Новосибирский поэт, сочинитель прозы, рафинированный и отвязный одновременно произноситель слов, запредельный аналитик иконического знака и философского концепта в русском авангарде, Виктор Iванiв существует одновременно на обочине процесса и в его эпицентре. Этакий фрактальный путешественник либо странник по сторонам-стороне ленты затейника Мебиуса.
Истоки подобной двойственности далеки от ментального и физического тел поэта. Само занятие авангардной художественной практикой в ее непримиримом, эзотерико-погромном агрегатном состоянии, вызывает у реципиента наших дней заведомое подозрение: "...если сказать человеку с улицы, что это литература, он расхохочется и утвердится в мысли, что интеллигенция не мозг, а говно" (Вяч. Курицын).
Отсюда – разные выводы, сделанные разными авторами. Можно играть на трубе авангарда, как ни в чем ни бывало, то взывая к первозданности творчества, то – для отмазки, – говоря о традиционности подобных творческих практик. Можно академизироваться, привить к дичку будетлянства пластиковую розу западной университетской поэзии. Можно укрыться в скиту примитива. Можно сделать самовитое слово торговой маркой.
Виктор Iванiв (как и еще несколько новейших поэтов: Шугуров, Гатина, Котов, Шепелев...) совершает кульбит, следуя гениальной формуле Льва Троцкого: "ни войны, ни мира, но штык в землю". В исполнении Iванiва данный номер получает дополнительные, сугубо индивидуальные обертона, которые для простоты обозначу так: продуктивное непонимание.
Вот поэт формулирует психологический фундамент своего метода: "Для того чтобы написать стишок, я прибегал к следующей операциям с повторением: многократно думал о слове, приближая его к пределу, до тех пор, пока оно не утрачивало для меня смысл". Известный эффект, многократно описанный: "Если ты, скажем, хочешь отделаться от мысли о Джордже Вашингтоне, повторяй: "Джордж Вашингтон, Джордж Вашингтон, Джордж Вашингтон...". На семнадцатый раз – может, и раньше... мысль о Джордже Вашингтоне становится полным абсурдом" (Бродский, разговоры с Волковым).
Эта профанно используемая квазидзенская практика, конечно, не есть художественный метод. Но сделаем следующий шаг. Потребованное формалистами остранение, превращение знакомого предмета или явления в нечто, будто-бы-впервые-увиденное, смыкается здесь с обратным вектором, неостранением (термин Ольги Меерсон), признанием за всяким, пусть бы и неконвенциональным феноменом, его обыденной бытийственности. Так Лев Толстой сталкивается с Платоновым, а получается Заболоцкий.
Предложенное Iванiвым забалтывание, будто бы механическое повторение, остраняет предмет, но это остранение не несет определенной художественной функции. Это просто изъятие предмета из мира привычных связей, вот и все. И сама никчемность подобного изъятия, непонятность целей этой операции, позволяют произвести остранение остранения, возвращение искаженного или преображенного предмета в ряд – таких же, как он, искаженных либо преображенных:
... но перехватила прядь как и положено и там где нужно
а я подумал что она смычком ведет
я был как патер разодет
и как новый журнал выплел наружу
кололся воротник в глазу была соринка
но я смотрел названья улиц и объявления фломастером
смотрел на день с расстегнутой ширинкой
и он сиял как вивимахер...
Стихотворная деятельность Iванiва нацелена на произнесение, о чем пишет и сам автор. В этом смысле не случайна отсылка к Игорю Лощилову феерическому чтецу не только собственных стихов –центральных для новосибирского авангарда – но и того же Заболоцкого, к примеру. То есть, по всему должно выходить, что Виктор Iванiв – соучастник столь бурной нынче "новой эстрадности". Но большинство деятелей сего движения желают достичь эффекта, Iванiв же склонен вводить слушателей и себя самого в аффект – разница в одной букве, но "дьявольская разница"!
Эффектное чтение вызывает восторг, но не дает возможности вострепетать или войти в метафизический ступор. "Аффектное" чтение, построенное на последовательной внутренней противоречивости исполнения / семантики / фоники / авторского образа / ритма... (можно продолжить дальше), деконструирует самое себя раньше, нежели это успеет проделать слушатель. По словам автора, (псевдо) рэповая манера чтения избрана им, дабы "уйти от традиции, заставить слушателя по-иному воспринимать слова, через несоответствие текста и манеры чтения, а также для того, чтобы подчеркнуть комичность своего положения". В результате и произноситель, и слушатель встречаются внутри общего аффекта. Объединяющим становится разъединение, вместо сочувствия предлагается совместная медитация:
Жанка из соседнего дома
дорога как память для старого гондона
утро проходило под звоны бидонов
в газете чернослив ботинок в гудроне
Жанка ее злющая болонка
в 10 лет в зубах золотая коронка
понюхай в воздухе спирта возгонка
вышла из вагона в джинсах из Гонконга
жук от солнца холодок испуг
кто ты суккуб или гадибук
закати глаза как шары от пинг-понга
кабы лопнула ушная перепонка
белладонна отрава а голос картавый
не идет за ней только у кого нет рук
Женева гнева манда Оттава
солнечный круг небо вокруг...
В столкновении слов Iванiв находит не столько порождение новых смыслов (либо же ревизию старых), сколько созерцание потенциальных. Плотность синтаксической и грамматической ткани не должна обманывать: выткано это из чистого эфира. Та живая речь, которую бежит "традиционная" поэзия и которая получает в конкретизме крайне плотное, вещное, самодостаточное выражение (Iванiв поминает, кстати, Яна Сатуновского, Мих. Соковнина, Вс. Некрасова), здесь, соединяясь с визионерством, умещается в рамки будто-бы-традиционного стихосложения. Стиховая решетка трепещет на эфирном ветру:
Духовидение, визионерские потенции достигают актуализации в поэме "Собутыльник сомнамбулы". Тут не претензии на сакральное знание, но наличествует тотально проницающий взгляд, мировой рентген, пророчествующий о теневых обертонах второго пришествия.
Стихотворения Виктора Iванiва напоминают мне свернутый до предела, превращенный в пружину ветер, который вот-вот вырвется из навязанной ему структуры. Усилия мага – автора, то есть, – в постоянном удержании этого ветра, напряженные усилия, но не заметные глазу, совершаемые элегантно и в то же время твердо.
