I. АМЕРИКА

новая индия

горизонт.
под зонтом золотая горилла пьёт
из склянки аквавит ватерштиль.
горизонт! – загорелся экватор
разбивается вдребезги мозг
под лязг эквадора в финской горилле
просыпается горькое чувство
горилла танцует польскую румбу
фарватер сменяет риф
горизонт!

цветок кашалота

капля спермы
из головы адама кадмона
скрасит всё твоё тело –
палка света –
ароматом зерна кардамона
в пуповине примата
в вазелиновой вазе
шевельнётся как серна
во время покоя
бутон спермацета:
сон плаценты и память подвоя

выставка

страх

щёлочь сверху,
горсть соли вынесена приливом,
камни.
щиплет кожу.

окалиной
скрашен
пустынный снег.
дорога домой.
без блеска – чужая луна.

плоский лес на откате немо отброшенных комьев:
времени, парящего неба,
бездушного тела,
воспоминаний не о том.

кислым обмороком,
шоком, одинокой слюной
вяжет,
мучит слово –
оно искажается.

дорога не к себе.
ни о чём.
осадок.
снег.
не
твоё
имя.

пешком

в акваланг сцеживая жидкое лёгкое
второпях кое-как подлечивая ребро
ветошкой его подоткнув
пластырем обычно зелёного цвета
я зловеще искря электрическим скатом
ухожу от берега не смотря
кустов
фонарей
места
не заметив флагштоком и камнем
где зарыта одежда из шёлка
не каучука
до возвращения
отложение солей выходит слезами
отложение жира уходит по ночам:
вода не любит лишний вес

барселона

самолёт тебя шлёпнет лепёшкой
в барселонскую пальму
и скользя по связкам и сплетениям фиников
падая опасаешься: петушок или курочка

коснувшись земли с коричневой жижей в руках
вход в метро, кассир не додаст стопессетовой с дыркой
улыбаясь ола и будьте как дома ола улыбаясь

музыка дико ложится на вентилированный пейзаж
по ночам обливают вином барабан и стучат и
в окно побережья бутылкою пива в парке

утро застанет и шлёпнет тебя лепёшкой тортильи
в объятья бархатно-смуглой продавщицы белья
не уйдёшь просто так не уйдёшь ола улыбаясь
просто в горы без гауди-декораций с улыбкой уйдёшь

вход в солёное море обеспечит бессонницу:
сиеста под рёв охлаждённого ветра и кокосовый запах
в жарком ветре устав заползёшь в шаровое кино
и до южной ночи и предварительной боли по здесь
съешь кусочек прощания с эверестского льда на экране

waste land

в вискозных сумерках
нейлоновых чулках
умерев
из голоса
без подвязок
и крови и пока
неженатой
белой личинкой выползает
из покрова
с чёрной точкой в заду
жёлтая как трусы
какая-то кукольная
словесная сущность,
безнадёжная,
неживая, но здешняя.
элиот лежит в небе
в прострации
в отеле эзра
и видит сирень
и летучих мышей
хотя смотрит только в подмышки
женщины.

а на любой улице видно всходящее лицо
мыши-младенца
или же луны.

*

æстет в чужих носках
заносит ногу
над гнилой лужей;
лицо некоего семита
пирата-героя
отражается в луже
лицом бездомного финикийца.
его женщина вся на одно лицо
заложив лицо
ногу за ногу
ест апельсины
сирень
элиота
страшно
пора
и Данте

*

в фиолетовом вечере
легко утонув
в мягкой реке
кости смотрят на снег и гром,
заливаясь течением,
а гром говорит – да.
повешенного
выловят сетью
на днях – да?
смотри в землю
с другой стороны океана
горка обугленных
апельсинов – азия –
ярко зелёное солнце.

дочери разных рек –
сумерки, да,
в водяной пустыне –
я – женщина без зубов,
встретимся в порту,

ПОТОРОПИСЬ

утопленник вышел на берег.
это я или
это
элиот

*

солнце засохло в песке
размокая
апреля – пилюля в воде
плохо
..пить!..
кончится

chocolate jesus

через босое внутри
пузырится
в сосудиках слово
и шоколадом по венам
карамельная речь на горе

а я пешком в магазине
дожидаясь конфетки
на палке
страдая от диабета
и сыпи на коже стою

на один шаг
и час после службы
где я не был
из-за жары
подступившей прямо к гортани
спаситель подтаял во рту

у сводни

в дрездене сводня одета в жёлтое.
я торгуюсь с ней, хочу астронома,
он глядит на меня в микроскоп,
или, может быть, мальчика с тыквой.
кто этот? а этот? а тот?
а это – папа веласкеса, бэкон. –
а нимб у него есть? – нет. – тогда не хочу.

самарканд

золотые животные сплетают длинные язычки со спиралью носка
позолоченной туфли без задника к пятам регистана
(к сине-зелёным кусочкам нежным как шёлк у могилы тимура)
к бордовой парче над стелькой к ногам припадает
грязно-белой чалмой человеческий карлик – пустой мираж –

(это солнечный удар. бульон из трёх куриц – в стеснённую грудь;
несверлёный жемчуг вдруг нанизан на боль – из шёлка
наложницы в брюках в разлуке дурнеют и свойства их изменяются.
так случается в тысячу первый раз – но мне семь и я помню –

жёсткой лепёшки обрывок в седой руке негорящий огонь
бред и женское золото и синие жилки биби-ханым
под кишлачные запахи фруктов опрокинуто небо – восток –
небо разбитое агалычкой и нецелый висок от удара лучом
детскими пальцами чашка с бульоном в больную постель опрокинута
(горной речкой скачет по рёбрам сжигая трещину выжигая)

я смотрю как под веками синие пляшут тени: чайная роза в апреле
далеко высоко потолок над пучком старых ломких волос
шерстью голоса раздирая мой жар кто-то в руку мне
сыплет дикие зёрна из тыковки – кровь разверзается

чёрный сон оттесняет синий и до утра я смотрю в щель
астролябии – улугбек видит звёзды.)
драконы спят в глине под халатом: туфля плавится.
улугбек ныряет в арык.
в небе всходит красный тандыр – это утро.

цветы

поэт развернёт
лимонное мыло
и омоет цитроновый цвет
померанца и иммортели
родовые корни и ствол
собственной плоти
у него нет детей
только платье и стол

прометей

если кафка сегодня выйдет из дому
то вернётся домой прометеем
развернёт лимонное мыло
постирает в тазу свои лёгкие
и развесит над детской кроваткой
рыбным фосфором светит двулистник в ночи
чёрно-белым поэтам

одиссей

моисей сегодня выйдя из дому
превратится в улисса
купит путеводитель греха
разломает страницы
а когда воротится
в ночной темноте
будут светиться его рога

фрост

на востоке,
за мостопроводом,
кто-то перебрался через воду.
берега соединились вместе.
и не нужно стало броду.
только бедному юроду жалко:
водоразделительные струи.
подошла я в сером платье с прялкой
и под вретище – веретеном под выю:
– Не глухие?
– Потолкуем?

канкан

тулуз-лотрек убил дега
утопил в стакане морской воды
вылезает из юбок нога
отрезанной танцовщицы
напоил абсентом
моё позеленелое пирожное,
мою кожу,
моё пирожное,
мой дега, по локти, калека,
моего лотрека,
по щиколотку.

II. ГЕКАТА

базилика

простынь натянута мокрым канатом
под колпаком опускается ночь
током и тягой усталой колонны
течь в колизее – теряя лицо
полночь опустится
воздух
нецело
четверть
калечена
гипсом ноги
статуи горные
мрамора горы
эллины молятся ямкой в груди

смерть в пупке

в море входят кентавры по пояс
и русалки пьют их мочу
солёные струи в солёное море
и я тоже солёную воду хочу
как русалка пьёт из кентавра
смерть спускается в
горловину и пуповину
смерть ложится на дно живота
я обнимаю пустое чрево
пусть игла уместится в яйце

геката

море распустится лужей лазурного масла
из гигантских листков океанских двустворчатых роз
листья лотоса лягут под спину гекаты
её тело наполнится жирной антропоикрой
рот поймает луч солнца и вспыхнет электроискрой
оплывающий факел из рыбьего жира
покачнётся в её ослабевшей руке
она станет рождать морских червяков и быков посейдона
пузыри головастиков рыб и комочки планктона
и вдруг не сдержавшись геката взорвётся фонтаном
чешуёй напалмом застывшим движением сна
лёжа на гальке почти без сознания от неподвижности
не посмев отказаться мёртвые выпьют море до дна

рождение в тунце

прямой угол выложен жемчугом.
перламутр стекает в крупинку.
виток и виток: как расправить измятое пенное тело?
"КТО ОТКАЖЕТСЯ ПИТЬ ТОТ ДА БУДЕТ УТОПЛЕН НАВЕКИ"
карлица афродита покидает тесную раковину
длинные волосы опутывают по-улиточьи длинную ногу
вяло колышутся телоцветки морских ежей и актиний
заблудилась бездомная в садике водных камней
афродита-бонзай морская креветочья роза
мясомолочный тунец на каждом рассвете разбужен
зовом желудка под надписью в ихтиохлеве
"КТО ОТКАЖЕТСЯ ПИТЬ ТОТ БУДЕТ УТОПЛЕН НАВЕКИ"

рыба на колёсах

на босых ногах
кровоточащие плавники
она шла по воде
и ученики
кланялись её отражению
не более человеческой руки
загибая электроусики
и золотые контакты радиоуправления

минотавр

я охочусь на себя с миномётом
приятно холодит руку женский фаллос
дикие звери порвали мне ватник и батистовое бельё
в обнажённую кожу впивался морской богобык
отгоню его запахом кухни из-под ногтей
из дула ещё тянется карамельный дым,
а человекобык прижимает копытом
подрывное тавро, поскуливая;
терпкий сок медеи ещё щекочет мне матку,
и соски стягивает золотое руно;
я охочусь на себя, совершая чужие подвиги.

эпифания

освежёван дракон бескрылый
спрятан в саван и брошен на склон
между обломками креста
два аиста
суют рыла в пеликана
его горло как рана кровь извергает
сыромятный ремень рассекает кремень
вода точит камень
отошедшее время тянет камень на шее
в воду; небо темнеет, светает, выпь льнёт к удоду
в руке монаха лежит черепаха
на её темени он чертит знамение дня:
лети птицей
журавль стань синицей
колодец – горлицей!
небо стало от огня ало

нимфа

красивая дриада на дереве
плача врастает корнями в кору
её кожа в сочащихся почках
в ядовитых лепестках чёрное молоко
на порванных жилах заводного единорога
скачут искры
у него кружится голова
его рог перепачкан смолой
он порастает мехом сквозь слой жести
её тесное дупло распускается цветом
электроцитрона

мужской конёк

морской конёк
плачет от боли
когда рожает через пупок
полупрозрачных мальков в тех кораллах
где нерестятся весной нереиды
бесполой утробой и насмехаются:
конь ты или не конь?
конь ты, не конь?
и конёк сквозь рыданья
пачкает семенем новорождённых коньков

крит

1

верхом на морском бычке
держась за рожки
европа эллинизировала крит
вместо ушей ракушки
и морские коньки завитков у виска

2

от скуки в тихом аквариуме
пасифая раскормила бычка
как пигмалион галатею

3

аквамарином отливали волны пасифика
когда зевс опустил пасифаю в молочную завесу
короткого ворса; слушая её голос
и прячась от гелиоса в глазах дедал
делал корову; до крови поранилась щепкой –
деревянной зацепкой до столбняка одеревенела;
бык выл, и она мычала, сколько могла, скованная.

4

дедал со складной линейкой
обмерял её живот, делал насечки
на линейных продольных разрезах,
точил императорский нож
и вычерчивал механизм лабиринта, нутро
критского уха, где эхо бычьего мяса
и женского молока будет долгой
идиосинкразией пугать молодых афинян.

* * *

пустяк –
весталка
в песке.

пустяк –
гадалка
во льду.

так и эдак.

кастрация русалки

головой упираясь в рожок телефонного спуска
нажимая на клавишу спуска воды
фанеркой на мыльной пене освежителя воздуха
кафельной рыбкой нырнёт язык в воду
втуне
разбивается в красную небыль консервированный зрачок
кони в томате
кровавая трава на дне океана
рыбы едят нет питаются тунцом
устлан пол начинающий шевелиться как спина кита
в телефонной раковине тяжёлый шелест моря
ковёрной травой расползается под ногами горизонт
когда русалка ополаскивает волосы нажимая на клавишу спуска
кто-то дёргает за верёвку перетягивая ей хвост
её чешуя скована судорогой
тело водой
лицо слезами
унитаз кровью
телефон слизью
глаза морем
тихий стон рыбой
слеза горем
нанизана

венера и адонис

неподвижное море затихнет у берега склепа
рухнет с грохотом сорванный солнцем обрывок листка
в толстой коже опухшие дёсны обрывобережья
чёрной кожей затянут расчёсанный лоб пастуха
в поле вынесенной прибоем морской капусты
тянет хлоя адониса в хвою зелёных волос
и подземные мёртвые рыбные красные кости
опускают свой шелест под корни волнистой травы
опускаясь адонис поранит щеку под скулою
о забытый и ржавый пастушеский нож
солнце бросит в затихших белёсую глину из соли
выход склепа затянется дымкой отлива и слёз

вода и память
       
умершая тень аргонавта
нахлебалась из вод забвения
и совершает побег как мозговое явление –
то ли память
то ли морское безумие –
всякий раз забираю его назад
в скорой пустой колеснице
под вопли сирен

III. КОЛОНИЯ

синдром эвкалипта

*

и звёзды потянутся до земли баобабами
озёра секвойями
форма хлорофилла
легче пробки
марево угольной стены,
хинина
хны

*

лаковая поверхность
узкая как палочка лодка
двумя палочками беру твой глаз
гондолы из гинкго
и чёрные звёзды внутрь воды

*

бруски, вёсла,
обратившись в тебе, уключина,
лопастями в горячем,
в сливках на срубе,
кремация

* * *

чрезвычайно! неуполномоченно!
(крики на улице
журнал на окне)
неожиданно! происшествие!
(кровавое ч/б на развороте,
в обмен на мелочь в жадной детской руке)
неторопливо
разгладив по столу
большую
широкую
глянцевую бумагу
с фотографией крика
и схватившись за что попало
проливаешь
¾ жидкости а затем
оставшиеся 3 стакана
из 4: чрезвычайна!
кровь горлом!

романтика, или шило

за чертой корабля – убегая волной
в трубке пепел
зола
череп и кости
бальзам
ром
натереть себе плечо мачтой
безбрежным парусом расстилается юго-
восток
воском натереть нос, сток,
скат и палубу
каюта без стен
даль
человек как дик
инструмент
штурвал в руках морского
разбойника – шило.

в порту

в ванной акватории
в жестяном тазу листья жостера
кухонное рыло
громоздкого кувшина
и голая жопа порнопостера
мама крепко заваривает крушину
отвадочай
створоженный
милый мой хороший мой
подержи для меня
мыло
в этой пургатории

смерть в прибое

волны бьют
триестинский прибой
тосканской тоской
амстердамская дама
ласкает веласкеса на коленях рембрандта
шпанские мушки кусают летучего голландца
на ладино корридой называется война
и над всей границей звево и свана –
небо безоблачно-голубое
дождусь ли я сна
или меня убьют

краковяк

сердце на палубе
танцует краковяк
и полощется алый парус
инки смотрят в бинокль
ищут над кораблём чёрный флаг
но там только паруса тугие половинки
и сердце сбивается с сердечной речи
песня тонет упав с бригантины как враг
и под парусом только
поляки застёгивают ширинки
горилла горько целует себе плечи
(инки ждали испанских пиратов)
(сердце сжатое страхом молча висит на собственной пуповинке)

* * *

давай раскурим
маленькую птичку
надуем крылышки
как паруса
она летит! летит по кругу!
и всё-таки она летит
(по кругу!)

и сносит дымом небеса

слива и цветок

опуская сливку в синюю миску
девочка опускает спинку
девочка опускает приоткрытые губки
она садится

оливка стоит на столе и не хочет ложиться
кто-то болен кто-то стонет этажом выше
как описать это действие без глагола
и я тебя не понимаю тоже
девочка какает беззвучно

у доктора

кто тут доктор я или вы
я вас спрашиваю
закатайте рукав
что вы доктор вы словно больны
говорю вам молчите и
я прошу вас, вы – врач
вы – гость, так что сядьте

уберите левую сторону, что,
вы не понимаете?
доктор, от всего сердца
да я слышу ваш пульс
я от сердца как вы сказали?
шестьсот
на семьсотстодвадцать?
и метастазы в мозг?
да не у вас – ах не у кого же?

ваша повышенность
подавлена: вену на стол
укол!
доктор, а вы сами-то откуда?
(доктор заикается)
так-так...
я постою, хорошо?
я вас спрашиваю, хорошо
вам?
Да

поезд с киевского вокзала

река десна
тесное купе
слишком широкое для меня одной
болит рука
скорее что-то во рту
скорее
долой

амстердам

вынь занозу мне из спины,
тосканский портной,
на один глаз кривой и хромающий!
в шёлк зашит его горб и
кромсающий глаз
спрятан в горб мозг намётчика.

из шкур, спиноза, из голых кож,
италиец, закройщик,
сшей мне ветер и воду,
сшей мне, маррано,
красный чехол и колпак,
не увижу в московской ночи
тебя сквозь прошитую жилками кровь.

фрэнсис бэкон

дверь –
плавящийся свиной окорок –
это двери и пламя куда входит
синее пламя чистого разума.

поджигая осколок безумия
раздвигает желание
тёплое красное сало телячья кровавая белая
майка на голое тело дырявого мясника.

пространство выворачивается телесный угол
и его туша и душа висят на газовой розетке желая взрывает
сине-ужатым беконом под красным яйцом живоглота

в дверь столовой для завтрака втекает крутящимся креслом
шевеля целым бедром пока ещё очень целая мясоручка
и полная жена мясника. его розовое и синее
надувается дурной несцеженной

огонь взлетает газ взмывается синей красной спиральным рулетом
на ножку натянут распушённый бумажный цветок – не пачкая рук

кривой зуб

с раскошенной спиной
дерево фонтана
лопатка
окунь
приманка бордюра
надо ниткой её
и пробкой
фартуком и пробиркой
над окунью из крыла
надо юбку её
окно из фонтана
и без боль

самолёт на ветру

стюардессы из
        пластика
свисают вниз головой
        красная свастика
свис аэро
        флот в клочья парус
не летать
        на голландских компаниях
и в розовые тюльпанные облака
        ложатся крылья;
стеклярус
        сделан из воздуха ночью
"дамы воздушные подушки
        господа чёрные ящики"
матросы
        разматывают кислородные рылья
"дамы на своих местах"
к креслам их пристёгивают
        тросы
годные удержать страх
        и истерику
"господа пройдёмте в уборную"
        вода;
лёд
        цвета медного купороса
перемолот и льнёт
        к вёслам пропеллера
из него сделан бутылочный коктейль
        пьяные стюардессы
        хлопают перепонками
дамы вяжут
детям
глаза
пелёнками
господа без сознания
        садятся на мель

лёгкий немецкий акцент

в акрополь
на поль
не капаль
кров

соты

6 утра, как обычно.
началом был собачий крик на улице. место.
фиксация места, ориентируясь по местности пустой руки.
пустой руки без руки, пустой:
это трезвые 6 утра.
шесть.
шесть-шесть. шесть-шесть.
вкладывая в руку шестое о тебе,
заплетаясь,
ориентируясь по местности твоего голоса:
шесть, как обычно, утра.
неокончательно.
слабая попытка финала:
крик собаки, места, утра.
лбом подавляя древесный ствол.
нет – места, мест-мест.
шестью утро – триста мест,
триста пустых мест,
сломанная геометрия ищет руки,
ориентира, шестого угла,
но все триста незанятых мест вокруг руки,
руки, пустой руки твоей –
местью триста пустых мест –
дают в остатке:
пустое утро
поваленный ствол
шесть сот
360?

неогетто

балка упала
на архитектора
руки рабочих в крови
тора тора тора до стёртых ногтей
и вечер прочтений в свинарнике

сломано у моря

(сломана колыбель и недвижим затопленный остров
медленным полохом звёздного неба ослепнет закат;)
сломанное протыкает мягкую кость
игрушку младенец с кудрявым
на волосатую бороду
сердце матери
пеленгом в перегородках
взойдёт облако
младенец выкатит слёзами больной бок
о слеза
о слеза с придыханием

почему инквизиция уничтожала летописи

сквозь зелёное дно
лошадиного ока
светилась красная ось,
опираясь на отрока
теплилась летописца душа

и дрожала рука
на дне колодца книгою сокруша
тень костра – книга остра
была как огонь и страданье,

и в неё было вписано лошадиное ржание:

это буйно скакал конёк-уголёк
красным пламешком в месте огня –

распылялся как ночь
распалялся как день

– конь спотыкался и падала тень

"их сожгли, не распяли" –

так умоляли записать летописца в тетрадь,
но худые как спицы
его пальцы писали:
"их распяли, распнули, распинали,
как лист распинают в тетрадь,
а потом их снимали
и распинали опять..."

крест из триеста

Письменная исповедь всегда лжива. Мы лжём каждым словом, сказанным на тосканском наречии!

Итало Звево

ляжем на синий матрас в триесте.
пусть хорваты поют в кустах
о небесной невесте над пляжем:
вороватый народец без глаз
слева направо ломающий крылья креста
добавляя запястья плечу
обниму коченелые листья
твоё тело колючая щепка
остро стукнет мне в печень лучом
ляжем на жёлтый подстил триестинский,
бесполезная песня моя.

взрыв шорохом

(жёлтые синие стены обступают порогом луншафт.
медленно наклоняются треугвёздочные внутрь.
белое мясо шорохом плавится на вертеле: спираль грудь к распяленной треноге, Козья кастрирует овцу.
абсолютной жаберной подушкой наслаждается синее море
выстрел в упор разрезает канат гильотины; голубой глаз выкатывается, и она спешит его поднять.
сухая солёная рыба фарширована шорохом песком.
мясник опускает налитые кровью глаза, чтобы не излить свою душу.
в небольшом доме с высокой трубой наполняют гнутый шприц и затачивают пламя о ложку.
ошмёток песчаного голема опускается на дно. пена. шорох сена о мясо.
пепел; со стены старая краска голубой перекисью
оба через стеклянную трубочку вдыхают шорохом хинин.
соль сальпетера медленным хлором шорохом гасит кальций; она взрывается. он вращает железо.
стены и Козья с загнутым для пыток печени ножом горят как бензоколонка
серебряными листьями
дно стакана с рыбьей водкой. в лице сияет кратер выбеленным криптолюминошрохом;
лицо закусывает сыром и пеплом, поворачивается лицом, матку младенца, и не говорит.)

IV. ЖОЗЕФИНА

кино, слишком много

камни на полке
одежда в углу
дырка в полу
в коже булавки
в окне муравьи
не встать

бунюэль и висконти
виски, понт и апрель
телеэммануэль
богов гибель
фёдор – в постель иди фёдор
мне ещё кино досмотреть надо
про ставрогина

душно как летом
или под кримсона языки в желе
рожа актёра
красив как дитрих
а зевота-то
спать – пока грустная мысль
меня тут не нашла
и по глазу лезвием

* * *

давай раскурим
маленькую птичку
надуем крылышки
как паруса
она летит! летит по кругу!
и всё-таки она летит
(по кругу!)

и сносит дымом небеса

французский поцелуй

на голодный бульвар
стонет стылый кондитер
и пирожное булке
не спеша говорит
выговор благородный
словно кельтский французский
самовар греет воду
а на улице снег
осень; лист безотрадный
в луже всплыл осторожно
выбивает ковёр с придыханьем штукарь
только я в переулке
только ты в переулке
запечатаны руки в перчатки, а булки
в карманы, карманы
только щёлка на кише
не спеша и всё тише жамэ ву говорит
кому

зерно любви

дочь
играла
в песке
с пауком
с бледным глазом
и убила его.
мать
беззвучно ушла
на вязаньи
петлю затянув.

качнись, колыбелька

а может быть кто
поведёт вдруг копытом
и лопнет на скрипке конечно струна
и кто-нибудь рядом
ничто не забыто
луна

и кто-нибудь скажет
а если на небе
а если под снегом
такое как лёд

и кто-нибудь ляжет
под этой телегой
и кто-нибудь в хлебе
обрубок найдёт

. . . . . . . . . . . . . . . . .

а лошадь качалась
по свежему снегу
и голос как ногу она подняла

и кто-то простёртый
калечил телегу
и жалкая жалость
в той песне была

* * *

по лестнице вверх
в тёмном подвале
на сыром чердаке
в подполе в ванной
на полу и в постели
и по лестнице вниз

вдоль парапета
воздух бьёт из отверстий
и в полу и в постели
воздух проткнут и нем
глух сырой парапет
слеп чердачный проём

на полу и в постели
ярко ноет сверло

свело
о свело
о о свело
о

о ноет сверло.
глухо стонут ступени
в ванну падает стружка
растекаясь водой
стонет воздух
онемевшей ступнёй шаг
на полу и в постели
о свело о ярко о как ярко
ослепляет звуком
немое падение лестницы

што

И как хотелось бы сказать некоторые лишь из слов о себе зародившиеся в родном гробу не отмеченные признанием буйных красавиц повести которых достойны кисти я имею в виду руки тициана

И как хотелось бы заглушить их неприличные признания отмеченные выхлопами под фалдами моего одностороннего и я прижимал их к своей женской груди и был даже как бы утешен их жалостью страхом и нежностью их высокоразвитых чресл и отчасти утешен их снов и безутешен о неверность хоть ты и прекрасна руки шекспира

И вполне устарела моя способность не юна я возможности сказать слов где моя преждевременность моего призрака отмечена дрожащими слёзами в нелюбимых глазах и тенью отрицания этого самого ну стиля проза что ли

* * *

рюмки кольцо бьёт солнце на много осколков сбив солнце.
море шелещится тщетно пробуя воду ступнёй не на вкус а вино
исчезает из памяти медленно долготное столоверчение?
верчение ножками обнажившейся стула:
стула возникшей из коловороченной вязкости таза и волоком
спинка подпаленным хворостоком плавает вниз.
бесполезным хромащим пятном проползает щель и скрывается
в яркокрашеной щёлке красавицы стула.
соломинкой щель перехватив волоски вина мы срываем губами
из одной рюмчатой ножки стула-ню
на обломках кораблекрушения солнца
из грации женско-тонких ног стула жёстко-звонких –
звенящая голая плоть стропилок и домик у моря

фотосинтез

частой кожей отзываясь на пыль
(заволокло туманной пыльцой язычок в чаше фарфорной цветка)
пылью запрудив плод зрачка
(язычок цветка)
отзываясь на сон бледнофарфоровой кожи
телоцветка
(чашедно)
завязалась нитка фарфора узел угла зрачок
(шарик плода)
фарфоровая чашея у ядра плодоножки
(засвербело попавшая пылью пыльца через рот)
человекожа бледный зрачок и красное плододно
(цветящий туман)
расцветает зелёной солепылью истекая бледноводой
(в полость вязкое рта)
фотосинтез

ночью

у бабочек ночью
глаза горят
у дохлой рыбы
кишки светятся
и расчленённое слово
ночью тоже дрожит
жёлтым фосфором
нечеловеческим

почему я ещё не в воде, грифельная ода

вода к воде
кровавый снег
журчит как первый зной голодный
звериный вой
хромой ковчег
вода к воде
я не вода
я ной

короткая серая юбка

в седолистом саду,
где глаз улицы кос,
тих канал, вьётся ночь
прядью спутанных кос
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(и над юбкой измятой и серой...
капитанская дочь...
...фосфор, кровь, пахнет серой:
ночь, фонарь, гарь волос...)

* * *

скоро – не скоро ли
долго терпели
кто я вам, лодочник?!
– Ломтик сгоревший!

камни заговорят

вот стоит на погосте
не шелохнется мышь
шелестит лишь губами
слышишь? слышишь? проснись
только серая статуя скорбно
набекрень и нахмуренно крестится...
чтобы камни ожили? – окстись –
среднерусская плоская мышь

аналой

здравствуй, гармоника.
я потерпевший.
я затонула.
я книжку читал. –

все ваши жалобы
в сборнике песен
рыда
рыдая рыдая рыдал

молитва

вот он, отпечаток
моего тела на постели, господи.
вот она, боже мой,
сквозняком приподнятая душа.
не приведи же господь бог ты мой
чем-нибудь бестелесную
сущность твою ощутить.

первый день

слепые косули
косые струи
медленно потока
и лесного пожара
убежали
остановка
самое время начать летопись
внести первым: ели падаль и шишки
(кедры падали,
шёл дождь
и коршун косился)

аспидарий и верфь

топорщится на ветру
соловолна дёгтя из обломка
гнездо доисторического древка
соломка на стружках
насечка годовых колец
на обручальном пальце дровосека
сорван ноготь дупло
и лёгким корабликом
дрейфует по ряби смолы
под корой
вытягиваются
ветки руки до локтя
дровосек замахивается
сучья запястья
и дерево сворачивается парусной змеёй

вдвоём

удав и удавка
пили вместе
и повесились
друг на друге

как рыба

выхожу на берег
сквозь порожний
берег выхожу
на пляж из воды
на широкой полосе берега
выхожу из кожи из себя выхожу из берегов берега
выхожу из берегов
желтокож
краснокож
зеленокож
берег кожистый
выхожу из него
жестокой чашеголовкой
человекоцветок
отчаецвет
из-под кожи под ложечкой
опорожненный
ожечкой
стрежоской
жабочкой

температура

широколистое покрывало с головой лоскуток
прожевало шерстяное животное из твоего рта
шёпот
шёпот
шёпот
шёпот
изо рта
шерстевало
одеятное

горячее пробило кажется три ночи или семь дня
семь
семь дня
семь
семь дня
время
три
семь
тридцать восемь

семь время сеять времени с иголкой в руке
мост посадить как сад над рекой мозгосад
иглой осторожно прокалывая садоземлю
иглой
руку
шёпот
три
рукой
рукой
рукой
иглой
одеялом пожалуйста укрой меня
глазное яблоко повернуть
в колотую землю уронить
семя рукой
рукой
иглой
тридцать семь дня
яблоня
ты моя яблоня

лето

голубые облака – коричневая ваза
у гусеницы клоака, у яблони яблоко
дожидаются экстаза в тени вяза
конь, кошка и собака

смоковница

змееголовка
растёт в лесу
голова саломеи
на весу
из клубка свешиваются змеи
на осине разветвляется крона
как горгона
на верхушке клёна
как маковка
ягодка паслёна
голова соломона
в тине, в болоте растёт хвощ
стелется тощий мох
овощ падает в ворох соломы
и как шарик каштана
по моху катится
голова иоанна

инквизиция

дыба
из остова
осени,
и воздух
растянут на ней
с трудом
и брызжет,
как кровью,
дождём,
и тело его
холодает,
и ты распни мне
пальцами веки
и мучай
давай
неподвижностью

твоя осень

бутерброд
борт бутылки
кривая рыбья спина
листья
холодает

падает в обморок
(четыре пластинки)
чёрная
глубина

торг порезанный палец
картонка
путешествие вглубь
сквозь туман
что ты делаешь
пишешь по делу

что ты помнишь
пустой кошелёк

облака садятся на плечи
потной задницей

холодный пот

едва ли?

роща пишет письмо в лес:
салазками заездили
ели облазили
и бабочки полиняли
и птицы тоже все улетели
возьми меня в жёны, я не вдова, я сиротка

кому-то

у, вы – вы умерли
а мы не пострадали
и нам не вы
а ивы тронули умы-то

мимикрия

заманиха распустилась
зацветает акация
жасмин и жимолость
прострация
от запахов
аллергия
от вздохов
никак
лучше не сдохну
а влезу на чинару
и воздуху
вниз головой наору
на ухо
как зелёный какаду

ты

когда ты входишь – мухи дохнут
от цвета кожи
и зубов
а семь голов,?!
на каждой по три рожи?!
ты на дракона стал похожий

(тебя не видела давно
как будто ты дракон прохожий
или пучок кошмарных снов)

...о, милое двадцать одно
очко твоих открытых ртов...

в странном сне

на коне, на моём деревянном
по-хозяйски сводничая
я поеду подругу ему искать
стану отпускать поводья
он увидит звезду на луне и тогда
огибая стожары и возничего
мы взлетим на крыльях майских жуков
и среди половодья по лугу
запалим жеребячьи ночные пожары
водолей от испуга свалится с клячи
мёртвый конь тяжелей чем обводья пруда

шпанские помидоры

итак, было рано делать выводы.
выходя на сухой балкон,
возвращались с дырой в голове
почти всякий раз.

и так. было. но всегда.
выходя. из воды оставаясь
с сухой головой.

так это и было. их выводили
с балкона с сухой дырой
в черепке.

так засохли четыре цветных помидора
желтый зелёный и красный
их выводили в горшке
на глиняных черепках
из сухого пролома в воде.

держи память

два яйца разбиваются
на корме бригантины
в трюме смотрят картины столпились какие-то лица
в шторме ли́ца утратят своё выраженье ресницы
и с торца подбирается
вереница зелёной беспамятицы

я стою за бортом
человек на штурвале
завывает в аврале
я привязан как флаг
не касается влаги
борт фляги
в ней – послание
от памяти к памяти
посреди океанской сумятицы
подпись: твой Анеокс.

литеры эволюции

на больших листах
всего два слова:
фарш
и сова