* * *

знаешь, какого цвета
должен быть парус
чтобы не лопнуть в солнечном ветре?
из какой тишины я тяну этот шёлк,
у каких пауков отнимаю.
сколько дыр оставляю для лишних лучей.

чёрный парус приносит наживу,
красный – потомство.
в белый саван уткнувшись приходят враги и недолгие гости.
жёлтый бархат натянут над судном богатых больных.

я плету нам бесцветный как голое тело
частый словно секунды ресниц
и ничей как наш парусник парус.

ПЕТЛЯ. 5. LOOP.

Почему так, а не по-другому? Может быть, Лейбница почитать? Говорят, дети среднего дошкольного возраста задают много вопросов. "Почему трава зелёная?" Сын таких вопросов не задавал и продолжает не задавать. Почему бы? Это уже я спрашиваю.

На потолке крутится вентилятор. Беспокойные люди иногда верят шарлатанам. Шарлатаны иногда оказываются вентиляторами. Многие считают, что сказать можно вообще всё, – это те, которые предпочитают один раз сделать, чем десять раз сказать.

А вот если сказать: представь, там идёт человек, а тут стоит, а потом они упали и жрали одуванчики, а в волосах ребёнка гнездится одноимённая фантастическая книга, в которой ты обо всём этом прочёл? Что? Это вопрос: почему так, а не по-другому? Как можно жить, не упёршись носом? Где оно, житие-бытие, не вижу, вижу пядь, запястье, успокоение, собачье усыпление, до свидания, где?

Бабушка Вера, неродная бабушка, за самолётами. Она жила в Средней Азии. Средняя Азия хрустела, как середина зелёной редьки и конверт, который мама вскрывала карандашом. Бабушка Вера привела меня за руку в эту сердцевину, в прохладный дом с толстыми стенами и розами в апреле, с горячими лепёшками вместо бутербродных ломтей. Она не смотрела на меня и держала руку некрепко и без боязни, и рука у неё была сухая и в складку, запутанная, не как у мамы. Я смотрела в пустой камин – камин! – и на бабушку, а она не смотрела, стояла прямо, не улыбалась.

Пядь, запястье. Покой.

Только не надо говорить мне, что это бессмысленно. А нет, более осмысленно такое вот, да? – Здравствуй, дорогая, я так давно тебе не писал. Это не значит, что я о тебе не вспоминал. Я пронёс память о тебе сквозь все эти годы. Твой образ был мне маяком в бурном море житейских невзгод. Сколько лет прошло, а я всё помню тот вечер, когда мы сидели на лавке в парке и пили пиво, которое липло, оставляя круги на краске, которой были выкрашены скамейки. Дорогая, жива ли ты? Я благодарю Бога за нашу тогдашнюю встречу, и прошли годы, а я, тем не менее, и т.д., и т.д. Ну, хорошо, допустим, с пивом я мимо цели, но суть?

На потолке крутится вентилятор. Сын читает "Алису" и говорит, что нонсенс относится к повседневной жизни, как муха к котлете. Липнет. Товарищ по беспамятству признался, что перепутал книжку про феноменологию с огурцом. Он на самом деле имел в виду что-то другое наверняка, а я совершила геройский поступок, купила кастрюлю, красную.

В Берлине знакомый изжил связь. Однажды так не захотел идти домой дальше изживать, что не пошёл, и не шёл, и не шёл целых три дня подряд. А она там сидела, как связанная, и не могла выйти, потому что у него была только одна связка ключей. Они жили в доме, где надо было ходить с ключом в отдельно встроенный туалет за закрытой дверью. Так что когда он потом всё же вернулся изживать, то нашёл в доме записку (ушла совсем) и кастрюльку, красную, полную говна.

Метафорика побеждает. А кто-то пьёт из двух бокалов вино и воду.

Кто-то третий пьёт из трёх. Некто, отрезанный ломоть, наблюдает в окно красный закат. Я тоже наблюдаю. Ребёнок, театрально: вы просто колода карт! И хорошо. Дочитал Алису, наконец-то. Пойду спать.

* * *

надо ли выходить,
если и так уронишь,
не глядя, если расколешь синий столбик воды.
вот стучат мостовую.

ты качаешь беccмысленной головой, ты лошадь,
осёл, не живой, нарисованный,
ты меряешь воздух спиной.

из воды получается, при смешении с чёрным, –
пьёшь ли, воздух, – картина.

нет, не ты: это я, только дважды,
и однажды я спутаю воду с огнём.
сколько раз может площадь порваться.
под камнями течёт голова.

* * *

под хлопковым деревом
спит моя вера,
не буди её бог
не буди её белое
не пряди волокно.

только тянутся
струны
через завтра, сегодня,
– прясть серебряный войлок.

прясть из белого света
покрывало с узором,
где не видно лица,
где лицо, вера.

* * *

как к ладони ладонь
не перевести
через границу
трёх осей света
не сложить в одно две половины.

как в середине
ровно невполовину
лежит в себе дважды сплетённое сердце, камерный зачехлённый квартет.

я не вижу кристальную мутную линзу
за границей зрачка – только синее небо, тёмный колодец и ровные дни.

если есть середина, не сквозь рот и крестец растёт её хорда.
непрозрачная тень между яблочных половин
под опущенным веком, под опущенной веткой.

* * *

камни,
ощерились чёрными створками
прошлогодних ракушек,
в воде лежит,
из дна выбираясь, как дитя из утробы,
зелёная кисть
речной лилии.

на камнях,
из четвертей
полена сложу
сруб промокший, не для
сожжения и дыма,
а чтобы берёзовый дух
из мёртвого дерева
тронул треск под ногой
отдавшему долг
пустому дому моллюска.

камни, медленно
тянется кисть –
мои руки в талой воде у прибережных камней –
и персты речной лилии
над бутылкой, поросшей
створками тёмных ракушек.

* * *

Питеру Фенвесу

в загорелых руках
он держит
разноцветные камни
в белом бархате
в тёмной коробке
со звёздами по золотой сети
на замках, отворённых
не ключом, но мечом,
лик укрыт тенью
опущенных глаз.

и когда он берёт кисть
в левую руку,
а в правую руку
мерную ложку,
разноцветные камни
текут на полотна
и во рты страждущих
светлой
целебной водой.

* * *

египетский бог-осьминог
держит в щупальцах
тени кораллов,
голубое сияние вокруг серой его головы
затуманено в тусклой воде,
и покров ската укрывает от солнца
бордовые струи:
так память
старше чем рифы струится
из-под гулкого сердца,
чей пульс – эон
и молчание – землетрясение.

* * *

в затоки
под насыпью
плывут змеи,
на хвосте каждой – новость;
на глазах каждой – вечная пыль;

а потоки укрыты ветвями тонких деревьев,
где как улица – в разные стороны –
идёт, покачиваясь, одногорбый верблюд
и крутится колесо
велосипеда, под толстой шиной
змеится песок, и свисает ноша,
и будничный день над подземным потоком
скреплён змеиной слюной.

* * *

путник с собакой
взял за руку
и через мостки
над оврагом,
полным цветов,
и через чащу,
спутанный ветер в вершинах,
под деревьями – мягкие листья

и роса на кустах,
и путник с собакой,
за шляпой лицо,
по мосткам и где тропами, а где грязью
вывел к людям,
и им говорю, и слышат,
и их воздух – мой воздух.

* * *

палкой с крюком
рыболов тащит на берег
хромую посудину,
в ней запечатан
в промасленный холст
рисунок.
он ещё не умел из кремня сделать огниво,
из базальта – лопатки,
но уже знал, как пилить известняк
и на бумаге печатать отражения растений.

* * *

под подсолнечником
то есть дважды под солнцем –
так мы живы

только тогда семена дозревают
когда солнце обуглит их кожуру,
твёрдой ночью от солнца укроет,
и уже не молоко,
их наполнит тёмно-светлое масло.

только тогда подними мою голову к свету
и лицом словно тенью укрой.