31 декабря 2000 года всё еще анкетировали, кто из 20-го века останется в 21-м. 1 января 2001 года вопрос сам собою отпал - сменилась эпоха описания. Баратынский стал крупнейшим поэтом 19-го века в 20-м, Заболоцкий станет крупнейшим поэтом 20-го в 21-м. Сергея Вольфа, очевидно, ждут его сто лет.
Первая поэтическая книга Сергея Вольфа "Маленькие боги" была отпечатана в Германии небольшим тиражом, и такое событие как открытие нового поэта произошло лишь в душе нескольких читателей (включая и издателя, и автора этих строк). Никто из здравствующих поэтов не потеснился.
"Розовощекий павлин" представляет нам этого тайного мастера полно.
Если книга лирики автопортрет автора, то Сергей Вольф похож на розовощекого павлина лишь очевидностью красоты стихов: они расправляются, как хвосты.
Беру любое, наугад, нараскрыв...
Шершавый бес в болотных рукавичках
Глядит на лес сквозь перышки на птичках,
Сквозь гнезда и сквозь птенчиков тела,
Сквозь гарь и блеск оконного стекла
На дряблый пень, где молодость прошла
................................................................
Глядит, как зверь, вращая головой,
Как стонет лес, чернея, строевой,
Как съежилась улитка под листвой
И красный дым скользит из дыр болотных,
Сжигая птиц и бабочек голодных,
И как дрожит душа...........................
Не знаю, каково павлину на воле, в неволе он всегда "наг и беден", как лермонтовский пророк. И так же горд, хотя сам своего хвоста не видит. Он видит, как она его видит. Лаура или Беатриче?
Все стихи посвящены Ей. Ей как таковой. И вы не разгадаете кому.
Она сера, невзрачна и скрыта как птичья самочка. Но какова сила его любви! Его лирики... Натурфилософия - та же любовь. Одиноко и обреченно, как флаг разбитой армии чувств, трепещет павлиний хвост.
Мы несправедливы к его красоте. Впрочем, мы несправедливы к красоте вообще. С тех пор как ее стало мало.
В тридцатые одному эмигранту из Петрограда довелось посетить Ленинград. Он прошелся по Невскому и спросил: куда подевались красивые люди?
Вольф - красив: это, как сказали бы теперь, его имидж, его месседж.
Все мы, питерские, такие: не шестидесятники. Шестидесятники мы разве потому, что нам за шестьдесят, что дети наши родились в шестидесятые, что мы с шестидесятой параллели. "Великий город с областной судьбой"... К Питеру несправедливы как к красоте.
Если бы не Бродский с Довлатовым, нас бы до сих пор не заметили.
Зато теперь мы реваншисты.
Что это было за время такое, когда разница до пяти лет означала чуть ли не разницу в поколениях? Ленинградская оттепель - лужицы на льду: все еще ждановская, уже вечная мерзлота. "Обком звонит в колокол".
Конец пятидесятых... Сережа Вольф сильно старше меня: года на полтора-два. Книгу его рассказов, неизданную, но переплетенную, высоко оценил сам Олеша. В моих воспоминаниях: ни строчки без дня. Вот день, когда Вольф мне дает "Столбцы"; вот день, когда я слышу от него слово Набоков; вот день, когда он мне показывает четыре тома Пруста; вот день, когда он учит меня пиву: в Ленинграде открыли первый бар, а я еще ни разу в жизни пива не пробовал. Учитель.
Вольф был учителем целого поколения. Великолепный рисовальщик Свет Остров что бы ни рисовал, зайца или льва, а получался - Вольф. Выросши в сени его мифа, Довлатов сослужил ему недобрую службу, прославив его в своих соло, сделав его (как и многих) своим персонажем.
Вольф был талантлив именно во всем. Вкус оказался его кармой и проклятием. Стиляга, он мог нарисовать на салфетке, или спеть в джазе, или станцевать, между прочим, сыграть в кино. Синкопированная личность.
Между прочим, он мог сочинить и такой стишок:
А мог и такой:
"Маленькие боги" еще никак не ожидались.
Лет тридцать спустя в Америке, по-ленинградски строго перебирая имена, Бродский расспрашивал меня, кто есть, кто появился в поэзии еще.
Я растерялся от ответственности. Кибиров... "Юмор имеет право на существование", - снизошел лауреат. Заговорили о трагичности настоящей поэзии. "Могу назвать только то, что меня поразило последнее". - "??" - "Стихи Вольфа". - "Правда, трагично?" - насторожился Иосиф.
"Какой смелый поручик Фет!" - воскликнул артиллерист Лев Толстой.
Писать красиво нужна особая смелость. Она была, кстати, и у Северянина - так ее ему не простили (смелость, а не красоту). Право на красоту оставили, быть может, одной Белле Ахмадулиной. Она его подтвердила. Но даже ей я не мог доказать поэзию, скажем, Владимира Казакова. Глухо.
Смелость красоты в ее обреченности. Красота не спасет мир, она его не разрушит. Нежностью и красотой Сергей Вольф преодолевает тюрьму ленинградского вкуса.
Если и не трагедия, то подлинная печаль свободы.
Начало книги Сергея Вольфа
