М.: ОГИ, 2001. ISBN 5-94282-019-8 88 с.

Страница Александра Левина

* * *

Это Новый Царьград
На варяга расставил объятья.
Это музы галдят,
Примеряя персидские платья.
Это, лисий лукум
В дальнобойных глазницах лелея,
Протопоп Вакуум
Прорастает из недр Мавзолея.




* * *

Во глубине вечерних хижин,
Не возвеличен, не унижен,
Во тьме не виден никому,
Благословляет эту тьму.

Ни безобразный, ни пригожий,
На ощупь тычется в прихожей,
Прислушиваясь, как замки
Выплёвывают языки.

И став на миг себя моложе,
Державно шествует на ложе...
Ни Доброво, ни Дурново
Не вхожи в хижину его.




* * *

Летний домик проносился на швах,
Из прорехи топотуха течет,
Входит голем в олимпийских штанах,
Молча требует квартальный отчет.

Сядь поближе, керамический брат!
Обнародуй квадратуру лица!
Я спою тебе кантату затрат,
Ты станцуешь "ламца-дрица-цаца".

Черной грязи наскребем по углам,
Станем пышную чернуху лепить. –
Что ни вылепится – всё пополам...
И попробуем друг друга любить.




* * *

Вакханка ветхая на стогнах городских
О лучшем будущем нагуливает стих.
Ромашкой вяленой то там мелькнет, то здесь.
А будущее хочет есть:
В желейном олимпийском зное –
Лохматое, чудное, привозное,
Хвостом – рептилия, а туловом – коза,
Наперсницу хватает за
Подол. И бредни о великом
Перекрывает львиным рыком.




* * *

По Великой Отеческой хартии страха
Тихо-тихо ползи, трудовая букаха,
Боковая наследница древних изъянов
Безземельных, бездомных, безумных Иванов.

Золотым опереньем глаза намозоля,
Над тобой воспарила двуглавая воля,
Августейшая клуша, лишенная трона:
Левым ликом – соловушка, правым – ворона.

На командных высотах выводят дуэтом
Так обло́-озорно́, что довольно об этом...
Наше дело исконное – стены и крыши.
Шевелись, насекомое! Сим победиши.




* * *

Департаментских апартаментов
Воздух утренний чуть фиолетов.
Это боженька
Осторожненько
В наше капище капнул чернил,
Золотое перо очинил
И забыл о себе, вездесущем,
Каллиграфией занят зело...
Минул час – и у нас рассвело!
Так и мы: в настроении сучьем
Пребываем с утра, но весьма
Расцветаем в процессе письма.




* * *

Охотничьей тропой уже спустился с гор
Денатурат Кагор, потомственный предтеча,
На рыбьем языке поет его багор
И золотом горит, синоптике переча.

Протягивает пять, надеется опять
Венозной сладостью, блистательной кончиной
Притиснуть, размягчить и накрепко спаять
Ртуть с алюминием, а женщину с мужчиной.




* * *

В трамвайно-троллейбусной роще,
Забыв о супруге и теще,
Гуляет. Что может быть проще?

Огни замигали зовуще.
Октябрь. Шевелюра не гуще
Листвы в упомянутой куще.

– А верно, хотелось бы в чаще,
Подальше, подольше, почаще?
– Да полноте. Всё преходяще.




* * *

Пусть у валета Лафайета
Взамен воздушного жабо
На конституцию надета
Грудная жаба Мирабо.

Зато – козырные свободы!
Когда сгущается бедлам,
Он ускользает из колоды
И кроет одиноких дам.




* * *

Жена ларёшника, копченая юла,
Напела, напылила – не дала.
В конце четвертого квартала
Жена бюджетника так вяло
Дала, что лучше б не давала.

Натура – лес. Там дура сеет лекс,
Мятежный бови кличет йови.
Там неопознанный рефлекс
Подбрасывают до небес
Домкраты тектонической любови.

Катись, разменная монета,
От менуэта до минета!
Встречай серебряной усмешкой
Случайной воли благодать:
Валяться с отрешенной решкой,
Орлом налево выпадать.




* * *

Роза местного наркоза,
Дива местного разлива,
Повяжи косынку косо –
Только сделай мне красиво!

Я вдыхал тебя за хатой,
Я нашел тебя несвежей,
Даже если я – сохатый,
На меня собак не вешай!

Фиолетовая Лола,
Бертолетовая манна,
Ты однажды уколола
Своего токсикомана.

С той поры, за каплей капля,
Из меня душа сочится –
Будто спесь из дирижабля,
Будто польская горчица.

Вот облегчусь-опростаюсь,
Поведу очами Вия
И без пашпорта дознаюсь:
Сонька ты или София?




* * *

Помнишь, я остригся наголо
Где-то в Пасху или около?
В сапоге царевна квакала,
Ты мои иголки трогала,
Укололась и заплакала.

Лютовали глюки во поле,
Били в пах пустыми ножнами...
Без травы торчали тополи,
Персонажами киношными
Мы с тобой в киношку топали.

Гой ты, тяга внутривенная!
Наркотические бриллики!
Биология, явленная
В ореоле чистой лирики...
Потому и незабвенная.




* * *

Хриплый Осип наступает на стилягу Филалета.
Снятся офисным несушкам дыроколы и бананы,
Очарованный отделкой твоего бронежилета,
Голозадый бодхисатва вылезает из нирваны.

Сто усталых аксакалов переваривают хором
Твой привет самаритянский и улыбку по-чеширски.
Ветер гонит списки падших по валютным коридорам, –
Только Господу известно, кто зачислен в эти списки!

Лубяная коломбина ледяного балагана,
Где твои пороховницы, драпированные сталью?..
Это время воровато. Эта музыка погана.
Эта взрывчатая радость – на одно лицо с печалью.




* * *

Блажен стрекулист, утекающий от таксиста.
Рысиста его стопа, и тропа росиста.
Город ему убежище, полночь ему засов,
Заряженному любовью, лишенному тормозов.

Блажен программист, искушающий каратиста,
Чей алгоритм – катапульта, сиречь баллиста.
Клавиатура-дура горазда плодить миры,
Но трижды славен создатель, погибший внутри игры.

Блажен атеист, утешающий адвентиста,
Когда на душе у каждого – грамм по триста...
Живые не догадаются, усопшие промолчат
О том, что душа без тела и есть настоящий ад.




* * *

Кто ходит за рекой с титановой клюкой
В лилейном котелке и пшенном макинтоше,
Репейник теребит и нюхает левкой, –
Задумчивый такой, но симпатичный все же?

Кто розовой балдой гуляет под водой,
Титаник молодой, левиафан могучий,
Дюралевых плотвиц пленяет бородой,
Кемарит на мели и фыркает под кручей?

Кто пялится на них под шепоты шутих
Из окон земляных, нарезанных пунктиром?
Кто в собственную плоть забился и затих?
Кто веки опустил и обернулся миром?




* * *

Володе Шумилову

Стеклянные мальчики вышли смотреть салют,
Глаза протирают и город не узнают.
На зыбком крыльце перелетного кабака
Фарфоровых девочек трогают за бока.

Фригидная площадь, фаллический пьедестал,
Где каменный ГОСТ инструменты держать устал,
Плацкарта почтамта и флаги-нетопыри –
Всё дышит снаружи и светится изнутри.

Нечаянный праздник летит на семи ветрах,
Усы распустил, беспородным вином пропах,
Сиятельный ноль, надувной голубой налим...
Давайте ловить его и любоваться им!




* * *

– Положим, я – молокосос.
Положим, ты – собакоед.
Но мой вопрос травой оброс,
А твой ответ в бетон одет...

Бойцы сражались, как могли,
И только раненый мешал
Из эллипсоида Земли
Соорудить бильярдный шар.




* * *

Безумный Батюшков и Матушков-Салями
Плечами ватными мне небо заслоняли.
Плутая пальцами в лесу лилейных риз,
Я слушал Батюшкова, Матушкова грыз.

Так, об руку рука, вошли в мои черты
Покоя бледный жар и холод суеты.
Так бьющая вразлет наследственная сила
От головы до пят меня перекосила.

В чаду табачном от сандалий до залысин,
Вознесся Батюшков, и Матушков обгрызен.
Осталась песня – помесь щебета и лая:
"Вернись ко мне, симметрия былая!"




* * *

Выйди в поля, округлись до нуля,
Дай кругаля и катись на восток,
В нищенский край, где раздета земля,
Теплым отеческим пеплом пыля, –
Млечной тропой меж линованных строк.

Там посреди чесучовых долин,
В утлом гнезде на лохматом дубу
Замшевый Будда жует гуталин:
Телом – воробышек, ликом – павлин,
С ультрамариновым оком во лбу.

Там золотая осиная ось
Землю прошла, через ствол проросла,
Нежное сердце пронзила насквозь
И в небеси поднялась на авось,
Прежде чем музыка мир завела.




* * *

В управах мраморных седые сторожа
Пространства гулкие шинкуют без ножа
Шагами тяжкими да кашлями сухими.
Воспоминанья шелестят за ними
Безмолвной свитою по лунным этажам...
Сей неуклонный ход напоминает нам,
Ломающим себя на полдороге,
О жадном времени и одиноком Боге.




* * *

Чему эта мгла научить могла?
Смиренью чиновничьего стола,
Старанью кухонного ножа,
Молчанью книжного стеллажа,
Горячности байховой без нужды,
Надежности пледа ледащим днем...
Затюкает сердце, и вспомнишь ты,
Что души вещей обитают в нем.




* * *

Тень твоя
Ползет впереди тебя,
Макушкой кочки считая,
Военную песнь трубя.
Блуждающий черный ниндзя,
Обиженная родня,
Руки его наждачные
Короче день ото дня:
Вчера – негнущийся дылда,
Сегодня – злой коротыш.
Ты берешь его на руки,
Качаешь и говоришь –
Ни себе, ни ему,
Сам не знаешь кому:
"Пожалуйста, извините..."
Ибо солнце твое – в зените.

* * *

Не добытчик, а вечный лазутчик,
Перебежчик к чужим от чужих,
Я приветствую звоном получек
Свой бездомный, взъерошенный стих
В утлом звоне – ни склада, ни лада,
Поступь рваная, выпад цепной,
Нищих лет родовая надсада,
Быстрый танец над бездной-страной.
То ли менеджер, то ли продюсер,
А вернее всего – раздолбай,
Ворошу геральдический мусор,
Накликаю просроченный рай.
По губерниям прыгаю белкой,
Строю глазки, сгибаюсь в дугу,
Пью в каптерках, ворую по мелкой,
Засыпаю на каждом шагу.
Зависть белая, желчь голубая
Беспощадные песни поют,
И двоится судьба столбовая,
Распирая непрочный приют.




* * *

Никогда мне не быть бизнесменом,
Потакая сердечным изъянам,
Я хотел бы родиться поленом
Или спящим в траве партизаном.
Исполать земляничным полянам!
В мире пахнет бензином и тленом.
Ангел с черным летит чемоданом:
Чисто выбрит, одет джентльменом.
Поначалу он кажется враном,
А потом сумасшедшим спортсменом.
Целый день он кружит над диваном.
Никогда мне не быть бизнесменом.




ПЕСНЯ

На фоне высокого вольта
И прочего ворса земли,
Одетые в зимние польта,
Осенние граждане шли.
И так это все было, братцы,
Что не было мочи терпеть –
Хотелося водки нажраться
И выйти на улицу петь.
Хотелося шествовать даже
Куда-нибудь там сквозь пургу,
Но не было водки в продаже
И не было песен в мозгу.




* * *

В позе "Лотоса" или "Кристалла",
В роли матери или жены
Ты устала, устала, устала
Дожидаться священной весны.

То ли косы твои из металла,
То ли сумерки тверже стекла –
Ты красивое платье сметала,
Ускользнула из пальцев игла.

Но магическим графиком сжата,
Привыкаешь и входишь во вкус –
Приползаешь за час до заката
И клянешься судьбе: "Отосплюсь..."




ЖАРА

В душной тачке что есть духу
Черножопый мнет сикуху.
В пыльном парке где-то рядом
Краснорожий пышет смрадом.

В тяжком сне воздушной массой
Захлебнулся седовласый.
Но не в силах белокрылый
Душу снять с земли унылой.

Дремлют дьявол и Господь.
Кто-то третий плавит плоть.
Аромат отхожих мест
Разливается окрест.




* * *

Ты – матрешка, я – Петрушка
У тебя внутри подружка,
У меня ж рука внутри.
Распрямлюсь по счету "три",
Распотешу, рассмешу,
И опять на голой стенке
Мертвой тряпочкой вишу.




* * *

Франц, ускользнувший из лона семьи уродом,
Ричард, распятый меж троном и Божьим Градом,
Нежный Василий, плененный своим исподом, –
Это приметы места. Я где-то рядом.




* * *

Обнимаю ли женщину, оду ль
Выдуваю горячечным ртом –
Надвигается сонная одурь
Исполинским своим животом.

Не желая без боя сдаваться,
Прошепчу: "Поднимите мне ве..."
И сомкнется туманная ватца
В опустелой моей голове.

Так всегда – с полпути, с полукруга
Я бываю в постель унесен.
Нет старинней и слаще недуга,
Чем российский классический сон.

Ощущаю себя отголоском:
Сколько лет – от темна до темна –
Спит держава невнятным наброском
Гениального полотна.




* * *

Снег сник и киснет
Без движенья
Тьмы низких истин
В окруженьи.

Мы этот срам
Ногами месим.
Теперь он нам
Неинтересен.




ПЯТЬ ХОККУ

Будто тяжелые сонные рыбы,
В омуте ночи плещутся флаги.
Кончился праздник.

*

Ногти грызу, ковыряю в носу,
Грожу кулаком пустоте...
Вот мои песни.

*

Первой поземки проседь.
Если б гулял с девчонкой,
Самое время бросить.

*

Пуля-дура не заметит,
Зелено вино не скрутит –
Книжный шкаф меня задавит.

*

Мальчишки лают, мужики мычат.
На полпути из первых во вторые
Козлиную насвистываю песнь.




* * *

Осень моя, пышнотелая крашеная блондинка,
Топчется на дворе, курит на холодке.
И золоченый окурок давит носком ботинка,
Прежде чем мы отправимся странствовать налегке.

Матерь багрянородная, чада твои озябли,
А ты поднялась до неба статуей надувной:
Будто ночной тревоги ратные дирижабли,
Груди твои порожние колышутся надо мной.

Какие ты глазки строила, в каких изошла обидах!
Но подымается ветер, и обмираем мы:
Загадочная донельзя, ты делаешь плавный выдох
И пестрым хламом ложишься в ногах у девы-зимы.




* * *

Выходила на берег из книжки трудовой,
Туфельками шаркала, мотала головой.
Голова тяжелая от мелкого числа, –
По ветру развеяла, по кочкам растрясла.

Пела, опустелая, протяжную без слов:
Господину жалилась, кликала улов.
Выплывал на ялике, хахалились вдвоем.
Звездочками вышита жилеточка на ём.

На вечерней зореньке пристроил на постой,
Разрумянил ветрами, укутал темнотой,
Под дырявым парусом шепотом ожег,
Облаком кисейным занавесил бережок.

Позабыла начисто про должность и оклад –
Плакала, мурлыкала, смеялась невпопад,
А когда истаяла безвременная мгла,
Уходила с берега – проснуться не могла.




* * *

По матушке Волге в осеннюю тьму.
От горькой судьбы уплывает Муму.
Утоплена сказка, а быль впереди.
Булыжник сияет у ней на груди.

В дремучих лесах, на крутых берегах
Народ православный стоит на рогах:
На руку тяжел, на раскаянье скор:
Свернешь к бережку – попадешь под багор,

Знать, нет ей пристанища, кроме реки!
Где шлепали лапы, скользят плавники.
Нырнула, – и вот уже кровь холодна,
Русалка хвостом помавает со дна.

А в дальнем краю на простынке стенной
Бродячий хозяин болеет виной:
Немое пространство хватает в кулак,
Мычит – отелиться не может никак.




* * *

"...князь дал новому городу герб: медведя,
стоящего на задних лапах с секирой на плече..."

Мне уже не по силам тебя воспеть.
Растерял голосок: где елей, где медь.
Не грози с герба, цирковой медведь.

Потешай варяга, а я – не гость.
Даже если секиру сменишь на трость,
Как могу я не видеть тебя насквозь?

Не твое ли зимовье – мой дом родной,
Где в потемках гоняешься ты за мной,
Награждая за преданность сединой?

Тридцать лет за спиной у меня пыхтишь,
А вокруг на все стороны – глушь да тишь:
Ничего, кроме грыжи, не накричишь.

Забубенным ногам не дождаться дня,
И нудит бубенцовая болтовня:




* * *

По улице имени палача,
С карманами, полными сорных слов,
И справкой от лечащего врача
О том, что хронически нездоров.

Шарманка взамен триумфальных труб,
Сивуха взамен благородных вин,
А в небе кочует имперский труп,
Похожий на вражеский цеппелин.




* * *

Полюби смолоду
Прогулки по холоду,
Ибо нет прогноза
Кроме мороза,
И продрог пророк его.




* * *

Пока сияет между глаз
Звезда пленительного щас,
Спеши в расшуганной тиши
Сказать смиренное якши.

Кому-чему? Всему подряд.
Над факсом юноши парят,
И девушки в пасхальных звонах
Уже сидят на телефонах.

Обетованный геморрой,
Тебя полуденной порой
Слепая черная пчела
Поет из красного угла.

И я, раздерганный вконец
Отец, кормилец и певец, –
Сиденью пылкому родня...
Но тесен офис для меня.




* * *

Инне Шарыхиной

Осенью бархатной в офисе голом
Бледная дева колышет подолом,
С ветром залетным в бирюльки играя.
На горизонте – от края до края –
Город секретным лежит протоколом.

Долго плутала служилая пава
В каменных литерах слева направо,
Наискось – и увязала в начале.
Темные улочки – злые печали.
Что остается? Пустая забава.

Лепет подола, канкан дырокола,
Крепкого чая вечерняя школа,
Сердцебиенье за час до заката...
То ли погода во всем виновата,
То ли взаправду судьба наколола?




* * *

Резидент Атлантиды устал следить за собой,
Он сутулой радистке истлевшие шифры сдал
И торжественным маршем из роли ушел в запой,
Догоняя загадочный варварский идеал.

За кулисой стена рассыпалась из стекла,
И пока фонари не сварганили темноту,
Черным оперным лебедем сцену пересекла
Бутафорская шляпа с перчатками на борту.

А когда кавалеры на воздух вывели дам,
И глухая вахтерша оглоблей замкнула вход,
В остывающем зале пошла плутать по углам
Розыскная морзянка, взошедшая из-под вод.




* * *

Там, за дверью темноты,
В дебрях плюшевой травы
Спит душистый господин.

Стань о четырех ногах,
Просочись живой водой,
Руку пухлую целуй,

А воротишься – молчи,
Даже если угадал:
Мертвый он или глухой?




* * *

Неврастеник не врастал
Ни в суглинок, ни в асфальт,
По касательной шурша
Невесомей, чем душа,

Будто выдох вековой
Прокатился над травой,
Будто певчая стрела
По-над яблочком прошла.

А шагреневая мгла
Только звук и сберегла...
Берегиня здешних мест
Сроду слушает да ест.




* * *

У одиночества – четыре отчества:
Емельяновна, Кудеяровна,
Симеоновна да Ионовна.
Первое – лубочное, второе – полуночное,
Третье – служебное, четвертое – волшебное.
И сама не ведает скрытница,
На какое нынче откликнется?




* * *

Говнистым девушкам я больше не потатчик.
Блаженство их сомнительных подачек
Не выпишет рассудку бюллетень, –
Жаль времени и шевелиться лень.

Я запер изнутри свою тюрьму.
На теплых нарах – всех по одному:
Шьет женщина, ребенок кашу ест –
Все на местах, и нет свободных мест.

Война еще юна, а я уже
В осаде на последнем этаже
С небритой рожей ощущаю кожей:
Граница нашей Родины – в прихожей.




* * *

Ленка, пипка сладкая,
Вот тебе на пряники!
Стань моей лошадкою
В мире поп-механики.

Накачаюсь водкою –
Лишь бы не состариться.
Будь всегда молодкою,
Сонная красавица!

Шаркая и шамкая,
Бродят злые гении.
Наша крепость шаткая
Вечно в окружении.

Но, собравшись с силами,
Мы идем раздетыми
Нежными дебилами –
На войну с газетами.

Как нам ночью мечется!
Как с утра не хочется
Лезть в хомут Отечества,
Имени и отчества.




СОНЕТ

Лифчик парил над моей сединой,
Самое сердце клевал-целовал
И пропадал в геометрии скал,
Не утоляя тоски слюдяной.

Падкий на шепот шальной голубок,
День коротал на казенных кормах
И мотыльком возвращался впотьмах,
Ближе к огню, господину под бок.

Ночь сотрясал вековечный обвал.
Скованный нежностью, я убывал
И забывал грановитую речь.

Маленький, кем ты назначен стеречь
Место, в котором с собой говорит
Тело, которому снится гранит?




ПАМЯТИ ОТЦА

Медный солнечный гонг отодвинув на Юг,
А на Север – аквариум лунных морей,
Ты повесил себя на спасательный крюк
В ледяной пустоте над кроватью моей.

Прокатился по комнатам дизельный гул,
И осыпалось небо снежком меловым.
Я проснулся и больше уже не заснул,
Наблюдая, как дом превращается в дым.

Спотыкается время. Тяжелый, ночной,
Изувеченный сокол священной войны,
Ты так низко завис над моей тишиной,
Что другие светила уже не видны.

И в тоске разрывая земные гужи,
Твой единственный я перегрызть не могу!
Прочитай свои руны и мне расскажи
На грядущем свиданье, на том берегу...




* * *

Андрюше

В игрушечной белой пустыне на лыжах кружили
Две точки, две черных букашки в искрящейся пыли,
Две донных чаинки в багряной заварке заката.
Передняя, та, что помельче, спешила куда-то:
Неслась, спотыкалась и падала, путая лыжи.
На трассу ее водружала букашка повыше,
Скребла, отряхала и ревностно так поучала,
Потом отставала, и все начиналось сначала:
Клубилась одна, а вослед выступала вторая...

Как мало пространства и времени нужно для Рая.

* * *

Барокко Васькиного барака
Не отличает пунш от арака,
Особенно если зима.
В ассортименте – галдеж и драка,
Разборчивый может сойти с ума.

Всю жизнь на манеже – все те же лица.
Чем попусту злиться, уж лучше слиться
С кем ни попадя на авось!
Ведь смерть – единственная жилица,
Которая видит тебя насквозь.

А не случится – поди побрезгуй!
Сквозь человеков – тенью нерезкой,
Сквозь переборки и крепежи –
В ночь за веселенькой занавеской...
Там кроме Господа – ни души.




* * *

Настойка с Корнеичем,
Кофе с Ермолиным...
Рассказывать не о чем.
Такая уж доля нам.

Известно из опыта:
Рассказывать не о чем,
Покуда не допита
Настойка с Корнеичем.




* * *

Многоумный Пихто, ослепивший клопа,
Обогнув острова милицейских сирен,
Задремал, и его проглотила толпа.

Тридцать лет и три года во чреве тугом,
Регистраторской белой рубахой смирен,
Пробавлялся одним, а свистал о другом.

Под сурдинку скукожились пяди во лбу,
И волосья утратили жгучую масть,
Но глаза научились глядеть сквозь толпу.

С этим ценным подарком теперь – хоть куда!
Не воскреснуть еще, но уже не пропасть,
Ни с одной из утроб не срастись никогда.




* * *

Бальзаковской порой
За женщиной летит
Назойливая свитка:
Жужжащий геморрой,
Шипящий целлюлит,
Немая щитовидка.

От них не умотать,
И ангел свысока
Курлыкает фемине:
"Не сокрушайся, мать,
Об участи цветка,
Ты – ягодка отныне!




* * *

На питейной скамейке в чужом дворе
У подножия пышной мусорной кучи
Телеса легки, а слова тягучи,
Словно детское яблочное пюре.

Пестрый хлам забирается в облака.
Но копни поглубже! Честное слово,
Обнаружишь красивого-молодого
Гуманиста, художника, вахлака.

Через призму бутылочного стекла
То на ангела, то на тень похож.
Этот ангел небрит, эта тень светла –
Лучше всех убеждает, что мир хорош.




* * *

Нас искушало не сало, но соло:
Все рифмовали да малевали,
Нервами ввязывались в игру.
Кто мы теперь? Огурцы без рассола?
Зерна в бряцающем коленвале?
Или дворняги не ко двору?

Так или эдак – не надо лая,
Мой малосольный зеленый зема!
К нам равнодушия не тая,
Крутится родина деловая:
За неимением чернозема
Мы прорастем в коленах ея.




* * *

И вышел подышать в тенистый аут-сад
На берегу провинциальной Леты,
Где время тихо пятится назад,
Потом встает, античной статуи навроде,
И без осадка растворяется в природе.

Труды и годы – это, брат, куплеты!
У жизни есть немеркнущий припев.
Ни домочадцев, ни друзей, ни дев
Туда мы приглашеньем не уважим.
Там человек братается с пейзажем.

Всяк лиственный пустяк ему шуршит: "Иди..."
Идет. Не все ль едино интраверту,
Где мысли хвойные развеивать по ветру,
Пригревшись у июля на груди?




* * *

Разломившийся, как титаник,
Он хватался за титьки танек,
Дым курилок, горлышки старок,
Бледный юноша-перестарок.

На полуденные болота
Невзначай заплыла работа –
Монолитная, как тортилла –
И живьем его проглотила.




* * *

Оперативного простора
Душеспасительная Тора
Для изученья тяжела.
Хандра имела форму тора –
Гордыня дырочку нашла.

А там с налета – с поворота
Шибает в голову работа,
Затапливает с головой.
И в дисциплине ищешь брода,
И сам с усам, и сам не свой.

Ты – как двоичная ячейка:
Всегда ничей, все время чей-то.
В глазах – конторы мельтешат...
Шутник, ты величаешь это
Материалом для стишат.




* * *

Песни мои – суккубы.
С боями прошли сквозь зубы,
Прихотями сугубы.

Их шлифовали губы,
Чтоб вытолкать из утробы
В отеческие сугробы.




* * *

В ожидании Рыбы закрылся век,
Истончился лед, поседел рыбак.
Философу мерещится смена вех,
Моряку – рубах.

Водолаз курирует бездну вод
И, впадая в хронический аппетит,
По мобильной кричит, что улов плывет.
А улов летит.




* * *

Где родился, там и Родос, там и прыгаю –
Щелкопером, имиджмахером, барыгою,
Вздорной птицей, долгоносой и хрипатою –
Воспаряю и куда попало падаю.

Это вечное увечное движение –
Зрелой жизни основное достижение.
Жаль, что родина мала! Дожив до отчества,
По второму кругу прыгать не захочется.




* * *

В период полусна-полураспада
На именины бывшего брюнета
Приходит, безголова и крылата,
Благообразной бедности победа.

В одной руке – мерцанье ркацители,
В другой – торчит сушеная омела.
"Ну, раз уж заявилась, полетели?"
Лишь обнялись – она окаменела.




* * *

Густаву Климту

В орнаменте густаго климата
Овальная калитка вынута.

Отсель жена-простоволосица
Нагим лицом на ручки просится.

Зениц повадкой горностаевой
Ея узилище оттаивай!

Не уценить холста морозного,
Когда на нем судьба опознана.




* * *

Под лункой
Во глубинке
Делянки сельдяной
Лежит минтай на спинке –
Любуется Луной.




* * *

Служилый ловец
Двужильных словес,
Достану из невода
Для тех, кому некогда.
Мытарь дня, не криви лица!
Матерь твоя – кириллица.




* * *

Анима Каренина
В уме простоволосом,
Каином беременна,
Бежит за паровозом.




* * *

Когда в обозе кончилась мадера,
И началась тяжелая вода,
Царица Статика пленила Искандера.

Оседлых дней белесая орда
Вокруг завоевателя сгустилась,
Как тысячеголовый сирота.

По небу черканул незримый стилос:
"Коня – на Елисейские луга,
Наездника перевести на силос!"

Пустила корни левая нога.
Свой новый мир очерчивая правой,
Он удивился, как она легка...

Широколистый, кряжистый, корявый.




* * *

Покуда унесенный в аут
Вкушает поцелуй чекушки,
За ним украдкой наблюдают
Нагие мертвые старушки.

Служитель муз, служитель морга...
Все перепуталось, смешалось:
Мечты занюханная корка,
Гордыни затяжная шалость.




* * *

Компоты в яблоках.
Кабачки вислозадые.
Переход семейнообязанных через осень.
Низкорослые будни грозят осадою.
Рассвет на сносях несносен.

Сходят воды небесные – до ледяной седьмой.
Кисель подножный не расхлебать вовеки.
– Камо грядеши, пеший?
– Знамо, домой...
А сам на пейзаж опускает веки.

Ветер срывает с вещей названия.
Полная пересортица...
Пройдена стадия созревания,
И вот приходится портиться.




* * *

Въехал на танке в чужие портянки:
"Кузькина мать, накорми-напои!"
Духи – на юге, на севере – янки,
Посередине химичат свои.

Родина черепно-мозговая,
Твой пациент к тебе не готов!
Крыша съезжает, приоткрывая
Бездну.
А там – ни звезд, ни крестов.




* * *

Меланхолический пиджак
Летал в осенних этажах
Присутствия.
Пока седмица
Впадала в тихую усталость,
Он силился довоплотиться.
И слышал заспанный вахтер
Зеленый шум из мертвых нор,
И думал: "Показалось".




* * *

Полжизни простоял безруким Аполлоном.
Дворянское гнездо свилось само собой.
Над мезонином – вымыслы в зеленом,
И млечный путь, и вечный кукобой.

То мама приплывет на пироге капустном,
То Леха прыгнет с печки в Интернет...
Подмяв Луну кустодиевским гузном,
Душа гуляет на пиру планет.

Все колбасит босыми ножками над бездной –
Не хочет быть общественно-полезной.




* * *

Меж соснами и снами
Ловили землянику,
Расстегивали стежки,
Читали ча-пы-жи,
Друг друга выводили
На чистые стихии:
Врастали, растекались,
Сгорали у межи.

У лета в летаргии
Ворочались светила,
Бродил по темным водам
Рассеянный челнок...
Так медленно и мерно
Затвердевало время –
Серебряной декадой
Сверкать у наших ног.




* * *

О заоконной хочу благодати
Неуставное слово глодати,
До самой радости грызти.
Липы разлаписты яко тати.
Зима расчехлила кисти.

Самое время тихим гулёнам
По переулкам перебеленым
Махнуть в незваные гости.
Мир притворяется обнуленным.
Столетье разжало горсти.

Выпало нам из времени выпасть
На ослепительно голый выпас,
Будто в объятья друга...
Дразнит тропа, петляя и зыбясь.
Так будь же, стопа, упруга!