- Мой отец был алкоголик. Его засунули в полиэтиленовый мешок и закопали, я даже не знаю, где. Зима была, он замерз на улице. Я была в то время в Казахстане со своим вторым мужем. Он был кинорежиссер, но не художественных фильмов, а он снимал учебные фильмы для солдат. А мне потом соседи рассказали, когда я вернулась. А мать я почти совсем не помню: она с отцом не жила, уехала куда-то на Украину, когда мне было семь лет. Я жила с отцом и бабкой, пока не убежала из дома в восьмом классе. Бабка побиралась, а потом тоже куда-то пропала, я даже не знаю, уехала, что ли, тоже, отец не мог мне объяснить. Когда я была маленькая, бабка меня таскала с собой побираться, а потом я стала от нее убегать. А в восьмом классе меня сманил с собой один моряк из Прибалтики. Он пообещал взять меня в кругосветное плаванье. И действительно взял. Прятал меня на корабле. Вся команда знала, но он никому меня не давал, только один мной пользовался. А когда на вахте, то запирал меня на ключ. Потом, когда вернулись, он каким-то образом сделал мне паспорт на восемнадцать лет, и мы расписались. Так что я даже не знаю точно, сколько мне лет, у меня не было никаких документов. И отчества отца не знаю. А матери и имени не помню. Бабку звали Тоня. А во время плавания я ничего не видела, только лежала, и меня все время рвало. И сколько времени оно продолжалось, не знаю, может, оно было совсем не кругосветное, а только так. Он мне говорил (это который стал моим мужем первым, Ютас его звали), говорил мне только какие-то названия, - я все забыла. Только помню почему-то Танжер. Он пришел в каюту и сказал: "Сегодня вечером проходим Танжер". А мне ни до какого Танжера, я лежу. Но вот запомнила почему-то. А с бабкой, я не знаю, она таскала меня по церквям, я совсем не помню, по каким. Внутрь мы заходили редко, все во дворе побирались. Но вот это я точно помню, Юрий Витальевич, чту я вам сказала про "алилуйу". Наверно, вот так тоже слышала и запомнила...
- Да, это интересно. Там действительно продленный слог, как это мне в голову не пришло! Значит, у него там еще и поэтическая ошибка, к тому же! Это надо обязательно отметить... Погоди-ка, ну-ка прочитай, что ты там напечатала. С начала абзаца.
- "В заметке "Анатомия стихотворения" Гумилев проводит опыт структурного анализа сугубой и трегубой алилуйи. Его вывод делается в пользу сугубой алилуйи, то есть старообрядческой формулы:
"Алилуйя, алилуйя, слава Тебе, Боже", -
в противовес трегубой, употребляемой православными:
"Алилуйя, алилуйя, алилуйя, слава Тебе, Боже".
Вот доводы Гумилева. - У старообрядцев семистопный хорей, который создает здесь цельную ритмическую конструкцию. У православных - хорей девятистопный, он распадается на две строчки, причем вторая - "слава Тебе, Боже" - короткая и становится интонационной доминантой. В результате "ангельские слова получают характер какого-то припева, дополнения к человеческим". Поскольку выражение "слава Тебе, Боже" является точным переводом греческого "алилуйя", то у старообрядцев, следовательно, славословий всего три, и каждое из них обращено к одному из лиц Пресвятой Троицы. У православных же получается, что четвертое, заключительное славословие адресовано неизвестно кому."
- Ага, ладно... Это мы так и оставим. Теперь... теперь... Ага, печатай вот что. Готова, Валя? - я диктую. - Видимо, Гумилев или совсем не ходил в церковь, или ходил очень редко, то есть он не слышал, как это поется ("поется" - подчеркни)... При пении "алилуия" ("и" вместо "и краткого", подчеркни) имеет пять слогов и продленное окончание, - стало быть, ни о каком хорее не может быть речи. "Слава Тебе, Боже" здесь звучит как итог, то есть сама трегубая алилуйя являет собою догмат о триединстве: сначала прославляется каждое Лицо Пресвятой Троицы отдельно, а затем сводятся вместе и прославляются как один Бог. Разные языки здесь дают эффект перевода: вторая строчка как бы раскрывает смысл первой. Это еще более подчеркивает антиномичность и логическую невыразимость догмата: три "алилуйи" вместе переводятся как единое "слава Тебе, Боже". - Все. Здесь остановись пока.
- Как странно, Юрий Витальевич...
- Что тебе странно?
- Он имел возможность ходить и слышать это, но он не ходил. А ведь это же специально поется для всех, так чтобы все могли слышать.
- Ну, видишь ли... Поэты вообще очень мало чем интересуются. Впрочем, так же и все люди. Если люди что-то знают или узнают, то это, как правило, бывает случайно.
- Да, мне Гредлик то же самое говорил. Он рисовал на мне картины, а я очень мучилась, потому что...
- Гредлик на тебе рисовал?
- Ну да. Он ничего не понимал. Голодная я, или у меня ребенок один дома, или вообще болеет ребенок, - приезжай, и все тут. И я приезжала. А он сразу говорит: "Раздевайся, я буду рисовать," - и рисует часа два фломастером. А ведь мне же потом к фотографу еще ехать, я ему не говорила, скрывала от него, а то бы он меня прогнал и не стал бы больше рисовать. Он к этому так относился, что я совсем не понимала, чего он хочет. Вот я и мучилась. Я же считала, что обязательно кто-то должен эти картины увидеть. А он говорил: "Зачем? Все равно никто не посмотрит и ничего не увидит, даже если мы тебя разденем и выставим посреди улицы. Так что разница невелика, что ты идешь и у тебя под одеждой эти рисунки." - "А когда же мне мыться?" - я спрашиваю. - "Когда хочешь. Хоть прямо сейчас иди в ванную и все смывай." А я мучилась, потому что никак этого не понимала, у меня не укладывалось. Гредлик мне был не муж и не любовник, он только рисовал. У меня было такое чувство, что меня убьют, как только я от него выйду. Я ему не говорила, а сама очень боялась, мне уже начинало казаться, что меня подкарауливают. Убьют, а после сделают мумию и будут выставлять с картиной, - подпольно, за большие деньги, или даже продадут куда-нибудь на Запад. И мне хотелось все скорей смыть, но я не могла, а сначала ехала к фотографу, у меня был знакомый фотограф, Славик его звали, он делал диапозитивы. Он был хам, и приходилось перед ним унижаться. Все "дашь на дашь". Я тянула, как могла. А один раз он уже так пристал, что я убежала оттуда, он так ничего и не снял. Пришла домой и не знаю, мыться мне или нет. Двое суток не могла решить. И выйти даже на улицу боюсь - убьют. Надо было какого-то другого фотографа искать, я пробовала звонить одним знакомым, узнать у них, но я так стеснялась, что они, наверное, не поняли, о чем речь, решили, наверное, что я не в себе, тронулась вроде. К тому же у меня совсем не было денег. А вечером, когда ложились спать, моя дочка, Юля, углядела что-то у меня на плече. - "Мама, что это такое?" - "На мне нарисована картина," - говорю. - "Картина? Мамочка, покажи!" - А я даже не знаю, можно ей смотреть или нельзя, вдруг там что-нибудь неприличное. Я же сама никогда в зеркало не смотрела - не потому, что мне было неинтересно, наоборот, даже очень иногда хотелось взглянуть, но я удерживалась. Я не знаю, почему это так, но мне казалось, что мне не следует смотреть - для какого-то правильного самочувствия, что я не зритель, а художественный материал, что ли... Я правильно говорю, Юрий Витальевич? вы понимаете, что я хочу сказать?
- Да, да, правильно. Не беспокойся, я все понимаю.
- Ой, я, наверное, совсем заболталась. Время-то...
- Нет, рассказывай дальше, это очень интересно. Так что твоя Юля?
- Ну да, я сперва засомневалась, а потом думаю: "А, ладно! пусть смотрит, что бы там ни было," - сняла майку. - "Ой, мамочка, как красиво! Это кто нарисовал?" - "Он." (А она его видела, он к нам заходил перед этим.) - Она сразу так испуганно: "И ты раздевалась перед ним!" - Я говорю: "Конечно. Я же его люблю." - Она молчит.
- Сколько ей лет?
- Девять... Да, молчит, потом спрашивает: "Мама, а что такое "аттрактор"?" - "Не знаю, - говорю, а сама сразу начинаю соображать: вдруг что-нибудь такое, чего ей еще знать рано. - А где ты видишь?" - "Вот, - показывает мне на бедро, - здесь написано: "впадина впадина времени аттрактор здесь торможение и совсем"." - "Ну, не знаю." Потом вспомнила: по-английски "attract" - "притягивать", вроде. "Наверное, "аттрактор" - это то, что притягивает," - так я ей объяснила... Нет? Что вы улыбаетесь?
- Нет... То есть да, наверное... Конечно. Просто я вспомнил...
- Что?
- Да это сюда не относится. Вспомнил:
Еще добавьте: весь фасад норы вашей
я вам похабщиной пораспишу всякой,
раз девушка моя с моих колен встала,
которую любил я больше всех в мире.
- Это чье? Я где-то слышала...
- Катулл.
- А, точно, Катулл. Гредлик тоже его все время бормочет, вот я и запомнила. Это, наверное, вы его научили, да?.. И вот, когда Юля все посмотрела, мне как-то сразу спокойно так стало, я пошла и вымылась. Почему это так? И потом уж больше не фотографировалась, ехала каждый раз прямо домой, Юле показывала - и все, мне было достаточно, хотя бы только ей, хотя бы она и маленькая, - все равно. И каждый раз все смывала, за исключением одного маленького трезубца, который у меня от рождения.
- Как это "от рождения"? Рисунок?
- Да, трезубец. То есть не от рождения, конечно: он вытатуирован. Но кто и когда это сделал, я не знаю. Может, когда я совсем маленькая была. Я вообще его не замечала, пока Ютас, мой первый муж, не увидел. А он, этот трезубец, на спине, и очень низко: над копчиком. Туда и не очень-то заглянешь, даже с зеркалом. И Ютас первый раз, еще на корабле, не придал особого значения. А я не могла ничего про этот трезубец рассказать, я сама очень удивилась. А потом, когда мы уже расписались, я заметила, что он почему-то все время трогает рукой это место, и я стала пугаться: у него какой-то взгляд становился странный. И чем дальше, тем все больше мне становилось не по себе, хотя он был всегда очень со мной ласков. Мы два года с ним прожили. Потом он ушел в плаванье и не вернулся: сбежал с корабля в какую-то страну. Кажется, в Англию, мне говорили. Почему он меня не взял с собой, не знаю. Он всегда заставлял меня учить английский язык. Уходит в плаванье - на месяц, на два, а меня записывает на какие-нибудь курсы английского, а когда возвращается, проверяет, как я стала знать. Но я сейчас почти все забыла.
- Валя, а этот трезубец как расположен? У него зубья вверх или вниз?
- Вверх. Два боковых немного внутрь закругляются и короче. А средний прямой над ними возвышается, прямо вверх по позвоночнику. Если вам интересно, я принесу какой-нибудь слайд в следующий раз. Там хорошо видно. Гредлик всегда начинал картину с этого трезубца: он проводил от него три линии по спине и загибал их на перед, когда через плечи, когда под мышками... А среднюю линию вел по шее и накручивал на ухо, чаще правое. И на этих линиях потом все строил: надписи там и всякие рисунки.
- Интересно, а когда он перестал на тебе рисовать?
- Ну - как? - да уж с полгода, наверное, не звонил. Но ведь он и раньше нечасто... Хотя... Иногда случалось, что каждую неделю...
- Ну и - ты переживаешь теперь? - прости за нескромный вопрос.
- Конечно, мне это грустно. Но что ж делать? Может, позвонит...
- Но у тебя прошло хоть чувство, что тебя убьют?
- Вот именно что прошло. В этом смысле гораздо легче стало, это точно.
- А трезубец?
- Что? Вы думаете, из-за трезубца могут убить?
- Кто его знает. Может, в нем скрыта тайна твоего рождения.
- Как это? Что меня похитили, что ли? - Гредлик мне тоже говорил такую возможность...
- Похитили, или еще что: обозначение какой-нибудь специальной судьбы, которую для тебя планировали. А у тебя бабка не была в какой-нибудь секте, ты не помнишь?
- Ой, Юрий Витальевич, не пугайте меня! Я только успокоилась, а вы мне такое говорите! Я опять буду бояться. Еще найдут какие-нибудь сектанты по этому трезубцу. Убить не убьют, а заставят что-нибудь такое делать по-ихнему... На бабку не думаю, на нее это не похоже. А если мать так сделала, пометила, чтобы потом меня нашли? - Про мать-то я вообще ничего не знаю. А, Юрий Витальевич? Значит, вы советуете никому эти слайды не показывать?
- Почему, Валя? Да ты не думай об этом. Делай, как хочешь... Нет, если боишься, тогда, конечно, не показывай, если так спокойнее тебе. Но я не думаю, чтобы там, на этих слайдах, можно было что-то определенное разобрать. А что стало с твоим вторым мужем, ты не рассказала, с военным... Это от него у тебя Юля?
- Почему вы спрашиваете? Он не военный. Он только снимал для солдат фильмы учебные...
- Ну, все равно... Он тебя не бросил, как тот моряк?
- Нет...
- А я думал, если эта история повторяется, то, может, они пугаются твоего трезубца или что-то в нем распознают. Помнишь, как миледи в "Трех мушкетерах"...
- Да... Нет, я сама ушла от второго мужа. Взяла Юлю и уехала... Он был сумасшедший и меня бил. Сначала-то ничего, нормальный, а лет через пять у него с психикой что-то стало происходить. Ему все казалось, что я изменяю. И уже я боялась, что он вскоре меня убьет, поэтому и уехала. Хорошо, я у отца сохранила прописку... Думаю, лучше жить с отцом-алкоголиком, чем с таким психопатом, который не пьет и оттого, может, делается еще злей и безумней. Так ведь?.. А приезжаю - и отца уже закопали. Зимой было. Он замерз на улице. Его положили в полиэтиленовый пакет... Ой, это я уже рассказывала...
Продолжение книги "Четыре угла"
|
