Аисты, ворона

Сразу было заметно – выжить не удалось
бы ни водителю, ни пассажирам.
Молодой губернатор приказал водрузить
машину с телами на близлежащий столб
и держать до весны в напоминание проезжим.

Во избежание же претензий родственников
к объекту был прикомандирован милиционер.

Прохудились крыши, не стало и белых аистов.
А по долинам охотники
замечают аистов чёрных.

Мимо едут длинноволосые люди в галстуках,
глазастые школьницы, поют:
"Никак не могу купить любовь за деньги".

Милиционер улыбается, начинает мурлыкать под нос:
С каждым днём солнце встаёт всё раньше.
Почему же я люблю тебя всё меньше,
моя работа, моя ворона?

* * *

Он озирается:
гнутые рёбра в стиле модерн,
рога заросли ломоносом
и спаржей чахлой.

Велосипед утонул.
Баскетболисты
вырывают мячи друг у друга из рук
и едят.

– Подушку твою давно
и понюхали, и канонизировали.

Тексты, написанные без ведома автора

Сотрудники агентства по борьбе с особой жестокостью,
специалисты в разных костях,
застыли перед окаменелой костью,
изогнутой в двух плоскостях.

Любовь – это юный разведчик,
проникающий в организм негодяя,
как шашель в голову щелкунчика.
Примерно то же говорят и о смерти.

В городе свирепствует кризис.
Говорят, на царице нет лица,
она ест на завтрак молоденьких фаворитов
из роты почётного караула.

В своё время Чингисхану были представлены
два перспективных плана развития Китая.
Генералы предложили китайцев вырезать и утопить,
а образовавшуюся равнину засеять дикими травами.
Нищий философ Елюй Чу Цай предложил собирать с китайцев налоги,
а на вырученные средства завоевать весь остальной мир;
последний проект победил.
Утверждают, когда русские или американцы
изобретут машину времени,
они предоставят в распоряжение Чингисхана
всё или почти всё золото нашей и вашей планеты
в поддержку первого проекта.

Обезьяна спускается с ёлки,
по заснеженному склону
сходит на пляж, между льдин
берёт из прибоя орехи и рыбу
мягкими монашескими пальцами –
прямо учительница на пенсии.

В центральном универмаге можно купить
еврейские зародыши в питательном растворе
и убить на любой стадии развития.
Тот же, кто передержит продукт до рождения,
обязан усыновить ребёнка и с этого момента
считается членом семьи еврея.

ищет защиты
маленький ребёнок в папе и маме
большой ребёнок в боге и храме
взрослый человек в будде и ламе
ом мани падме хум
бритва, вскрывающая человеческий ум

Чонгулек

1.

Ожесточённо жестикулируя,
озеро изображало
одновременно изюбря и крокодила.

Вы нефть дерьма, вы соль воды и богомолы
засухи – проповедовал юродивый барон Ходорковский,
сибирский и скуластый, шестирукий,
среди домотканых знамён, нам –
шоколадным и железным китам, гиппопотамам.

лису из тёмных теремов достанут
и мягонькой положат в гроб

Как правильно – Чонгулек или Аджимушкай?

Открытие новой пары гениталий
вывело человечество на новый виток
истории, – щебечет экскурсовод,
невзначай демонстрируя
маленькие кривые прелести
озадаченным дикарям.

Как осторожен Чонгулек! –
как чёрный заяц в окруженьи
обезглавленных калек
в античном зале. Жженье,
как от царапины, боязнь
теней и звуков – в каждой лошади
река, война, бубенчики, болезнь, –
и озеро весь близлежащий ужас
испускает, как будто все его киты
друг с другом разминулись
и спохватились – стали вдруг искать.

2.

Ещё апрель, а нефть горит в озёрах,
и рельсы-позвоночник ломит жар;
из них торчат остистые вершки.
Восходит длинная тяжёлая луна –
нет, не луна, а голая довольная Венера.
Её резиновое тело
колышется в солёной грязи.
В дырах тырса прорастает,
и кричат авдотки на холмах. Бриз
стучит пустой канистрой.

Носится смерть, как обугленный заяц,
клоун бубонный в степи.
Ветер несёт комья шерсти.

Давно ли вы смотрели, как в бетонной пыли
менеджеры прыгают из окон и ласточками битыми летят?

Ещё вчера шептались ивы над рекой,
в фонтанах лилии, и нам несли шашлык,
а завтра – Чонгулек до горизонта
и чёрно-бурая моча.

Лиса в капкане отгрызает себе лапу и уходит.
Вот бы отгрызть себе прошлое, и переварить, и бежать,
припадая на три драгоценные лапы, и новое имя придумать себе,
и рассказывать всем, как боролся
с превосходящей силой до самой зари.

Собрать все книги бы да съесть.

Отличник из хорошенькой семьи
объелся собственных генеалогий,
лежит – раздувшийся, как мех с прокисшим квасом,
от грешных дядей, дедов, –
ждёт ада (так киты
на пляже ждут отлива),
а нет и нет его.
Уже и ночь, и лисы ходят.

* * *

Мордехай говорит Эстер –
тот Мордехай, который
предложил своим людям в гетто:
отдайте мне ваших детей –
и забудьте,
Мордехай говорит Эстер –
перед ним с солёной водою блюдце,
руки сцепил на столе,
раскачивается, как в синагоге
или в петле
(голос, голос Мордехаев,
руки, руки Амановы), –
люди бывают двух видов –
бараны и олени, и я был бы рад
умереть бараном – на бойне,
но я, олень Давидов,
должен пройти через этот ад,
потому что это путь разумного человека –
страдать вдвойне,
за свои грехи и за их осознание:
взять хотя бы гойские майсес
про наших мальчиков, Иисуса, Иуду (голос звучит отечески):
кто из них был настоящий машиах
(никто, разумеется, но хотя бы теоретически?),
кто претерпел настоящие страсти –
тот, кого били и повесили,
или тот, кто предал и повесился
на собственной снасти?
Заметь: повешенье, как и вино,
разжигает похоть, но
препятствует её осуществлению,
и в этом неутолимая горечь.
Думаешь, старый предатель так прост?
(Расстёгивает сорочку, показывает свой крест.)
Весь мир театр, и никаких дивизий, никаких батарей
не хватит разбросать всю его сволочь –
попомни, что говорит тебе старый еврей.

Эстер молча запоминает
и через некоторое время записывает
услышанное.

Мордехай незадолго до
смерти попадёт в ад,
Эстер доживёт до
две тысячи первого года.

* * *

Подтаял лёд в Мелик-Чесме,
и пухнут медью шишки
на магнолиях в Синопе.
Гнилой кожурой с осени
завален киласурский пляж.
Горек апельсин памяти,
и бледен артишок неизвестности.

Ах если бы все они вдруг становились цветами –
розами печень и лёгкие миндалём,
вялыми орхидеями гениталии,
лианами неизвестного вида кости и жилы,
как цвели бы долины от Ингури до Гагр,
сколько зевак бы толпилось
в садах Севастополя и Эльтигена,
как восхищались бы знатоки
альпийским лугом в камнях Освенцима,
субтропическим чудом в лесах Катыни!

Жанна

За год, проведённый в тюрьме,
Жанна изобрела клонирование
млекопитающих и машину времени.
Сначала она, как и многие
её современники, работала
с философским камнем (получение
золота вследствие радио-
активного распада иного металла),
однако быстро осознала –
в каменной башне излучение
убьёт её прежде, чем она
создаст необходимые на
подкуп стражи полфунта.

Ускоренное развитие клона
потребовало определённых
манипуляций со временем.
Поначалу маленькую Жанну
прятали внутри большой;
соединительнотканну-
ю завесу восстанавливали
каждое утро.

Оставим в стороне этические
вопросы, связанные с судьбой
недочеловеческой куклы,
не знавшей в жизни ни молока,
ни мяса, ни мёда (вспомним,
дело происходило во времена
и на родине Синей Бороды
и Железной Маски, на
заре биотехнологии).

Сосредоточимся на результате.
Образумившись после побега,
Жанна была несколько
разочарована.
Мало того, что она снова
очутилась в тюрьме – куда
более неприглядной и сырой;
теперь она была англичанка,
еретичка, познавшая нелюбимого мужа
(лучше быть мёртвой француженкой,
чем живой англичанкой, хи-хи).

Со двора доносился дурной запах,
не оставлявший надежд ни на
академическую карьеру, ни на
возможность достойно отойти
от дел, сёрфингом заняться
в водах, оставляемых позади
золотой ланью.

Воля, слух

Воля моя запуталась в любви к нему,
к моему прекрасному повелителю,
как летучая мышь в волосах девочки над рекой,
как маленький котёнок – играла клубком,
оплела себя шерстяной ниткой и лежит, –

сидя в клетке, скулит Герман Гёринг,
всклокоченный, одутловатый;
за ним записывает стенографистка,
переводчик обратился в слух (hearing).

* * *

У Кузьминишны племянница
одевалась в чёрное и розовое,
громко смеялась, тыкала пальцем,
говорила – я нежная, я честная,
пошла на фронт медсестричкой
на Кавказ, воевать с грузинами,
попала в плен, вышла замуж
за главного террориста,
живёт в гареме, ходит в мечеть,
звонила Кузьминишне – говорила,
учусь в академии на нейрохирурга,
делаю биологических роботов,
я же ведьма, волшебница,
скоро захватим вас в четыре утра,
отнимем Казань и Курск,
приезжай ко мне, Кузьминишна,
изюму поешь, кураги.

* * *

Следы Советского Союза
сохранились на огромной территории –
от Минусинской котловины
до долин Меконга и Дуная
(льняная скатерть с пятнами соуса).
Польская путешественница Мария Нагая
пишет о развалинах с характерными
орнаментами и гранитными стелами
немного южнее Керчи, у озера.
Большинство исследователей и экспертов
связывает Советский Союз
с мегалитическими памятниками Мальты,
Родоса и Гибралтара, доколумбовыми
радужными птицами Юкатана,
каннибалами Харькова и Оренбурга.

Кастраты, академия

1.

Кастраты Микеле и Витторио,
уволившись из капеллы,
едут в Венецию,
кормят на площади голубей,
катаются в гондоле,
держатся за руки – морщинистые,
с обвислыми грудями и нарумяненными щеками,
спят на сырых шёлковых простынях.
Через две недели
они перейдут неле-
гально границу
и в новом мире станут членами
коммунистической
партии, от католичества
отрекутся, от Рима и Мюнхена.
Они познакомились в тридцать девятом:
им было по тринадцать лет,
они проходили курс лечения
от гомосексуализма в Дахау.

2.

Шеф предпочитал обсуждать диссертацию прямо в пиццерии.
Склонив остроухую птичью голову набок,
он сказал мне, тогда молоденькой аспирантке:
"Наши юноши тратят добрую половину рабочего времени
на рассуждения – предосудительно ли спать с первокурсницами.
К счастью, вы избавлены от этого комплекса Абеляра".
Он снял очки (я боялась его оранжево-лиловых глаз) и гортанно ухнул.

Лобзик (английская песня)

Загорались оранжевые и зелёные огни.
Лошадь со вспоротым брюхом била копытами.
Тёплый солёный дождь падал за шиворот.
С папиросой в зубах Джон обшаривал
карманы Ганса в поисках зажигалки.
Открытый рот последнего напоминал
чёрное яйцо австралийского страуса эму.
Дома на ферме Мэри-Энн в клетчатой юбке
сама распиливала лобзиком размалёванный
ящик – делала головоломку для маленького Джонни.

Песня про зайцев

У меня нет принципов – только нервы,
яйца, мука, консервы,
вода в колодце и в кране, вязь
на кладбище, телефонная связь
прервалась –
местность противнику передалась
с мясом бойцов, как туляремия;
прибывают водой с утра –
кран не открыть, не набрать ведра;
мы, длинноухие, на островке,
у каждого весло в кулаке,
идём в чужом водоёме, среди нас Еремия.

Горы

1.

Кукуруза растёт вверх, и подсолнухи смотрят в небо.
Почему же здоровый парень должен целый день
глядеть на токарный станок, а девочка – в бухгалтерские книги?

Аня и Дэн едут на телеге куда-то на восток,
везут померанцевые косточки – посадить на новом месте.
В степи цветёт полынь, пасутся антилопы и жирафы.

Впереди видно снежную гору. Её первые дольки попадаются по дороге.
Вокруг неё акации и минареты, голуби и фонтаны.
Аня и Дэн целуются. Телега, конечно, останавливается.

2.

Мы на горе. У нас масличная роща, пулемёт, пять овец.
В первую зиму, пока не вырыли колодец,
внизу, в деревне, снегу не давали набрать,
отгоняли камнями.
Ловим сусликов, варим, не ищем богатства в шкурках –
читали о чуме у грызунов и паломников.
Серая пала, мы её не едим.
На башне кричит муэдзин,
в монастыре бьют к заутрене. В этот момент
грифы в казачьих бурках
слетаются на банкет.

* * *

Пророка Мани уморили голодом.
Маздака заживо зарыли в землю.
Апостола Матфея сожгли на костре.
Погибли Хасан и Хусейн.
Саида Али Мухаммада по прозвищу Баб
расстреляли в Тебризе.
Иными словами, Иран сделал не меньше
для нераспространения мировых религий,
чем все Соединённые Штаты вместе взятые
для нераспространения ядерного оружия.

Студенческая песня

Не слышно птиц, деревьев и фонтанов –
Лишь колокольный звон.
Среди свечей и дутых истуканов
Тошнит и клонит в сон.

Слепая вера больше не нужна нам.
Наш храм – среди суставов и аркад.
На смену католическим сутанам
Идёт простой халат.

Не Ватикан, но лёгкая Сорбонна!
Не ладан, но тимол и формалин!
Листает книги нового закона
Анатом, гражданин.

* * *

Щедровка вьётся над домами,
Как пар бормочущего рта,
И глохнет. С осени
В селе не слышен
Весёлый лай –
Псов с овцами загнали в сени.
Чернеют сосны. Над почтой стынет флаг.
Между островерхих хат
Следы лесных зверушек.

Перед отъездом
Иосиф наспех свёрток
отдаёт едва
знакомому
священнику
в гостинице –
там заморыш вислоухий,
полуживой.

* * *

Всем остальным – сила и слава, мышцы и нервы,
золото, мясо, герои, перья, планеты,
пурпурный и золотой дождь,

а мне – пенной слюны
складка и бруцеллёз.

Сонет

В порт входила фелюга, полная камбалы.
Чайка расклёвывала глаза утопленнику.
Дикарка плохо целуется, молится без усердия.
Начинался прилив. Река потекла вспять.
Всю пляжную гальку снёс
обезумевший от плодовитости страус.
Ноэль уволился из департамента
Нижних внутренних органов.
Двое туристов опирались на можжевеловое дерево.
Ихтиозавр доверчиво тыкался мордой.
Ботинок облюбован усоногими раками.
Каждому доводилось слышать жалобный хохот.

Тексты, написанные без ведома автора

Трамвайный клёкот умолкает.
Сок льётся из упавшего граната
ветвистой струйкой –
как если б чудище сквозь рельсы проросло
или ткань лёгкого истлела,
и обнажились бронхи, сосуды
шерстисто-кожистого тела.

Владимир едет в Крым. Его соблазняет Алиме.
Алексей женится на Венере. Сатурн ничего не ест.
Депортированные подростки интегрируются в гражданское общество.
За ними следуют разварившиеся предрассудки, аппетитные туманности,
полупрозрачные излишества, откушенные привязанности.

Чем эта сорочка отличается от всех других сорочек?
Чёрная нитка – это пёс, красная нитка – это лис.
Чем эта сорочка отличается от всех других сорочек?
Чёрная нитка – это ксёндз, красная нитка – это поп.
Чем эта сорочка отличается от всех других сорочек?
Чёрная нитка – это кокс, красная нитка – это коралл.
Чем эта сорочка отличается от всех других сорочек?
Чёрная нитка – это три, четыре, красная нитка – это ёлка, каштан.

Любовь – источник биологической информации.
Офицер милиции, вступив в интимные отношения
с обезглавленным телом террористки-смертницы,
вскоре бросил пить и принял ислам;
не ругается, пахнет йодом и миртом.

* * *

Когда быка стало не отличить от коровы,
Алиса зашла на горку,
а когда очнулась в вереске,
рядом уже была сонная тёплая девочка –
ласковая, как осьминог.

Девочка сделала всё, зачем пришла,
и Алиса заплакала:
– Я хотела совсем не этого,
я хотела узнать, что со мной будет
и как мне жить.

Тёплая девочка лизнула её в ухо и шепнула:
– Мы обе будем работать, пока не сдохнем,
а наши дети сядут на корабль с белыми парусами,
уплывут в страну, о которой поют ночами наши деды, –
и там наконец станут джентльменами –
научатся стрелять из пистолета
и из пулемёта.

* * *

Убивали жидов, жгли, хоронили в лесах, в оврагах,
зарывали во рвах, в пустых колодцах, в выгребных
ямах и скотомогильниках, топили в озёрах и реках.

В следах убийц застаивалась кровь,
розовый ледок наутро
пробовали псы.

Первые последствия стали очевидны уже к следующему лету:
души убитых вытеснили духов местности едва ли
не из всех местообитаний.

Не стало мавок и лесовиков. Пропали шубины. Погасли
болотные огни. Поля пустые, бани, сени. Овцы
без присмотра.

Природа стала синагога –
в ней шушуканье и шелест.
Местечко в каждой туче.

Чуть первая звезда, и в небе Иордан, и колесницы вброд.
А там уже и трубы, скрипки, шляпы, юбки, сладкий хлеб.

* * *

Я хотел бы жить в городе, где набережная в январе
тёплая и брусчатки не видно от жёсткой листвы,
где передние лапы прохожим на плечи кладут
ручные дракончики, где карманники не крадут,
а суют карамельки, где танцует единорог,
сбрасывая подковы, где на пляже морские львы,
а дальше и ниже – уже морские коровы,
и водорослей хватает на всех вокруг.

* * *

Горстка каштанов и свежего
морковного сока стакан –
что ещё нужно на завтрак?
Ну, пирожок с маслинами, с сыром, –
думает сестра и выходит на площадь.

Мы едим по разные стороны улицы,
и это может значить больше,
чем возраст и положение в обществе.

В этот день у сестры поменялась вся жизнь.
У неё на животе не сработало взрывное устройство.
Гвозди и шурупы из него со временем
перекочевали на дачу к прапорщику.
В тюрьме сестра изучала право и менеджмент.

Однажды ночью она увидела,
как в горах сходит снег, и мордатый верблюд
слизывает соль с гусеницы
полуразложившегося танка.

Наутро она написала:
мама, когда я вернусь,
купи мне сотовый телефон
со стразами.

Монархия, буйвол

1.

С вечера цесаревичу приснилось, будто он давно уже жид
И поёт среди ночи между сирых лампад в лапсердаковой юбке,
И родится в ложке, и срамной у него язык,
И живёт в продырявленной лодке, и всё у него по-еврейски.
Его будят, ступайте царствовать, вам колпак, канделябр.
Он в ответ, как при бабке, волчком справа налево.
И не гаснет потешная лодка, до утра в ассамблее
Шепчется с петровским уловом – сиг, белорыбица, бобр.

2.

В ночь на Рождество царь снова пришёл в себя,
проведя несколько лет белёсой тучной личинкой.
В стылые животы, в безбородое бабье лицо
яйца откладывал, туго ворочая жалом.
Стыдно и душно. Темно – снега не видно.

Что случилось за эти годы? Слишком много двойственных дел.
Нельзя на одном кусте растить белые и красные розы.
Где мой горький мухтар? Убит, убит, растерзан кретинами?! в Тегеране?!
Боль пронзает белое царское мясо.
Отгрызть, отрешить Тегеран от осязаемой ойкумены.
Имя и дела твои останутся в памяти девичьей но для чего я пережила тебя любовь моя голова прозрачно-прохладная щупалец жгучий венец

3.

Звёзды столпились вокруг пятнистой луны
Стаей волков, задравших течную суку, –
Думает мальчик; буйвол под ним переходит на рысь,
И река внизу кажется неподвижной.

* * *

Итак, человек – это двуногая беспёрая
впавшая в ребячество обезьяна,
предвидящая последствия собственной смерти –
их незначительность.

Типичным человеком нового,
последнего времени оказался
палеонтолог Эдвард Коп,
аргументировавший
теорию о происхождении
от неспециализированных предков
словами: "только дети войдут в царствие небесное"
и завещавший свой череп науке.

Короткий сонет

Восстали сатиры, ушастые лысые черти
И стали плясать среди палой холодной листвы.
Опухшие пальцы, как неприхотливые черви, –
Приват-доцент ковыряет картошку из стылой золы.

У биржи позёмка, а шляпу никак не наденешь,
Из тени атланта стрельнул папироску матрос.
Деникин в Тавриде и в Ревеле сиплый Юденич,
А тут присел отдохнуть, а наутро свезут в полынью.

Был лёд Отечества в крови и навозе, как парусник
В розовом рассветном молоке.

Сонет

Может ли срезанный цветок сострадать работающему телевизору?
Песчинка есть волна, волна есть песчинка.
Как хорошо быть зайцем среди русалок.
Страх превращает кишки в тошнотворный холодный хобот,
спокойствие делает мозгом и магнолиевый плод.
И рыболовная сеть сгодится в охоте на лис.
Отдыхающие едят радость рассвета, погрузившись в песок и пену.
Обтекаемая форма делает неуязвимой для щупалец.
Лесть – наше отечество, идущие гуськом приветствуют тебя, –
шепчет собеседнику мамонт ростом с рыжего спаниеля.
В окошке пустого света видны сплетённые хоботы.

Сова побывала в термитнике

Буйволами и русалками украсил я яйца твои, –
пишет мастер Весёлка матушке Катерине,
грызёт и откладывает перо,
чешет за ухом распухшей
старческой бледной ногой.

Помнилось, пели рога и рвались собаки в путь,
смех стоял высоко, пахло свежатиной в каждом доме,
только сплыли и сплавились, спелись воспоминанья,
впитались в мокрую голову, как в поле вода.
Радует только краденый красный халат в пятнах и формулах, –
думает мастер и чешется.

А языкам не следует, матушка, доверять,
особенно в нашей местности –
слишком много согласных слышится с ходу,
и только потом среди них различаешь взрывные, –
морщится мастер, вкладывает пальцы в сизую рану рта:
сильно тошнит, руку колют острые зубы.

Лезут на свет камни, глина, горячая нефть, кипяток –
впору лепить и людей, и призраков, и мертвецов,
шар из самана и волоса,
блестящий от слюны и желчи,
достойный четырех слов: "Сова побывала в термитнике".

Виноград. Утконосы

Летучая мышь с виноградною гроздью в зубах,
Размером с быка меднопанцирно-алая жаба,
Морская со свинячьими глазами, с рыбьим хвостиком змея
в похотливых океанах, в пересоленных супах.

Тварь – это то, что считает таковою хороший таксидермист.

Крупнейший четырёхротый морской змей
(царственный ящер) был описан Ионой
из кишечника средиземноморского левиафана
во время второй пищеварительной экспедиции.
Именно этому змею приписывают авторство
большинства известных человечеству ругательств.

Всесильные евнухи – китайские адмиралы и византийские разведчики,
менеджеры недостающего звена.
Согласно легенде, хитроумный островитянин
с помощью системы обсидиановых ножей и бронзовых зеркал
размером со Стоунхендж (вот он, подлинный Аристотелев фонарь –
с таким найдёшь и съешь в одном омлете
и лето шестидневное любви,
и зиму можжевеловой тревоги)
произвёл над собою болезненную операцию,
скрыв естество подобием клоаки
в складках обширного живота, подобно крупной птице.
Сделав успешную карьеру при дворе,
в одну прекрасную ночь остроумец нанёс визит императрице
и основал династию известных шутников и циников.
Якобы этот сюжет послужил основой
для рассказа про Леду и лебедя, где лебедь символизирует
утконоса, поначалу принятого обществом
за игрушку чучельника с косичками.

* * *

Молись, молись, папаша, в звёздах,
мы приближаемся, облизываемся,
с безогненным светильником во рту:
мы ёж морской, ежа ли испугаешь
лилейно-огуречным терновым садом?
Пришли, а он лежит вверх брюхом,
в икре летучих рыб и ласт под боком,
гниющие порфиры на камнях,
ежи его сосут, зияет чёрный жир,
потом рассвет и сразу птичий крик.

* * *

Круг земной весьма изрезан до неузнаваемости
Разного рода любителями,
Местами попорчен, выеден до кости
И ныне малопригоден для употребления.

Хоть и был в рясе,
А человечину ел
Так, что икалось
И на пол стекалось.
Что, говорит,
Оскоромился? –
А может, и причастился.
Церковь моя – язык,
И жилы, и сало.
Два царствия за мною –
Небесное и земное.
Сказал – как свечку поставил.
Рядом с таким человеком поневоле
Чувствуешь некоторую неловкость.

Коза ломает молочай.
Кругом сочится непристойность.
Вылизывается остроухая земля
И лапой звёздочки нечаянно сбивает,
И жирных рыжих мамонтов рожает.

* * *

Братья и сёстры! У нашей родины хорошее торговое сальдо,
благоприятная конъюнктура цен,
растут производство асфальта
и продолжительность эротических сцен
в кино, – а значит, будущее достижимо;
пусть наши воины неоднократно отойдут
на заранее подготовленные позиции,
пусть захлебнутся от дыма –
да пусть они все падут
смертью жовнеров,
пойдут служить в их полиции,
лягут, как лист жовтневый,
китайский десант, под градом, –
пусть, братья и сёстры, ваше число
уменьшится втрое, вчетверо,
судьба повернётся задом, –
знайте: вам повезло,
потому что у вас есть вера,
у вас есть я, и я буду править вами
до конца света, до холодов,
а там соберёмся на стогнах и под стенами
Софии, горстка сирот и вдов,
и пусть по мосту идут танки;
братья и сёстры, покуда наши останки
не стали булыжник и перегной,
я откроюсь: когда моего мужа
злые враги заключили в тюрьму,
я за одну ночь стала девочкой –
и девочкой я умру;
все, кого я поцелую, – за мной!

* * *

Ледяная морось отчётлива и повсеместна – так,
что сложись сейчас долина наискосок,
неоткуда будет смотреть и запоминать.
Наверху лёгкое пенье, стрекот, шушуканье, всхлипы, вой –
просыпаются в смерти умевшие выжидать –
скромно, с достоинством перезимовать, –
летучие бухгалтеры и водоносы, шляпники и гопники,
болтающиеся сбоку почтальоны, шофёры, киномеханики,
милые, милые алконавты, аквалангисты,
высокомерные и беспомощные – рукокрылые.
Так оглохший голубь перед собакой
прячет голову под крыло.

* * *

Наша любовь долговечна, как жёлтый шафран на осыпи,
И у неё столько же будущего, сколько у окрестных сёл –
Фатальное, Многоопытное, Нет Колодезей, Волна Эмиграции, –
Но что в этом мире можно описать иными словами? –
Рассуждает заботливый осьминог и лезет под юбку молодой женщине.
– Мне стыдно, мне страшно, мне никогда не было так хорошо, –
Шепчет она и наносит моллюску удар за ударом
Кривым рыбацким ножом, не поднимаясь со снасти.
Кот выкапывает из песка рыбью голову.