них

Тополь высокий раскрывался ввысь
          в незаконченной глубине боковой перспективы
        да водяная пыль искрометно
            рассевалась по кругу за сетчатой оградой

    сколько сделать ещё протяжных шагов к месту
  откуда можно найти весь городской горизонт

В тот же день — я не знал — в этот миг
                  ты навсегда покидала Москву

Глубже, чем боль, уходя, глубже сна, выше
            облаков этих
            ещё не лишённых чувств

Панорама с холма Милана
    здесь не видна:
  древо сухое на фоне зеркального банка

И наметают мороженое в кафельно-вафельный факел
            у ипподрома galoppo.

Третье мая в Милане. Galleria d'Arte Moderne

Там снаружи за решёткой зелёной музея
Солнечно и приготовления к свадьбе в парке —
        церемонно-ретроспективная пара
    соломка светлая канотье
    узкие панталоны в полоску

    девочка или мальчик в матроске

    рядом в кустах фото-рекрут, вспышки внезапные,
        на плече — телекамеры светометатель

Я один в галерее, лишь три служительницы весёлых —
                  смесительницы света
                      в униформе свежей
                  с ключиками вместо пальцев
                  и одна в очках, где отражается небо
                                    от той картины

Здесь безлюдно

Но между Карра и Моранди
  где на картине город
    средиземный и безвоздушно-душный

в стороне на невидном столике —
    служебно-оливковый телефон

Из терема этого через косую решётку
Ты слышишь вдруг в парке звонок мобильный

И не прекращая разговаривать с
            подругами музейными
          и глаз не спуская с меня
          Ты очки поворачиваешь вовне
      туда, где праздник буффонный настаёт

Где в начале века вы были?

    кто прильнул к этим окнам снаружи в матроске?

      и с музейными этими музами, когда я обхожу квадраты
                                                картин
              отражённых в паркете

      но здесь в окруженьи и в круженьи вещей
      один неподвижен на постаменте
                      молчальник-телефон —
                      вещь посторонняя
                  без внутренних очей

Ты ночью не спишь
    окружена ненужными копиями
                с дневных картин

            словно в каюте напёрстковой
          где сквозь отверстья игольные
            входит с палубы свет

          ты тянешься к нему перстами
        но не перчатка, а звезда морская
        на сушу выбралась из темноты
          перстнями извести лишь что-то начертала
                    у глаз отведённых на мгновенье от воды

Ты слышишь звук телефонный где-то в глубине  во сне
        ты тянешься к брюшку закрытой сумки
      и молниями полость рассекаешь
      но замкнут далеко тот звуковой исток

И оливковый скромный телефон и во сне твоём отрешён
    скрыв под фалдами вицмундира
      свой секретный хвост или шнур
        уходящий вглубь стен
Не откликнется телефон, даже если вскрикнет картина

Есть в тишине древесной тёмная сень
  И магия цветущих вишен, магния
  Редкие вспышки под солнцем, передвижение церемонии в парке
        Словно раскаты уходящей под своды неба
                                            грозы

Между людей и мгновений
        на незримом току, на свету, где пыли идёт обмолот
    лишь телефон затесался —
            вечнозелёная вещь
          втёрся служебно и жалобно

Словно и я вкрался в эту ткань
          чужеземец и посторонний
          с хрупкой охапкой мгновений

Я вышел в парк
          я шёл по замшелым тропкам
          левой и правой ногой
      мне античная статуя
    сваленная навроде окурка
  сообщила из ретро-ленивых своих новостей:
    не разбирается на огонь и солнце магнитная карточка
                    что в прорезь входит, как язычок огня
И впереди под деревьями зелёный склон
        Был сплошь затенён.

Porta Venezia, т.е. Врата Венеции
(Приложение к путеводителю)

Если въезжаешь на поезде
Оборотясь назад
(хлеб свой последний торопливо глотая)
Незаметно начнётся лагуна
И посрамлённые лгуны смолкнут

Видишь, уходит в ширь моря
                серп этот —
        призрачный город мгновенный
  (уверен, не более года продлится мгновенье)

Город-виденье,
      белые башни-домны,
      в которых, наверно, пыль отвергнутая поёт

  и не Duomo, а Mestre
  и не предместье Венеции,
  а истинный город-пилот.

Сейчас в последний раз развеется дым
            перед неясными вокзальными стёклами
            где поезд твой смолк
              там поезда́ красоты — транспорт спасенья
          но Венеция сонм повторений, не способный уже улететь

А здесь рассеяться скорбно согласный
            тот скульптурный, не тронутый вечностью
              экологически чистый дым

            что́ удержит его кроме красной
              краски-каймы на трубах

Все дымы — побратимы
      исчезание их — начало воспоминаний
        где дымы обратимы
    акварельное грязное пятнышко байкальского горизонта
        разрастаясь цветёт
        где по граду иному
        люди бродят рядясь в кафтаны
      из жёлтого меркаптана-тумана

    житель тот прежний влечётся в наш день
      и нехитрым пёрышком
        истрeбимым мгновением
        в утицу каждой улицы —
        венецианской заводи
      под молчаливое днище моторной лодки сойдёт.

Лишь несколько лиц опечаленных оставили отпечатки
          в фотопластинке оплавленного
            плазменного стекла
          спутников,
              тех, кто сошёл у озера без горизонта
                на полпути к Венеции,
            к испарившимся венериным циркам.

Не оправдаемся, если забуду
        отсвет небесный этот, снятый с обоев
                    с дагерротипов содранный
                    глянец за глянцем...
Посланец... он улыбнулся, крыльями посылая привет
                    были заняты руки, он нёс, как
                    статуэтку, нечто с обломленными
                    руками, с пробитым
                        носом и ртом
        он скрылся мгновенно в проломе
          что уходом своим в Москве оставила ты
        отсвет лица моего здесь ещё загорал в боковом окне
                  пред ликами пылинок событий
                      из областей ничтожеств
                        рябинок напёрстков...
Нашарить за спиной разбитую пепельницу
                  мраморной отстоявшейся воды
            чтобы стряхнуть туда и отжать этот пепел
                      влажный пронёсшийся
                          сквозь стекло

Спальный вагон метро

        Мимолётен бросок этих глаз
        В тех, кто безгласен.

        Они в метро спускаются, чтобы спать
        Вместо глаз — открытая пасть

        Это они в кацавейке вповалку
        А глаза — ресницами сшитые щёлки
        В зловонном вагоне метро кольцевого

        И заросший след от часов на запястье

Всё под палубой тихо, а наверху — сон

        В чистом безденежьи нашем
        Что-то от этих снов
        Явь чистотельна, как сон их прост

        Сон санитарный с белозубым оскалом
        До оскомины повторяемый след

До изнеможенья у какого-то моря марсельского, куда в купоросную синь
                                                                                рукой дотянулся ты

        Что же мы делаем, повторяя:
        Не марай их моралью
        Деньгами не сори
        Между лузги и пылинок
        И высыхающих быстро их вздохов.

        Ненависть снег.

Без названия

А. В. Ш.

Видел я идеальное облако...

1

Где усы твои,
                              груз лет?

Книгочей...

        и понурые контуры улицы за твоей спиной

Немота без нажима

И лицо твоё      усталое
                      разделённое словно
                не согласно частями между собой...

Юности дальной бесцельный плод...

Облака за тобой над улицей
                          раскалённо-ликующий край

Мир, снизошедший с картин, —
Музыка без презренного звука...

И далёко раздарены страны лица твоего

2

Чуть шевельнулись шестерни
                          где-то в        темноте
                                зубцы соприкоснулись

И на который уж день
          прощение пришло

Ты не был героем интеллекта

Лишь громким и громоздким
                          человеком добрым

Первых встречных приветствуя
Небрежным математическим поклоном

Наши мысли одеты в дырявые
                                перчатки голосов других

Я время пытался твоё окликнуть но не мог

    Пригнувшись, детской рысью-побежкой ты двигался по кругу
              вдоль серого заворожённого сарая

Где маркой без зубцов
                      отклеившейся от взгляда

            Заборы

Мелькнёт забытый пруд
Изумруд травы́ двора

      Медленно они миновали

    Не исчезли люди, каждым из которых ты когда-то был

И кто из них сейчас ты?
          Не различить в контурах невесомых
                                                  темноты
Где в жмурки огромный ты играл
И чтобы тебя не узнавали
Накидывал на плечи чей-то дождевик

Но всё же выдавал тебя голос, хаос дыхания
И грубоватый смех, идущий от самого сердца

3

          ...Алма-Ата

                                    ...тот баскетбол

  чужого опыта дырявая корзина
      всё осыпается меж пальцев
                    еженедельной мельницей меж строк
                                                  чужих
Не видимых из глубины лица
                            без вислых кончиков невидимых усов твоих
То облако... тот нестерпимо светлый край
                        умножена окнами твоими
                                наша любовь к себе множится в них
                                          многократно — к другим
                                      если открыты летние окна
                        к тебе одному, но не одинокому
                                  не одинаковому
                                    и если я в тебе — к тебе

Забытое месторождение

Ты оставил свой планшет у ручья
И геомолоток с протяжённою рукоятью

Сквозь туман плексигласа
Говорящая карта видна
И тетрадь слюдяная

Здесь у воды
Приоткрылась мне
Книга твоя слюды

Не слова в ней
А люди видны
В неподвижной прозрачности

Я на ощупь искал её
            в комнате вашей забытой
        и на пыльных равнинах книг —
        неземной пейзаж её
        от уреза страницы
      словно долгие волны земли Забайкалья

Но здесь у журчанья невидимого ручья
        мне случайно открылась
    тобою забытая книга слюды
    и прозрачней открытия в мире нет

В ней остались люди, лишь чистые их следы
    здесь иссякли прошлые слёзы
    и нет воды

Эти люди тверды
      но прозрачны, как сплочённые листья слюды
  Бесконечно тонок их свет
И у каждой страницы
  есть время и место

Перелистать словно рощу
Или волны реки
Эту книгу
Слеза за слезой
Перечислить весь век

Хватит вам!

        искать и кричать уж на весь ваш век

Чтоб пустым он остался, —
        чтоб иссяк, — не осталось ни слезы ни одной

И тогда начать светообраз отца

Не раскрытую память
                          я начинаю читать
Но в твою нераскрытую весть
                          вхожу, как в тетрадь
Где молчание есть твоё обо мне

Чтобы ты начался здесь и сейчас
          когда тихая весть световая уходит от нас.

Ты наверно забыл, что в тебе, лишь в тебе
          эта прелесть осенняя земных перелесков
        ты один чтобы
      встретить идущий из камня свет

Свет, который пока не добыт

  если он в заброшенном камне    его надо найти

Эти люди слюды
        так они осторожны

      Вы — люди слюды

  чтобы кожа светилась
                  уносилась весть твоя слюдяная
        всё что видено вами

Иногда является Ингода
        промелькнула меж рельс Селенга
              за спиною осталась уже Ангара
    и далёко на западе последняя степь — Джезказган да Джетыгара.

это начато было

    где-то там у костра в октябре...

ну а ты рождаешься как свет и весть о себе

Это есть световое рожденье твоё
        светлой боли быльё припорошено
  но под снегом лёгким света, словно истина, — пронзённое бытие

Посещение Т. Ю. В.

Что осталось

в памяти сквозь отблеск паркета:
        везде седина

    бегла улыбка

Да несколько слов,
        что нельзя подсказать
            хоть рассыпаны они
    на ясном полу твоей памяти

Шахматный игрок

Он в аренду сдаёт свои крепостные фигуры

Вспоминая невревский торг

Он снимает с широких своих волос
Чёрно-жёлтую шахматную косынку
Расстилает её на низкой траве
Приглашает фигурки

Он хозяин усадьбы, своего положения и владыка морской
      и вообще всё, так ему кажется, должно совершаться здесь
                по движению пальца, как пред окошком компьютера

Из травы заплутавшейся приходят морские коньки
Что глядят на него угольками безропотных глаз
И нептуны трезубцами гонят офицерьё
На равнину ристалища

Он соседей своих представляет, сидящих напротив —
Дипломатов в отставке, физиков
                                          и других ферзей запасных
Чтобы всё это пёстрое племя
              сгрудившись возле
        потешного шахматного войска
          начинало играть в свою историческую игру

Вспоминать всё что было
              отчитываясь свободными пассами рук
      не уйдёт от судьбы взгляда опытного
      чуть заметное дрожанье ногтей

Бороды в землю врастают седые
Так играют в азарте коммунисты те записные

Он и сам рад бы сделать общественным
                                это войско
            чтобы всех выставляло оно напоказ
Но неписаные правила бульварной скамейки
Запрещают так играть

Никакой отвлечённости, правды метафоры, умолчания,
      ничего такого, чтобы видеть всю жизнь прожитую
              словно в зеркальной доске гадательной

Нет, каждый выигранную фигурку
          филигранями всеми зажимает в руке
            всасываясь в её мозговую кость
                и готовится ею
                        играть не на шутку, а
                          насмерть в бабки
(Заливая свинцом тёплой пазухи ход)
Чтоб сразиться в игре
Разметающей всё, настоящей, горящей.

Зеркальная скала
На дымном зимнем небе

Нестройный смех ночной
И недостроен снег

Что слыло дружбой обернулось службой...

И новостройки зимней
Мечтательна графлёная скала

Где мачты отражены кранов неподъёмных уже́

И кто живёт там
      за этою зеркальною стеной
      за голубой рекой, косой
      с небес стекающей —
    неведомо, наверно, им самим.

Поездка на острова

                    "... на "ferry" поплывём"

                                                  — так        они проговорили?

        да, не на Киферу...          лишь созвучие...

                  словно исполняется    обещанье            уже забытое  —

                                поездка на острова

                  наверное, почти блаженных

                            плаванье
                          на этот остров Кеджо? — так кажется?

                        да,    мы плывём  на Cozy-island —

                от берега песчаного    пойдём
                                где  у гостиницы силуэт пробитый Афродиты
                            в плоском граните
                      сквозь который видны
                  морское солнце и край далёких островов

            октябрьское скольженье
                                        по волнам
            в Восточно ли Китайском или Жёлтом море

            все обещания исполнены
              мы движемся
              мы неподвижны

                  на пароме      словно в ладье с огнями по бортам

  память прерывается        в этом томительном
          мутно-зелёном    море

              да, на острова блаженных...

"А вот и остров Кеджо..."
    рождался он из моря, как призрачный нарост
      под звук мотора с перебоями
    как точка мечты разросшейся вдруг до огромной правды

        обитаем  всё-таки,    заселён этот    остров-порт

пустоты знобкие Кореи:

        между сопок, между деревьев, между людей
                    прохладно как-то

                зябко
            под ветром
    и взгляд кружи́тся меж дальних сосен
                        спускаясь к морю

                  но посредине острова    есть снова остров

                      и там на сопке
                                    обнажённой

                        Преувеличенный заведомо
                  на осеннем взъерошенном склоне
                  вздыбленный танк сквозной

                            через который единственный вход туда...

                                  то не был лагерь смерти

                    лишь  место ожиданья скорбного (под эгидою ООН)
                                окончания  войны
                                        когда умчит на родину китайцев-северян
                                                                  чёрный паровоз
                                                                  как
                                                      завершение того тёмного входа в танк

  за две недели...    до твоего рожденья
      началась неведомая война      в Корее

                    война для нас почти что нереальная

                  и вот историю здесь играют манекены

                  пока живые люди заняты другим

                На парашютах вероятно опускались
на берег скудный этих островов
                        накапливались как отдалённый лес на сопке полуголой

            и с надписью POW (Prisoners of War?) на спинах
                              вступали в действие на мягких лапах

                                      восстания  здесь    происходили
                                        представлены на диараме
                                              где неживые люди переходят в фреску
                                                                          незаметно

                                  подзвучены живыми голосами
                                          подкрашены ненатуральной кровью

                          Говорящие куклы изображают
                                                лагерную историю
                                            объёмом в 120 тысяч жизней

                                                    для нас истории той не было
                                      она не более жива
                                        чем эти      силуэты
                                      переползающие по проволоке над пропастью

        из памяти диарамы извлекаемы лишь они — немые манекены

    путеводный маршрут по холму
              слепок тех слепых голосов
            в репродукторах чёрной бумаги

                                            пропавшие в окопах

                                    следящие сквозь амбразуру
                                за нынешней морскою синью

                                    лишь за брезентом бывшего лагерного театра-шатра
                                                под ногою
                                                      разбито живое стекло

                                      разделённое на несколько осколков, как  море это
                                                                                            или острова
                                                        где плавают свободно отражаясь
                                небо    безмятежное          сосны    и чьи-то лица
                                        на террасах горы, где
                                        лагерь был когда-то
                                          под открытым солнцем

С той стороны      на склоне  срединных гор
          видны "Райские острова"
                  на выходе у моря другого

                Здесь хижина на берегу
                              ручей негласно впадает в море
                        и шубертовская тишина
                словно нечаянно сгравировали сюда горно-немецкий воздух
                      в этот край древних
                          рыбачьих сетей

                История вползает в географию

                  Ночью возле стен гостиницы
        неясное сиянье доходит у песка морского над безвидным горизонтом —
                                      то острова Цусима

Листок ивы и тополя Мандельштама вкладывая в книгу Ду Фу

Перед домом твоим в Задонске —
        номер 8 по улице К.Маркса
        именно потомки листвы этой
        а вернее единственный
        лист, ладонью отколотый от ивы той, той ивы и тополя
        положены между страницами —
        влажен вложен и скрыт
        между страницами
        биографии века восьмого
        танской эпохи
    поэта в единственности своей тебе равного
так же как эти друг другу скрытые уже от взгляда листки

Флоренция влажная
(Послание Б. К. в пластмассовой бутылке)

      Дождливый ветхий Понте Веккьо
            дождя апрельские  флагштоки
                  смеясь    вонзили в реку конники Вероккьо
        и    где ступали мы — водоподтёки.

              в итальянском дворике
        мы продвигались год за годом ко входу    этому
                              по сути,  мы очутились своим ходом

          под теми ж сводами      уффициального искусства

      где каждый копиист — пиит

    Сюда сбежали мы

      от бормотанья русского флоренских негров
        Из-под полы пучками зонтиков торгующих:
          "Продам задаром"

Не удивляйся, что речь отрывочна бессвязная
Письмо таскал я по Флоренции, но смыты буквы,
Словно я бросил его к тебе в пластмассовой бутылке в воды Арно,
Но понял глупость и извлёк обратно, однако
Остались лишь фрагменты, так что и сам уже не разберу.

      Отчётливо я помню
          ряд гравированный людей

  поверишь ли  под сводами Уффици увидел я людей того же профиля

            куда    Давид  копированный
                                заглядывает —
                      ещё один из под дождя двойник

                        мы копии самих себя во времени

      И всё же отличить себя
                        я не смог, как ни пытался

Поторопись же рисовальщик

        ведь в этом веке не наказывают нас за подделку человека

                  не помню многое

              мне кажется      что видел я костёр в Палаццо Питти,

                    где грелся я и      сушил    одежду

      то был художник    с весёлой точностью
                        людей без очереди выхватывая из толпы
                      через мгновенье предъявлял                      их карандашный образец
Он был в ушанке    со шнурками, связанными на затылке

        в шинелишке горбатой

          его лицо пожгли дожди

      с усами, с карими глазами —
            тождественник поэта Ер
            был дико счастлив он без повода

      И тут же      из дверей Синьории

              из-под воды    под своды, взявшись за руки
        под свист    вбежала свадебная пара
      Бряцая грязным подолом невеста

        он поднял всю тяжесть платья

            и бился с ней в бессильной радости

Но видишь ли                  не передать
      Того, что видел ты и мне рассказывал —
  Не выйти из-под          дождя навеса в сад Боболи

      Не знаю всё слилось    всё смешалось

                И письмо размокло    я забыл слова

          Вставь в пропуски  что хочешь по желанию
                  ты знаешь что сказать

      Я помню светлые подтёки
      На обоях в комнатах

        Хоть Лоренцетти          хоть Мартини

                            шедевр братается с шедевром

Мы взглядами погружены в другого

                но напрасно по сырой собрались штукатурке
                                его писать

                      нет красок в кистях          рук

          чтоб увидать фрагмент
            надо собрать осколки
          сжать в руке          остатки целого
        Отжав дожди как жатву

    Письмо ко мне вернулось
    По недостиженью адресата
    И я стою, его читая, здесь по адресу обратному —
                                    на станции Firenze S.M.N.

    Напротив моего стола
    Стоит какой-то странный человек
    И смотрит, улыбаясь, на меня
    Он мысль свою простую пьёт, дожёвывает грушу
    И ждёт, когда со мной заговорит.

Идентификация человека

И неизвестный человек мне встретился —
В зелёном платье, с острыми косичками
Ты пробегала в сумерках над Доном
И золотые купола
За зеленеющим ДК ещё виднелись

В Константинополе звонили
Собор софийский Болгарии чуть брезжил
И не блеснула вода речная, — чтобы выпить взглядом
Но часть тревоги улеглась

                                    Вновь пахнуло речною прохладой...

И над светлым июльским лугом
строки проволоки извитой

Распахнулись светлые ивы

Ну а ты лежишь от небес отвернувшись
Нет ни облака над тёмной спиной

Где в песок вонзилась сгоревшая спичка

Перечислить взглядом песчинки
Не блеснёт ли в расколе кремня огонь

И в огне повторенье имени
Но смирись, повторенье твоё вновь утешает река.

Тогда в провинциальном театре давали "Риголетто"
      в антракте на улицу мы вышли покурить

            в восточном воздухе

Там за каменными стенами театра
Шла опера, а здесь в тени деревьев
              шла жизнь вечерняя оперативная

      Мы думали, укрывшись за звёздочкою красной сигареты,

      что в театре роскошном и несколько аляповатом
                похожим на
      здешний подземный метрополитен

                                идёт своя поставленная
                                  столь концентрированная жизнь
                        что здесь вне стен
                            все ей завидуют, хотя и не подозревают,
                            что́ происходит там,
                                и что вообще там происходит что-то

            в этом тёмном доме

откуда не выходит ни одного неоплаченного звука,
    за исключеньем отражённых звуков, из которых и так
                              вечерний воздух состоит —
                шуршание листвы, неясный щебет, арыка
                        поступь еле слышная

                  там в окружении платанов пятнистых —
в огромном доме, похожем чем-то на метро
но куда не входят поезда
      ни колесницы с возницами ночными с окрылёнными
                                                                  плащами
          лишь может тихо танк войти
              если почует будущее ноздрями
да тихая когорта
с тёмным изменившимся лицом комсомольцев-мусульман
                      туда в театр
                        или из театра в жизнь

        прямо на политическую сцену
        забыв про каменные стены и про то, что здесь ночной фонтан умолк

          когда солист из зала в распахнутой рубашке первым подымется
                                                                      и крикнет "Браво".

Сад Конфуция

На этом острове
И в этом городе
Есть храм, что мысленно перенесён с материка

Ворота в нём открыты
И над стеною южной
Над парными драконами
Взлетает неподвижно реактивный самолёт

Есть двери в нём из сада в сад
Верней, проёмы
И также выходы во внешнее пространство

Там под деревьями бетонные скамьи
И рядом,  всего  лишь через несколько ступеней
Двор, где сидят соседи за столом

Две-три машины под узловатыми деревьями

И дальше ничем не ограждаемые проходы в город
Где красные огоньки у светофоров и мотоциклов

Ранние сумерки и этот сад
И улица, напоминающая чем-то Москву 50-х
Проёмами между домами
Такая же, точнее, та же вечерняя грязь нежная
И сжимающая тающая лёгкость темноты

Вечерний сад с проёмами дверей
Там двери не изъяты —
Они воздушны изначально

И если кто-то сможет задержаться в них — он станет воздух.

              Одна                балканская        страна
  Смутно      неприкаянно        родная
            Шла    неравномерным      шагом    и не
                                    вся          была    видна
                                      из  этого      окна
    длинного          как              корабль          дребезжащего    трамвая

Ты    был          ты не    был          здесь      не каждым
                и    медленно  раздельно      под уклон
машины  обтекаемые  внизу    спотыкаясь    и ковыляя
          и  этот            город      и медленный  вагон
и  люди  невдалеке    заглядывая
  шли                    тебя            то  обгоняя          то отставая

Доисторический        платан
                    раскинулся          над нашей встречей

                    иль это был

                лопух            или              табак Балкан

            сошедший                                    лист

            от      моря        нашей    речи

                Она                              плыла                          была

  ты        ради            этого            вечера        сюда
    достигнул                                              долетел      добрался

а где-то там    на Цареградское      шоссе
                  выходит стройный куст-ребёнок

    так          тело      вечера  тёплое          бесшумно шло
                      вперёд    или        назад      толкало
            и повторяемое              солнце      сентября
из                  поперечных        улиц            ослепляло

  не полночь за́ полночь
                                  прошла
  но  солнце            эллипсисом          было
    своим                                            зиянием
  нас        подхватило            по пути                      и похвалило

Всё это    было    или нет
        и  может      быть        что    так трижды было

                в будущем

            вечер  и    земля простая
трамвай бесконечный    и        людей  огни
    их  взоры    заглядывая    шли в окне      то обгоняя        то отставая