|
Птицы
На мимолётный Трапезунд
Садится лёгкая армада,
Как пёстрый ярмарочный бунт
Наутро после снегопада
(За час сменился цвет холмов)...
Ни минаретов, ни домов, –
Одно лишь пение и шелест...
* * *
Он глуп, он толст, он жаден.
Он много пьёт и спит.
Нескромен и нескладен
Стареющий пиит.
Над ним смеются боги
И бабы на быке.
Он пишет им эклоги
На птичьем языке:
хотел бы стать я никой
средь пальцев мраморных увы
крылатой и безликой
и чтоб не нужно головы
* * *
Русалка по имени Мальта
Сидела у царства теней
И пела глубоким контральто
О девственной жизни своей
А мимо ходили герои,
И каждый её угощал
Но вид их запёкшейся крови
Русалку изрядно смущал
* * *
Жена
всю ночь
шила
ребёнку игрушку
из старой шинели
– Милый, милый, она шевелится!
... смешная тварь сидит, сверкает медными глазами...
– Спи, тебе показалось.
...ага, показалось...
Маврикий
Маврикий плывёт по теченью какао,
И рыбы кружатся над ним.
Он ест мандарины и пьёт кюрасао
И курит фисташковый дым.
Колония слева, колония справа,
И жизнь хороша от и до.
Его ожидает посмертная слава,
Как синяя птица додо.
Тело стало тяжёлым и глупым, как камень.
Маврикий проснулся – темно, и вроде бы лодка всё ближе.
* * *
За десять дней до рождества
С платанов падает листва.
Сова гнездится в старой колыбели.
В саду поспели
И мандарины, и хурма.
Пришла зима.
Виктору Пелевину
Если в кране нет вина,
значит – понедельник.
Под окном поёт шпана
(полосатый тельник)
про сибирскую тайгу –
комары да стланик.
Там в дупле живёт шойгу,
косолапый странник.
Ты умойся, причешись, –
поезд у порога.
Раскатись, едрёна жисть,
широка-дорога.
И товарищ тебе вор
со звездой да в бурке.
Ты теперь у нас фольклор
в жанре антибукер.
* * *
Нет ни страха, ни старости –
Только стрижи и стрелы.
* * *
Там море, и инжир, и дикие маслины,
Солёный виноград
Лилово-розовой долины,
Потом – полынь, и кеклик из-под ног
* * *
Лисица квакает, а жаба
с рассвета воет над ручьём;
два журавля, владельцы паба,
округу держат под ружьём.
Случайный гость, бледнея ликом,
стремится прочь в смятеньи диком
и претворяет свой кошмар
в недостоверный мемуар.
* * *
На птичий бал отправилась душа
В костюме острокрылого стрижа.
Вдруг ветер стих, померкло всё кругом,
Земли не видно, запах незнаком.
Теперь одна летает над водой
И обрастает бледной бородой.
* * *
Среди знамён, покрытый славой,
резвится львёнок златоглавый –
герой-любовник, сын полка.
В беззлобной отроческой пасти
предвестьем будущих несчастий
трепещет мёртвая рука.
* * *
...подробности не сразу
и разглядишь: колосья на песке,
и ящерица щурится при ветре;
взлетает одинокий галагаз,
вторгаясь в чёрно-белую природу,
и берег, поскользнувшись, матерясь,
вдруг падает в податливую воду...
* * *
выхожу на пустырь:
перед домом снуёт поводырь
с деревянной лошадкой
одинокая мышь,
поедая фундук и кишмиш,
вниз по лестнице шаткой
вперевалку идёт,
и пускает слюну идиот,
и дрожат корифеи
перед мышью такой,
и качает во сне чью-то кой-
ку, и рявкают феи
а иду через край,
через ригу, двину, зарасай,
к запредельной паланге
и встречаюсь с собой,
а ко мне мягкокрылой совой
приближается ангел
* * *
Утро белое и сырое,
как овечий сыр или школьный мел.
Туман разбросан драгоценным хламом,
И каждый дворник кажется Адамом.
* * *
в сбивчивом шёпоте
(не пикнуть, не привлечь внимания)
в воске и копоти
под сводом ютится ушастых золушек стая
* * *
в тени земляничных шелковиц
платон на прогулке шагал
курил сигареты смешные
народные песни слагал
платон был визглив и опасен
когда рассыпалась весна
и даже маститым учёным
природа его неясна
* * *
Суеверный любовник
жалок,
как бешеный пёс
в Венеции.
* * *
Марго и Григорий по городу водят медведя,
играют на дудках, свистят и зовут его Гдедя.
А он, улыбаясь, заходится в аплодисментах
и черпает мудрость в подобных забавных моментах.
* * *
И страшно, и сладко на сонную душу смотреть,
Когда, пробудившись от молний, по комнатам мечется мышью,
Дрожа огибает все люстры, боясь бы сгореть,
И вдруг замирает меж ставней, внезапно привыкнув к затишью.
* * *
Иду мимо мавзолея:
Из окошка – Пирогов,
Рекламирует бальзамы
От естественных врагов.
Опук
Гора, как кровоподтёк, как вывихнутый сустав,
Набухла у края степи, среди высохших трав,
Нелепая, как удод на пляже, как хохот льва,
Белая, алая, отрубленная голова.
Керчь
Кругом – холмы, полынь, перепела.
В степи гремит весёлая охота.
В прибое дремлет юный василиск.
Волна отмыла берег добела,
И лёгким прахом сделалась пехота,
И покосился ветхий обелиск.
Памятник в Париже
Под сводом каштановых крон
Ползёт и бранится Камброн.
И лев, зеленея от злости,
Грызёт генераловы кости.
* * *
уж продан хлеб и куплены коренья,
вино, вода, и мясо на столе,
и вот – по крыше лёгкие шаги
(кошачьи вроде) слышатся, стихают,
и вся семья вздыхает с облегченьем,
как трепетный олень
* * *
проснулся, испугавшись, что сейчас
во сне усну и больше не проснусь
и буду падать, падать без движенья
вдруг ужаса коснулся – и проснулся
* * *
В кепку набрали из банки домашних маслин,
Взяли вина, вниз по оврагу пошли,
По артишоковой роще.
Мир расступался вокруг, как Красное море...
* * *
цари да рыцари
шпорами выцарапали
ципору с яйцами,
цапа с копытцами,
цербера с лицами
цокали, цокали,
цокали, цокали,
пели, шептали,
кушали шефтали,
пили киндзмараули,
устали, уснули
цокалке – конец.
1905-2005
Как павший лебедь, гибелью Европе
Грозил мятежный северный пришелец –
Отёкший, хмурый, грузный, безобразный.
Прошло сто лет, и снова – ужас, ужас! –
В Констанце поднят флаг над карантином.
* * *
Над поездом, сошедшим с рельс,
Стоит в раздумьях Парацельс,
И полон сумрачных амбиций
Его котёл золотолицый.
* * *
Слова и мысли – будто острова –
сияют в тёмном море ощущений
* * *
В мансарде жил Дурак. Его привычки
плелись за ним, а к вечеру, устав,
закручивались в бравые кавычки
и прятались под флорентинский шкаф.
Дурак, бранясь, внезапно и проворно
выпрыгивал из ветхого окна.
И берег от Монако до Ливорно
окрашивался в цвет его сукна.
* * *
Забыть стихотворенье. Не сломать
Шток-розы под окном. Оставить место,
Знакомое давно. Шутя поймать
Тарантула и выпустить. Из теста
Пельменя не слепить. Не строить дом,
Но посадить у озера секвойю.
И лунный заяц в небе молодом
Кивнёт мне вслед ушастой головою.
* * *
листья в форме колеса
осыпаются на крышу
за амбарами лиса
неуклюже ловит крысу
а ты крысу не жалей
а лучше мурку хозяйскую пожалей
угости девушку таранькой
* * *
Студент выпивал на причале.
Его с кораблей замечали,
и кто-то платочком махал,
а он поднимал свой бокал
и пил обращаясь к пейзажу,
спиной к казино и пассажу;
он был одинок и раним.
И чайка летала над ним.
* * *
Словес сухая чешуя
забила рот.
Весь мир молчит; один лишь я –
наоборот...
* * *
наши мальчишки, как водится,
загнали кота на дерево
и ищут камни поблизости
но однажды кот расправит крылья
и закружится над двором.
* * *
Он шёл по полю. Звери, слыша звук
Его шагов, бежали. Он сердился.
Когда повыше солнце поднялось,
Он лёг в траву, уснул. Ему приснилось,
Что к вечеру вернулся он домой.
Над ним кружатся алые олени.
И старенькая мама, хлопоча,
Несёт ему в котле нехитрый ужин...
Он ел, и мясо виделось ему
Как будто пламя – жгучее, сырое.
* * *
Дяденька, вы рубль
не находили?
А мы вот нашли.
* * *
Оступился. Ахнул.
Выпад. Выпад. Пируэт.
На дорогу ангел
С клёкотом пикирует.
* * *
Ох, облака, бывает, неуклюже
Садятся стаей, расползаясь к луже
И чуден день становится однажды
В движеньях их, смягчившихся от жажды.
В такие дни светло и неуютно
Читать в библиотеке многолюдной.
* * *
я вижу юношу в рыданье
(небрит, всклокочен волос, глаз подбит)
спешит средь ночи (на свиданье?)
в руках – пространный перечень обид
боится, что ли, не успеть?
Камнепад
"На горе Арарат
растёт кровавый виноград".
Роковой скороговоркой
горы бредят и брюзжат.
* * *
По стану врагов я хожу без смятенья,
И стражникам кажется, будто бы тень я.
* * *
Воздушный змей летит над морем,
Дурной и жадный, как баклан.
На нём сидит покрытый горем,
Одетый в юбку и реглан,
Суровый карлик чернолицый
В обнимку с розовой девицей,
Гордясь, как мраморный щенок,
Огромной пушкой между ног.
* * *
иной раз полуобернёшься к зеркалу
проверить, на месте ли медальный профиль,
а за затылком уже разрастается
тёмная хитрая личина
с пламенным языком
* * *
Бедна естественная речь.
Стихи получше. Как, однако,
бывает трудно их сберечь.
Сухая горсть нелепых знаков
летит по ветру, стоит нам
раскрыть ладонь навстречу дням.
* * *
...верблюдов нынче нет, но страусы не хуже обманывают путника в степи...
* * *
Над тундрами, озёрами, полями,
Пленительная снежная страна,
Ты высишься багровыми кремлями.
Пережила волнения и войны,
Средь вод московских трижды рождена,
Ты царствуешь неспешно и привольно.
В пустых брегах под славословье птичье
Ты предаёшься мыслям о былом
И зришь своё грядущее величье.
Восстав пред миром тению двуглавой,
Меж Вислой и Амуром бьёшь крылом.
Гордись, Россия, долей величавой
В кругу твоих вождей и полководцев!
* * *
Причалы. Сад. Канатная дорога
карабкается вверх.
Гора крылом трепещет у порога,
как падающий стерх.
* * *
Я помню – когда-то в Куоккале
две нерпы на пляже мяукали,
и финны на лыжах
сбегались, услышав,
что есть ещё нерпы в Куоккале.
* * *
Жаба, белка, песец... –
говорим, но имеем в виду вовсе не животных.
"Хрен!" –
говорим, но ведём речь не о приправе,
не о растении с белыми цветами и даже не о детородном органе,
а скорее об отсутствии чего бы то ни было.
"Сколько времени?" –
говорим случайным прохожим, как будто торгуемся на базаре с ангелами.
"Времени нет", –
говорим удовлетворённо и выдаём желаемое за действительное.
И само это слово, "говорим", звучит как богопротивное племя
из библейских времён.
* * *
обожаю пугать уток в парке
когда эти жирные дуры
сидят на пруду
я подкрадываюсь и кричу
они разлетаются по небу
сияя зелёным и лиловым
оперением
* * *
Урсула и её лемур
в одеждах из звериных шкур
бредут по розовой пустыне,
и пребывают там поныне
на их пути – пески, вода,
кочевья, башни, города,
долина, пыльные дубравы
и медный царь у переправы
* * *
В тёмное время
суток, иногда
затягивающееся,
Господь прячется
в библиотеках.
* * *
Искандер, съев под вечер барана,
крепко спал во дворе ресторана.
А Муса сквозь листву
наблюдал наяву
в звёздном небе иного барана.
* * *
Вот, предположим, забулдыга:
Его лицо в тонах индиго
Сияет радужным огнём,
И смерть читается на нём.
А у тебя сквозь ткань рубахи –
Лишь многочисленные страхи.
* * *
Хоть Орфей и немного хромает,
Но цветы собирает легко.
Если Бахус его не поймает,
Тот нагадит в его молоко.
Оттого-то и Бахус невесел,
И Орфей не особенно храбр.
Он топор в своём доме повесил,
И начищен его канделябр.
Романс про Штефана
От Любляны до Тарусы
Да по лунной стороне
Едет Штефан вислоусый
В переливчатой броне
На него – закон с печатью,
На него – стрелец с пищалью,
Поп с крестом,
Чёрт с хвостом.
Штефан молча едет-едет,
А луна всё светит-светит
Едет Штефан среди злаков
С палашом наперевес
И у местных вурдалаков
Вызывает интерес
– здравствуй, здравствуй, гость любезный,
и откуда ты прибрёл?
у кого сюртук железный
так удачно приобрёл?
и зачем ты ездишь, милый,
понад нашею могилой?
Штефан охнул, спешился
Да на дубу повесился.
Девять дней в петле проспал,
Потом проснулся – и пропал.
| 
