ВАВИЛОН: Тексты и авторы: Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО: "Фосфор": Содержание

Некоторые фрагменты или отдельные пьесы из "Фосфора" ранее были опубликованы в таких журналах как - Волга, Родник, Митин Журнал, Дружба народов, Звезда Востока, Комментарии, Poetics Journal, Grand Street, PMC, а также в книге Description, вышедшей в издательстве Sun & Moon Press. Я хотел бы выразить свою благодарность редакторам этих изданий. Я также хотел бы поблагодарить Вадима Назарова, Роберта Крили, Чарльза Бернстайна и Майкла Дэвидсона, благодаря подержке которых стало возможно появление этой книги.

А.Д.

Александр Секацкий

ВЕРСИЯ ДРАГОМОЩЕНКО

Что такое современный писатель - неизвестно. Разгадка равносильна утрате титула. Ясно только, что современным быть лучше, чем великим - до тех пор, пока сохраняется "современность". А потом уже хоть и великим, тем более, что с этим титулом попроще - его можно рассмотреть как функцию длительности пребывания в современности, т.е. на слуху у внутренней речи. Автор волен (и в сущности даже обязан) позаботиться о посмертной сохранности своего Я, но до сих пор неявно предполагалось, что единственным средством передвижения в противоход времени служит текст. Только на нем можно осилить маршрут "из Забвения - Сюда".

Теперь, догадываясь о возможности иных способов транспортировки, мы можем по-настоящему обратить внимание и на главное средство передвижения. Сформулируем правило (основанное пока, правда, на одном "эмпирическом случае" - примере Драгомощенко): Автору следует, насколько это в его силах, как можно меньше обязанностей перекладывать на принимающую инстанцию, например, на "суд потомков" и самому хорошенько позаботиться о своем транспорте в бессмертие, скажем, о стартовом толчке, о надлежащей длине разбега.

Ясно, что всевозможное "проталкивание" образует лишь самую периферию подобного рода забот; нечто наименее существенное. Это отвлекающий маневр смерти: пока ты дергаешься, она тебя настигнет, - а транспорт для ускользания от забвения не готов.

Другое дело забота о влиянии: чтобы как можно больше потенциальных авторов попадало в сеть влияний и запутывалось, надо плести ее неустанно. Реальное авторствование всегда будет связано с разрывом сети, что замечательно в двух отношениях: 1) в движении разрыва появляется новый автор и 2) натягиваются паутинки влияний, их натяжение и есть движущая сила, которая тянет ладью бессмертия против течения Леты.

Сказанное не только имеет отношение к феномену Драгомощенко, но и является его прямым обобщением. Его ладья плывет натяжением бесчисленных паутинок, иные из которых протянуты через Атлантику:

"для Драгомощенко язык не является уже всегда усвоенным и присвоенным, предопределенным и предпослaнным, с чем американские поэты считают своим долгом неустанно бороться. Напротив, Драгомощенко настаивает на том, что "язык не может быть присвоен, поскольку он несвершаем" и, вызывая в памяти слова Рембо "Je est un autre", добавляет афористическое: "поэзия - это всегда иное". (Мерджори Перлофф, Стэнфордский Университет).

В совокупности - паутинки влияний сплетаются в толстенный бурлацкий канат. Аркадий Драгомощенко много чего придумал: театр, журнал, философскую академию (имени Хомы Брута), коллегию Воды и Песка и др; событийные эпицентры некоторых замыслов еще не успели отпочковаться от пространства его воображения; кое-что он волен взять обратно, если посетит его настроение Тараса Бульбы: я породил, я и убью; другие эпицентры уже обрели самостоятельность, но и в них круговорот событий стремительно ускоряется при приближении Драгомощенко; вообще говоря, настроение Аркадия Драгомощенко является определенным фактором культурной жизни Петербурга; и я думаю, что оставлять хорошее настроение только для себя в его случае слишком расточительно.

Я затрудняюсь определить жанр воплощений Драгомощенко: ну, конечно, писатель, философ, эссеист, ясное дело - поэт. Скрывается ли за всем этим протожанр - некое интегральное искусство быть и казаться? Пожалуй, скрывается, но - в той же мере и открывается. Как автор сегодняшнего дня (ночи), Драгомощенко не доверяет "непосредственности", ибо знает, как она производится (знает и, я бы сказал, умело дозирует ее в своих текстах). Книги, подобные "Фосфору", сокрушают мифологему наивной непосредственности или одержимости принудительным смыслом, причем сокрушают не в сфере философии, где "непосредственность" давно потеряла кредит, а в главной ее цитадели - во внутреннем писательском обиходе. В свое время Пушкин одной строкой выразил анонимные чаяния "писательства вообще" или стихотворства как такового: "Поэзия должна быть глуповата..." Слова ободрения, согревающие души авторов от мала до велика. Не будь этой молчаливой формулы веры, разве удалось бы поддерживать такие темпы прироста текстопроизводства? Поэт умолчал о том, что сам модус долженствования ("должна быть...") принадлежит к искусству видимости, где является "одним из". Кто же будет рубить сук и т.д., пока не созреет висящий на нем плод, и упав на землю, не даст ростка, да пока не вырастет новое дерево? Но срубить сук есть в итоге единственный способ ускорить ход вещей, отсюда и начинается клипамен, отклоняющий искусство от природы.

Поэзия должна быть фосфоричной; иллюминация письма - результат своеобразной отсрочки вручения скрытого в тексте послания. То, что светится в книге - это эманация творческого Я, заботливо укрытая (на то и опыт) от прямого разрушительного солнечного света - от угадывания сразу и предвосхищения. Прочитавший страницу "Фосфора", ни за что не сможет предугадать "содержание" следующей страницы - но, замечу, - точно такие же шансы угадать, что написано на предыдущей, уже пролистанной странице. Путь чтению освещает только магическая иллюминация письма. Если верить Ролану Барту ("автора спасает лишь то, что всякий раз мы вычитываем у него разное"), то Аркадия Драгомощенко следует причислить к лику "трижды спасенных".

Вчитываясь в новое эссе Драгомощенко, я все время пытался отыскать следы "мышления вслух", какие-нибудь указатели из запомнившихся бесед, где и речь вроде бы шла о том же. И всегда поражала таинственность неузнавания, радикальное изменение контуров и светотени. Мастер, владеющий сходством и несходством, работает над объемностью рельефа, - живописцы древнего Китая понимали в этом толк.

Аркадий Драгомощенко, обладатель уникальной библиотеки, каким-то образом прочитывает вчера книги, которые вдруг стали замечены сегодня, и, быть может, будут переведены на русский завтра ("...идти вслед за значением, на одно значение впереди" - говорится в одном из его стихотворений). А паутинки встречных влияний спокойно свиваются друг с другом и сплетаются в сложный узор - и узор-то едва заметен, не говоря о паутинках. Мысль Башляра или Батая может скользнуть на миг в стихотворной строчке, перемежаясь с "ультрамарином простуды", а поэзия Kennet'а Rexroth'а вдруг высвечивается в философском дискурсе.

Такое правило - оглядываться нельзя. Момент блеска важнее спектрального анализа; это, если угодно, из технологии производства непосредственности.

"Фосфор" из тех книг, что смещают установку чтения. Например, "чтение с познавательной целью" явно оказывается промежуточным, именно оно существует в модусе накопления, притом самоценного, замкнутого в себе накопления. В сущности, все мы Скупые Рыцари чтения, с той разницей, что и сокровищами некогда любоваться. Как это ни парадоксально (ибо вот решающее отличие от прочих "жизненных благ") число накопителей, вкладчиков в культуре тысячекратно превышает число реальных потребителей, способных к распредмечиванию, к общезначимому любованию. В этом смысле умение Аркадия Драгомощенко извлечь (и предложить) наслаждение вместо "познавания" - неважно какого, фактографического, биографического или сюжетного - всегда восхищало меня. Наверное, его книга будет непонятна тем, кто привык обходиться полуфабрикатами (калориями чистой читабельности или наоборот, "цитабельности"), не подозревая, что есть еще и тонкость приправ, их изящная сервировка. Тем более, что и "познавание" лучше всего реализуется мимоходом, когда читают окончательно, а не промежуточно.

Лучшие книги те, которые написаны для себя. Только у них есть шанс по-настоящему заинтересовать кого-то другого. Книга, написанная не для себя, будет и прочитана (допустим, что будет) не для себя - а для "познавания", для "сведения счетов" и тому подобных резонов - их множество. Лишь забота о себе ("la caresse de soi-meme" Фуко) проходит через иммунные барьеры чужой души с минимальными потерями, поскольку резонирует в душе Другого в форме первого лица. Такова (я)вь Я, говоря словами Драгомощенко, и тут мне вспоминается практика древних даосов по обретению долголетия. Существовал целый ряд приемов и правил, выполнение которых способствовало продлению жизни. Но сутью метода было приготовление Пилюли Бессмертия. Она готовилась внутри собственного организма. Мастер бессмертия кропотливо наращивал слой за слоем, пока не достигалась точная формула победы над смертью, "телесная нетленность", "шэн хэ". Но выходя за пределы органики в измерение личностной Вселенной, в явь Я, мы можем разглядеть здесь своих мастеров, осваивающих процедуру приготовления Пилюли Бессмертия. Филигранная работа, производимая внутри Я, доступна единицам, ибо вовсе не очевидно - где же для Я внутреннее... Аркадий Драгомощенко из тех немногих, кто действует не наугад. Я думаю, у него есть свой план "прижизненного противодействия" забвению и смерти, свой предугаданный рецепт Пилюли.

Синтез фармакона еще отнюдь не закончен; пересматриваются способы вхождения в инотелесные резонансы, партитуры принимаемых и отправляемых влияний-посланий, но уже видно, что "Фосфор" входит в состав Пилюли Бессмертия на правах ведущего компонента. Он всякий раз будет спасительно срабатывать внутри пилюли, как только кто-нибудь решится растворить или претворить его в собственном чтении.

Но что нам, собственно, до бессмертия, до этой смутной метонимии, тающей в пределах риторики, которые мы все так же безуспешно пытаемся пересечь...

Вернуться на главную страницу

Вернуться на страницу "Тексты и авторы"

Аркадий Драгомощенко