ЛИТОБЗОР

(Акварель для Матадора)

Весна, адреналин, мы ходим королём,
Следим за отбывающим небесным кораблём,
И в ожиданьи катастроф небесных
Не переносим выражений пресных,
Объятий тесных, отношений честных.

О чём мы говорим? О светских новостях,
О граде на крови, о кладке на костях,
О заработках в глянцевых журналах
И, памятуя, что мы ходим в королях,
О бедных и больных, о нищих и усталых

И поднимая веки поутру,
Как вся смешная гоголевская нечисть,
И проклиная собственную участь
И радость красной смерти на миру,
Мы отдаём себе отчёт, набычась,
Вспахав подкорку и содрав кору:
Из нас уж ничего не можно вычесть.

(Курсив мой)

1

Пройдя путём гранёного стекла,
Была и компаньон, и адресатка
Времён, когда поэзия росла
Из человеческого недостатка,
Когда поэзия вела
Себя в ожиданьи сухого остатка,
Уж извините, как могла,
Как истеричка и кобла,
Времён, когда поэзия несла
Ответственность за глубину припадка,
До смерти доводя: мол, я предупредила

То есть колбасила и колотила
Винтом, как содержимое графина.
В крови текли и пиво, и текила,
То есть абсент и производные морфина

Она её не тронула одну,
Её алмазный разум сохранила
В священного безумия страну
Не допустила, словно отрубила

2

Ходасевич умирает в клинике,
А Поплавский колется и пьёт
Алкоголики, калеки, циники
Отправляются в ночной полёт

Солнце, заколоченное досками
Желчегонные ады палат
Русский бог и счастие жидовское
Тает плоть, облатка, мармелад

Встречу назначай под сикоморами.
С крыльями стрекоз совокупи
Малые берцовые, которыми
Юноши играют в городки

* * *

Всё, бл., Лили Марлен.
Воздуха больше нет.
Слышно, как предают.
Стоит ли жить в плену?
Кто заключает в плен?
Я до сих пор живу.

– Я тебя прокляну, –
Жизнь говорит врачу.
Вызова не приму.
Если она опять
Клеится, бл., ко мне,
– Я её не хочу.

(Боливийский дневник)

Всего ужаснее, что Че
Писал о себе как о враче
Как одиссею капитана Блада
Как односельчанин чеченского гада

И было сердцу ничего не надо,
Когда читала я весь этот бред
Сентиментальный и мужской, и Торквемада
Следит, следит, как мученик Толедо
И каменный в аду глодает ныне хлеб

(Одиссея капитана Блада)

Капитан напивается от любви,
Покуда не получает приказ
Спалить Карфаген, ввезти гексаген, сыграть этот блюз
Согреть небеса, открыть этот шлюз

Мой капитан, выходя на балкон,
Чувствует, как океан
Поднимается до самых глаз,
Восходя до колен/колонн
Он разветвлён и сбивает с ног,
Как JP, MP (P-Passion)

Прижимая наушники к голове,
По невидимым проводам
Капитан сообщит Москве:
Я тебя никому не отдам

Под капитаном огни внизу,
Бочки, мазут, брезент,
И он опять ни в одном глазу,
Как его ни зовут.
Он живой – допустим, ему везёт
И никто не разделит его позор,
Разве что наш президент.

Бог ещё хранит моряков,
Пьянь, синяков,
Всякую шваль, звёздную пыль

Имя Его легион

Нежность Его ураган

* * *

Облака идут по мозгам
Не видно ни зги
Бедные бедные мозги
Облака плывут в Джезказган
К зекам и рыбакам

Облака до свиста в ушах
Словно ласковый падишах
Издевается над сестрой
Златозубою Шахразадой,
Прогоняя её сквозь строй
Голозадой

Облака идут сквозь туман
Бесконечным двойным кольцом
Падишах же эротоман
Полагает себя писцом
И творцом, писателем, поелику
Он причастен рассказчицы крику

Не вступала доселе её стопа
В зону скорби, граничащую с пахом,
Вожделения, смешанного со страхом,
За черту тавромахии, черепахам
Раздробившей их черепа

Больше ты зубы не заговоришь
Смерти, что ходит близко,
О, ночная рассказчица, нежная мышь,
Литература-актриска

(Стихи для Григория Дашевского)

То перевязывать, то снова открывать.
Петроний, Петроний, да что горевать,
Послушаем грохот вороний.
Я хату покинул, пошёл воевать,
Как волонтёр простодушный и посторонний

Делирий прилёг, возник, как флейтист,
Дрожал и свистел, как осиновый лист,
Показывал чертей почти
И всех бессмертных визави
Продажной гибели, осознанной любви,
Международный артист

Над всей испанией сапожок
Уже занесён совершить прыжок
Философ поедает личный мозг,
Истлевший снег, рабочий творожок

Петроний прав, но осев
Почти впервые без слов
Навязнув в зубах, как снег,
Как золотой, но осёл,
Как безразличный напев
Вне музыкальных основ

(Проект "Б.Акунин")

...Из глубины анабиоза
Как бледнорозовая зоя
Как будто спящая царевна
И голубая бездна
Всплывает нежным водолазом
И бронзою и бирюзою
Невидимый обычным глазом
Утративший линейный разум
Отравленный болотным газом
Царевич Дмитрий Карамазов
И альтер эго Каракозов

Всё тот же сброд, всё та же пьеса,
И старый дож, и молодая догаресса,
Беллетризованная пресса

Как странно, если ты привязан
К двум-трём случайным русским фразам.
Так козочку её хозяин
Дразни́т и зайкой и алмазом
С фарфоровым крестцом и тазом,
Сенцом и сладким соблазняя

Так тени вспархивают разом,
Фонарик спрятан где, не зная

(Лев Рубинштейн и Мэри Шелли)

Мне эти люди абсолютно пох.й

Я не увижу больше дон-жуана

Я делаю любовь как книгу мёртвых
Читал монах монаху

подумаешь, сказал бы Ворхол

Возьми меня за скуловые дуги
Бугры затылочные теменные
С терпением и полным безразличьем,
Как делают покойнику родные
Как это шьют полковнику портные

я не дотронусь до тебя и пальцем

Как доктор Ф. монтирует урода
Как органы клонирует биолог
Как действовала Софья Палеолог

Я непременно напишу бестселлер
Какая же ты всё-таки скотина
Возможно, всё пройдёт без осложнений

но темень-то какая

Неясность вызывает напряженье
Реальность наблюдается послойно
Слегка тошнит, но это с непривычки

сейчас немного полегчает

где же спички

Мы эту песню слишком затянули
И не перебивай на полуслове
Такой напор не знает возражений

Действительность не лучше ожиданья
И всех живых живее

но кто я где я

ДЕВИЧЬЯ ПАМЯТЬ

* * *

Бросил девушку, бросил девушку,
Как стаканчик, бл., одноразовый
Дал ей медную, на х., денежку:
Мол, ни в чём себе не отказывай

Стриглась наголо, брилась налысо,
Словно жрица и андрогин
Пацифистская пьеса "Волосы"
А теперь уходи к другим

* * *

Это были фальшивые векселя:
Ни единой цифры больше нуля

Из чернильных роз и фиктивных язв
Татуированный новояз

Невозможно всерьёз сообщить "прощай"
Потому что в горле першит
Исключительно от табака
Поэтому говори "пока"
Как Гарун аль-Рашид

В мире есть многое лучше нас,
Это наверняка
Не слыхать ни фига, кроме товарняка,
Разве что как тяжёлым басом ревел фугас

Получай ежедневные вести с полей
Выступающему – налей
Подступающий заурядный плач,
Преморбидный лай, погребальный клей
Останавливай как умей
Как умеет обычный военный врач

* * *

просыпаюсь и снова вижу:
то не снег, а копоть и сажа
то не зеркало – ртутные лужи
отражаясь, стоят на страже,
как живые, нежность, печаль и жалость,
страх и трепет, любовь и ужас

* * *

...И за три недели успокоилось.
Воздухом забвения несом,
Вспоминается случайный коитус,
Как печальный сон

Расплываются начальные объятия –
Рук не разводи –
Как в тумане пьяные приятели,
Как слова последние твои

Как твои невечные движения
В воздухе и на плаву,
Как в груди смятение и жжение –
Кто мы наяву? –

Сквозь росу и эрос мира горнего,
Мрак рассеянный и смертный мел и мак
Слышится признанье непритворное:
Мы себе никто, и звать никак

* * *

Ну, такого никто не простит,
Как сказал гомофоб-сосед,
Разве что судья-трансвестит,
Доставая за всех кастет

Двадцать лет спустя

Если б я кого-то и любила
Ныне – видимо, тебя,
Статую античную, дебила,
Голову рубя
Собственную – то есть разум отключила

Если б я кого-то, доктор, и лечила
Только возле/после – никого,
Сколько ни высвистывай дружков, дрочила,
Паутинка нервная и психовещество,
Совершенство, мастерство
И не трожь теперь в кармане, словно член, точило,
С каждым сущим чувствуя родство

Если б я кому-то и давала:
На́ небе – тебе.
Райские ворота открывала
Русские, и за́ душу брала
Жеребца под белые крыла
"Слово о полку" и "Калевала"

Ныне же – ни звука о минете
И вообще, помалкивай о ней,
О стране забвенья, олигофрении, Лете
Бойся бога, Буратино, в белом туалете
На театре траурных теней

TAEDIUM VITAE

* * *

Побудешь со мной не забудешь меня
Нипочем ни за что никогда
Не покинешь меня не оставишь
Как сожжённые города
Как ви́шневое древо крылий клавиш
Проступит из-под век подземная вода
Ни слова не исправишь

Какие странные потоки из-под сомкнутых ресниц
Какое высохшее устье меженожье
Как трудно жанна править дело Божье
Средь пеночек и соек и синиц
Особенно когда в россии бездорожье

На что годишься ты? – на щепки для костра,
Крестьянскую подённую работу
Информацьонных войн, et cetera
На Жиля подвиги, что лишь тоску и рвоту,
Сказать по правде, нежная сестра,
Не изменив французов ни на йоту,
Способны вызвать. Родине – ура.

* * *

Человеческая ласка и забота
Долго, долго в чёрном теле
Были все измучены посредством взвода или КЗОТа,
Серной кислоты и жидкого азота
Легкие тела, вы быстро опустели

Ничему не надо оправданий
В мёртвом доме, материнском лоне
Нужно быть суровее и непреклонней,
Словно трахаешься в каменном гондоне
Хитроумнее и изощрённей,
Словно предстоишь ментам на беженском кордоне

Нужно зажимать в зубах свинцовый карандашик
Как безрукий пишет, а слепой рисует
А безногий пляшет
А другое не интересует

Топографическая анатомия

1

нужно вынуть из сердца стальное сверло,
передёргиваясь, как экранный шарло,
как повешенный на верёвке,
вкусу утончённому назло,
что, впрочем, требует известной тренировки

нужно медленно вывернуть по часовой,
невзирая на ужас бомбёжек и вой
одержимого пред экзорцистом,
беса в пламени мглистом,
отправляемого на убой
Кукловодом Самим либо Евангелистом

всякий раз рискуешь головой,
если рождён убеждённым фашистом

в сиянии и перистом и мглистом
театр великолепен теневой

отдельное спасибо всем статистам

2

адреналин отпускает своих собак
и поглядывает свысока
как дебильный мозг забивает косяк
в ожиданьи свистка,
различая фальстарт

это он делает, пока
не сошлись бессознательные войска,
но и тогда он не выкинет белый флаг,
не найдёт дурака

как Чапаев, он мучится над столом,
предвкушая разгром, позор, бедлам,
и даже сабля напополам
или шашка хуяк
не способны его предать.
он готовится поговорить со злом,
назвать его мудаком и козлом,
обрести немедленно благодать –
ну, натурально, маньяк.

человек же потом начинает рыдать

ТРАНСИЛЬВАНИЯ БЕСПОКОИТ

* * *

О сердце, ты молчало, как мёртвый часовой
Светло и одичало, подъяв небесный вой
Прекрасные начала обрушив за собой

Твоя дороже жизни моей чрез переход
На бесконечный подвиг послал тебя народ,
Как будто ты Чапаев околоплодных вод

Скажи моей сестрице, скажи моим врагам:
За местные законы, гашиш и баббл-гам,
За взятие столицы тебя я не отдам
Тебя мы не отпустим, скажи своим врачам

Открой, версификатор, погнав свою ладью,
Что сбудется со мною, а то сейчас убью,
Как жители блудницу, за косы попадью

Твоя моей в тумане, подай какой-то знак
Как гений графоманий, мне снился Пастернак
Среди своих гераней он забивал косяк
Но будто понарошку, целуясь невзатяг

с полураскрытых дланей
среди своих бегоний
он отпускал с ладоней
на берегу агоний
окровавленный стяг

Из многогранных граней
Не выбирай одну
Ни женщину, ни веру,
Ни волю, ни страну,
Ни польскую холеру,
Ни русскую жену

Такое завещанье примерное бойцам
Расскажет, умирая от огнестрельных ран,
Товарищ прокурора и правильный пацан

Твоя дороже жизни
Моей через туман
Многоочитой бездне
Терзающей Коран

(Встреча с царицей Екатериной корреспондента НТВ, рассказанная им самим)

Хрустальная царица спит в гробу
С жемчужиной, закованной в зобу,
Куда она скатилась по трахее
Теряясь угасая холодея

Её увидел юный наркоман,
Скользя по тайной царской галерее.
Тотчас меж ними начался роман
Служебный, где она его спасала:
Открыла третий глаз, как панночка, и засвистала.
Он сделался гвардейский капитан.
Она приблизила к себе вассала.
Одела, обучила, обтесала.
Он шёл на бреющем и на таран
Как голый был и в бурке комиссара,
И мать родную рассылал к херам.
Аналогичный опыт описала
Рука Пелевина, её подъёмный кран

Он боковые вспоминал огни,
Как демоны свистят ему: гони,
Как он летит на свет в финале трипа
И видит гроб, а в нём – звезду видеоклипа,
Восставшую из ада – ущипни –
Водительницу ритма сей страны
С повадками вампира-VIP'а.
И видит он: пошёл сплошной повтор и липа,
И демоны с цепями, как скины,
Выкруживают и заходят со спины,
И тут его спасает эта цыпа.

Он помнит десять лет такой фигни
Он до сих пор заходит к ней без скрипа
Но он не хвастается, боже сохрани

(Фрейд и Корчак)

Самое ужасное в убийстве
Есть не то, что друг или любовник
Станет вдруг твоей напрасной жертвой,
Проходя чрез тернии по астрам
И ломая, гад, живые стебли.
Мы найдём любовника другого,
Заведём себе иного друга.

Самое ужасное в убийстве –
И не то, как ты за ней крадёшься,
Прячешься в кустах, чихнуть боишься,
Как следишь за нею тошнотворно.
Чувствуешь дыхание маньяка,
Голубиный поцалуй садиста,
И сливаешься с грядущей тенью.

И не то ужасное в убийстве,
Что оно прямое богохульство.
Что́ там б-г, и где он притаился,
Как маньяк в умышленной засаде,
Если есть Он, что же попускает,
Отчего затверженно ласкает,
Как солдат соски у разведёнки?
Так не отрекаются подонки.
Не такие здесь видали дали,
Хули пули, не над тем рыдали.

И не то – случайная соседка,
Полбутылка водки, две три сотки,
Две-три стопки под два-три куплета,
Синдерелла, сашка, сигарета,
Плюшевая юбка, мясорубка,
Обушок и белая карета.

Жутко вот что: лёгкая отвёртка
Или же серьёзное зубило
Славное удобное простое
В ремесле покладистом и ловком
(Если только не ладонь дебила
трогала и мыло и верёвку)
Снимет слой за слоем, шаг за шагом
Сухожилья лепесток за мышцей
Пол-лица как будто на театре
Патанатомических событий,
Словно атлас восковой листают
Медленно любовно отделяя
Тонкую бумагу дорогую

Инструмент прекрасный и полезный
Вдруг дробит растерянные зубы,
Обнажая кариес железный

Почему война? – перед войною
Снова спрашивал еврей настырный
У другого бедного еврея,
Ригорист, релятивист и стоик,
Растеряв учеников и дочек
И сестричек навсегда оставив
Там, где не заказывают столик,
Даже если при деньгах и празден
И куда пошел поляк упрямый
Иррациональный параноик

* * *

Читатель нервный и тупой,
Потусторонний размазня,
Ты, даже уходя в запой,
Не отвечаешь за меня:

Мол, здесь, всегда готов, служу
Союзу сов, etc.
Она же трогала бижу,
Практическая, как сестра.

И дачный опыт из Чечни
Ввезён подобием чумы.
И все восточные чины
Ответчики: рабы не мы.

Святые, вас хоть выноси.
Следите же что было сил,
Как остановятся весы
В руках у ангела весны.

В полях под снегом и дождём
Ложись, как Бен и Джон,
Как тот, кто к жизни был рождён
И брошен был вождём.

* * *

...Они опять за свой Афганистан
И в Грозном розы чёрные с кулак
На площади, когда они в каре
Построились, чтоб сделаться пюре.
Когда они присягу отдавать,
Тогда она давать к нему летит,
Как новая Изольда и Тристан
(Особое вниманье всем постам)
И в Ашхабаде левый гепатит

Он пьёт магнезию из общего бачка,
Железною цепочкой грохоча,
Пока она читает Отче наш,
Считая дни задержки у врача.
Лечение идёт своей чредой,
И он пока гуляет молодой,
Проводит дни, скучая и дроча

Ефрейтор N., постарше остальных,
Ещё салаг,
Знаток похабных дембельских наук,
Им разливает чёрного вина,
Поскольку помнит не из уставных
Параграфов, а как-то так:
Болезни грязных рук –
Проглоченные пули из говна

Общинный миф и коммунальный ад.
Она же в абортарий, как солдат,
Идёт привычным шагом строевым,
Как обучал недавно военрук
И делает, как доктор прописал.
И там она в кругу своих подруг.
Пугливых стройных ланей и дриад –
Убоина и мясокомбинат.
И персональной воли нет,
А только случай, счастье выживать.

А там в Афгане – пиво по усам,
Узбечки невъебенной красоты
Уздечки расплетали языком.
Их с ветерком катали на броне
И с матерком,
Чтоб сор не выносить вовне,
Перед полком расстреливал потом,
Точней, командовал расстрелом сам
Полковник, – этих, кто волок в кусты,
Кто за́ косы в кусты волок
И кто насиловал их по кустам,
Афганок лет шестнадцати на вид,
На деле же – двенадцати едва.
Насильникам не больше двадцати.
Родня не узнавала ничего.
И медленно спускался потолок,
Как будто вертолёт, под бабий вой

Теперь они бухают у реки
И вспоминают старые деньки.
И как бы тянет странный холодок
Физическим телам их вопреки.
Теперь любовникам по сорока,
Сказать точнее, мужу и жене.
Ребенку десять, поздно для совка.
Их шрамы отвечают за себя.

Другой такой страны мне не найти.

(Памяти деда)

Я как солдат приходя с войны говорит жены:
Проверь мне полные карманы́ набитые ржи
Подай нам полные стаканы́ налитые ржой
И больше не исчезай

Но я опять уходить должон
Хотя за окнами держится пурга

Я видел дюны и облака и ты не помнила кулака
Поддай огоньку и скажи мне песню про ямщика
Скажи моему старику пускай бережёт
На стадионе уже свистят и слышны хлопки
Мои товарищи у стены

Когда мы двигали зоопарк как за горизонт
Как волейбол, волшебные шахматы, городки
И артиллерия рассказала за всё взахлёб
Я грыз янтарь, а ты казалась за бирюзой

И больше меня не спрашивай, не терзай

Их англичане зарыли в землю по самый лоб,
Забили склеп, положили грудию валуны
Они стояли на своём, отчётливо так видны
Я помню кости, сжатые добела
Я знаю о чём говорю, наложив в штаны,
Пока другие праздновали Берлин.

Я ехал кумом и королём, и мы по третьей нальём
За всех, кто стали гнильём.
А та, что приедет потом с дитём – её прогони,
Но матом не нажимай и мне ничего не скажи,
Поскольку битва шла не только за урожай.

Я как солдат прихожу домой и ни боже мой
Такая стоит надземная тишина
Хоть делай ремонт, хоть смотри в трюмо
Хоть в раме дверной
Накроет оно: кто я здесь и кто здесь он

P.S. 16 октября 2001 года

...Я с отвращением ждала финала
И с удовольствием пинала воздух
И пела словно пуля эта падла
И проклинала

В мои ботинки впаяны железки,
Как выяснилось на таможне.
Английские подростки
Используют такую обувь в драке.
Я собираюсь тоже

* * *

Биология била её как бельё
Молодая крестьянка по белой воде
Выходила к народу Годива в белье,
Как на подиум дикие девки Готье,
Говорила: ничто не моё

Биология била её как в беде
Боевая подруга на белом коне
Раззуделась в плечах, раздавалась в бедре,
Заходилась в душе, как серпом по ботве
Говорила: ОК и харэ.
Здесь ничто не моё и нигде.

Биология била её по щекам,
Что ходила без страха она по щенкам,
Что как шавка вязалась к чужим мужикам
И чужие слова говорила о ком
Загнивающим, гиблым, чужим языком

Биология била её по лицу,
Говорила: расскажет отцу
Комиссар, улыбнись окровавленным ртом,
Пей и сукровицу и кровцу
Христианских младенцев, макая мацу,
Говорила: опять не о том.

Биология била её по губам,
По гонадам и почкам, гоняя пинком,
И под дых кулаком, и под рёбра ребром,
И по горлу расплавленным ей серебром,
Не жалея сомнительной ей красоты.
Говорила: никто, и не ты.

То ли слабое радио шло по волнам,
То ли смертное видео свет пацанам,
То ли, морщась, святые отцы
Радиацию шлют, чтоб не справиться нам,
Прикрывая свинцовой молитвой уды и крестцы.

СЕРЕБРЯНАЯ ПЛЁНКА

* * *

Рабочие кладут асфальт
Патрис Шеро сжигает шерсть
Неимоверная жара
В Москве
Примерно тридцать шесть в тени

Искусство требует вранья
Но это дело не моё
И ты в оранжевом тряпье
Скорее смертник, чем крупье
И ты рабочий, как они

И соискатели сего
Сминают свет
В кофейнях и другой близи
Чем ограничен горизонт?
Какой-то ерундой

Любовникам по сорока
Она проводит мастер-класс
Он отрабатывает блиц
Она – минет во весь экран
Но это не конец
Ещё сработает стоп-кран
В ночном экспрессе злых сердец

Катись отсюда, идиот.
О нет, она не блядь.
Патрис Шеро сгрызает лёд,
И сделано на микшерах
То, что его грызёт

И превращается в мираж
Тотчас же за спиной
Тобой оставленный в слезах
Известный кинозал
Как мир, что вспыхнул и возник
Меж мною и тобой

* * *

Близнечный миф. Кузнечный цех.
Не отделяй меня от всех
Как в стаде белую овцу
Явленье чёрному отцу

Не отвращай меня от них,
От честолюбцев и вруних
Пленительных пустых,
От мертвецов и остальных
Блистательных лжецов

Я никогда не изменюсь
Как глупый пёс и страстный лис,
Но сообщи мне общий вкус
Хотя б предательства до слёз,
Please

Яви мне знак, в конце концов,
Пошли мне мессидж для тупых
Я что ли хуже остальных
И девок и мальцов?
И я такой же псих

Автоматический отсев
И алюминиевый снег
И синий свет под дых

Серебряная плёнка

1

и сложенное трижды серебро
со щёлканьем распрямись

невероятно, чтоб теперь вблизи
смотреть в глаза, но ты скажи
на что вы собрались

и сложенные в складки вежды
как бабочка, что облажалась
и с ужасом воскреснет
дышать дышать а то стошнит
бежать как зыбь и ретушь

ты выглядишь как знаешь:
поп-идол с цацками в ушах
и бодхисатва

2

не сложись серебряная плёнка
в длинный линий блик,
что ли пострадала бы нетленка
лили брик

где во сне холодном и глубоком
нервном воровском
ходит кто с васильостровским оком
синим плотоядным огоньком
и арапником и поводком
и фонариком китайским

Стихи для Иры Вальдрон

Не стой, не стой под высокой стрелой,
А то по башке костылём
Предполагает полковник Аллой
Меж Ленинградом и Кремлём
И делается золой
Но ты и не он

Не ты один средь тёмных аллей
Неуловимый ковбой
И нету тебя левей,
Но это любой

Кто испытывает темноту
И номер его пустой
На маленьком плоту
Что же, тогда стой

Пиздец пиздец говоря всему
Я эти слова сотру
Под музыку диковатых струн
На боевом посту

В своих просторных пустых костях
Как дерево на ветру
Не понимая чего достиг
Из запрещённых книг

В своих широких пустых костях
Распахнутым медресе
Тогда и пули в тебе свистят
Бессмысленные как все

* * *

1

Кафка Милене: зачем ты всё это, зачем
Ты лежишь на истлевшем плече
Золотой головою Медузы, не глядя в лицо
Словно ведаешь сложный рецепт
Как от смерти уйти насовсем
Так что лучше молчи

Ты как нервное дерево в теле мужчины растёшь
И тебя приручает растлитель Персей
А потом закрывает глаза и разводит костёр
Из прожжённых бумаг переписки и женских волос и костей

2

Кафка Милене: закрой колени,
Быстрые голени гойки,
И заодно не прикасайся к моим
Розовым языком, бледным огнём и мечом
И не трогай мой член и не трогай мой мозг и не трогай
Известковые лёгкие, каменное средостенье

ДЖАТАКА О ЖЕНЩИНЕ

Стихи для Александра Анашевича,
который уже написал текст под таким названием

1

Йоко Оно записала в дневничке:
Его документы в моём бардачке
Рука на спусковом крючке
Мой палец побывает в его очке
Мы ещё споём с ним караоке
Лет ит би и другие бессмертные строки
В его голове зазвучит Двойной,
Народы пойдут друг на друга войной
Я стану ему и похмельный синдром, и аптека
Одним словом, я хочу видеть этого человека

Она аристократка, красотка и жёлтая обезьяна,
Богиня без единого изъяна.
Она перформерша и пионерка,
Типа теперь Кулик,
За коим навсегда закрыта дверка.
Тем и велик.

Джон Леннон на обороте партитуры
Рисует неприличные карикатуры,
Вовсе не думая о боях,
О предприятии на паях,
Он не читает "Ин. литературы",
К примеру, "Женщину в песках".
Он трахается в носках,
Он типа Моцарт и дитя натуры

Он нахальный плебей, шелудивый кобель,
Молодой воробей, несравненный плейбой,
Неизвестный герой, настоящий ковбой,
Он не знает, кто станет его рабой

Это после наступает тишина
После тяжкого портвейна винтом.
Белая рыба его жена,
Дура со вспоротым животом

2

Мэри Шелли записала в дневничке:
Моя бабочка запуталась в его сачке
Какая грязь у него на подворотничке
И синяя каёмка под ногтями
Никто не позаботится о нём, о дурачке,
И я одна лишь стану вроде няни

(И жизнь взрастёт небесными корнями)

Он совратит мою сестру
Его пора предать костру
За что он сделал с Каролиной

(Но жизнь оказывалась длинной)

И я б его слепить смогла
Из падали и глины.
И до истерики сначала б довела,
Учитывая хрупкий опыт Каролины

Образовала бы его сперва
И усадила около себя
Писать все эти псевдожуткие слова
Увы, общедоступные всегда,
Давить слезу из гада-буржуа
Вот радовалась бы модная Москва
Сервильная, как автор буратины

(Хотя в Москве его бы точно опустили,
Когда бы не было иных забот,
Но кто бы позаботился о стиле
Лет так на семьдесят вперёд?)

Он был, конечно, полным мудаком,
Маньяком с блядским огоньком,
Сказал бы Саша; он желал валетом см-ти
Пристроиться; и ржали косяком
Девицы, как на рок-концерте.

Английский бог, кому, он думал, нахамил,
Смотрел на глупости его сквозь пальцы,
И Мэрин трип, и Каролинин thrill,
Поскольку заплатили постояльцы
За всё что каждый лично заплатил
И шкурки полотно распяливал на пяльцы

3

Марина Малич записала в дневничке:
Вчера опять являлись из ЧК,
Покуда муж читает на толчке
И поправляет очки

Вчера к нему в окно влетели девять голых, что возможно, муз
Он их нанизывал, как стайку бус
Потом они растаяли как облачка,
И я предсказывать судьбу их не берусь

Он научил меня, что трахаться с отцом
Всего ловчей без каблучков
В его оптический прицел
Сквозило абсолютное ничто

Он ждал фашистов словно чудотворства
Немецскаго, но русские восстали,
Как Федоров им завирал
Москва жила по-прежнему и чёрство
Отваливала за Урал

Я знаю, с кем жила, не помню, как жила,
Он помнил за меня любой расклад.
И он не спал, светяся и дрожа,
Не как художник, а как мёртвые не спят

Жизнь частную пройдя, ведя её к концу
Я сообщаю частному лицу
Подробности из частной жизни тунеядца,
Подобной воздуху, подобной холодцу
Хрусталика, и я её несу
Со страхом поскользнуться, рассмеяться
И прикоснуться наконец к его лицу