Право, сущий я поросёнок,
ни Богом, ни людьми не любимый,
но не исправлюсь ни за коврижку.
            Jean-Pottage-Personne - моя кликуха,
            то есть похлебка-ничего за душой-ванька,
            во мне калории истерии
                        и внутренней пустоты ингредиенты,
                        запашок вырви глаз от этого коктейля -
                        пюре рефлексии с ложкой мести.
                                    Я грешу плеоназмами и прочим,
                                    но в матче на первенство грехопадений
                                    мой счёт - вереница нулей, и только.

Над моим именем горит титла,
манит казино - мекка удачи,
в компьютерном покере я калач тёртый.
                                    Редки авантюристы такого ранга,
                                    такой высокой игры и марки,
                                    чемпионы в отборочном туре везенья.
Известно, невеста моя - la Poverta -
тёзка невесты святого Франциска,
но, поверьте, венчаться с нею - так тайно,
                                    а явно свояк я игорному дому,
                                    мелки сами выводят сальдо ставок,
                                    зелено сукно и крупье пьян в стельку.
Запутавшись в постромках азарта,
с конногвардейцем играли в "Блю Джона",
а денщик нам подливал "Блади Ваньку".
                                    Раз, заманив за ломберный столик
                                    аккредитованного в patria nostra
                                    великого визиря иль иную сошку,
обобрал его до смарагдовой липки, -
взятки с краплёной карты гладки -
он продул мне стамбульскую казначейшу.
                                    К ней в нагрузку языковая
                                    сексуальная казна мне досталась:
                                    диковинки сленга типа Job-tati и Chui-mui.
Эту фарсиянку в тюрбане и злате,
в змейках бронзолеток на запястьях,
приспособил к церемониальному делу -
                                    произвёл в массажистки моего жезла
                                    и в стенографистки моих меморий -
                                    сделал своей горничной и половиной.
Получил я кругленькую сумму
и лицензию на инсценировку
каскадёрских трюков теракта и шпионажа.
                                    Месяц в Химерике ошивались,
                                    по Фоликорнии колесили
                                    на бронированной колымаге джипа.
Сигналя сверхзвуковым клаксоном,
мы неслись пампасами автострады
вдоль майн-ридовского чаппараля.
                                    Я, шало-пай-мальчик-скаут,
                                    по гудрону выписывал восьмёрки,
                                    задевая бампером встречные кары.
Торопясь на ланч в мотель "Холи Мортус",
на полном спланировал с эстакады
и врезался в пламя бензоколонки.
                                    Мы, саламандры, отделались малым:
                                    контуженные взрывной волною,
                                    с неделю промаялись в лазарете.
Моя казначейша сломала пальчик,
её отпаивал тоником с джином
и отправил в Нордцарию на воды.
                                    По делам дилерской фирмы "Гангстер"
                                    побывал в Шварцнегии и Кингпонге
                                    и вылетел в аут к моей турчанке.
Сызмала комплекции тяжёлой,
я развалился в вольтеровском шезлонге,
без кашне, с Плутархом и минералкой.
                                    Я в отрочестве подвернул ножку,
                                    за сенными девками в ночное
                                    сломя голову на рысаке шпаря.
В ребре у меня - хромой бес байронизма,
я среди общества водяного
внедрял технологию соблазна.
                                    Давая виндсёрфинга уроки,
                                    погубил княжну Мери Белл из Глазго,
                                    племянную внучку того Белла.
Казино под горячую руку попалось,
понтировал и на zero ставил,
всё, охламон, до пффенига просифонил.
                                    Вернулись на Мытнинскую на хаус,
                                    я тянул резину интрижки с турчанкой,
                                    хоть она мне до чёртиков надоела.

                                    Невысок рейтинг однообразья,
                                    оно - пусковое устройство скуки,
                                    чтоб реле веселия не буксовало
и не заклинило регулятор
перемен, время от времени надо,
скрепя сердце, форсировать разлуку.
                                    Её фарс разыграл я на пять с плюсом:
                                    сервировал я журнальный на два куверта,
                                    постелив чернобархатную орифламму.
К ширме из гофрированной пластмассы
прикнопил уведомленье: "В отъезде" -
кукиш докучливым визитёрам.
                                    Киноэкранно валяя ваньку
                                    расставанья, галиматьёй шутки
                                    я подсластил пилюлю разрыва.
Розу разлуки вручил я турчанке,
из джезвейки выкипело мокко,
а роза упала на лапу Азора.
                                    "Не бросай меня, - турчанка молила,
                                    как пить дать, плача, - о, почему так?" -
                                    но я сроду плачущим пустякам не внемлю.
Выправил ей выходное пособье
и выхлопотал для неё синекуру
в секс-дансинг-шоу-кордебалете.
                                    Сам отвёл на пробы для видеоклипа,
                                    сам отклонил куафёра услуги,
                                    сам её завил, сам её напудрил.
Откалывала канканный номер,
портупея на голое, краги бурлескны, -
как я гордился своей галатеей.
                                    Отгастролировала с помпой
                                    по Минеции, Вранции и Вритани,
                                    и, говорят, зашибила бабки.
После турне открыла турфирму,
говорят, завела своё тёмное дело
и дурачка-атташе окрутила.

ИНТЕРЛЮДИЯ
Первое письмо к стамбульской казначейше

Я пилюлю разлуки довольно щедро
подсластил галиматьёй шутки:
за великой страстью следует очищенье
такое же. А за страстью-малюткой?

Я узнал, что ты вышла замуж в прошлом
месяце, и отлегло на сердце.
Согласись, тяжело вспоминать, что брошен
кто-то мною и на меня рассержен.

Не сердись! Перечитай Мэри Шелли -
из мыльного облачка разлуки
раздуй Франкенштейна и гладь по шерсти,
пока от него не останется лужа.

Я завтра в Химерику вылетаю.
Кли П. Мэйкер зовет в Холливуд, Бёрдсли.
Я снял бы, не будь я таким лентяем,
ролик о лирике наших бедствий.

Первое письмо от стамбульской казначейши

Прости, что пишу аскетическим стилем...
Видно, от элоквенции ни пффенига не осталось.
Мы с тобой квиты: ты спутался с той, субтильной,
я ж благоверной добряка-атташе стала.

Зябну на оттоманке в турецкого кабинета
леднике. Заливаю горячкой микстуры
внутренний холод. И не спасает от ветра
гималайской панды поддельная шкура.

Сафари - подарок твой южной деве -
не по сезону на севере, в Париже,
здесь темнеет в пол-третьего, а в девять
от скуки займёшься любовью с ближним.

Твоё имя терпеть в моей жизни титрах -
нестерпимый массаж для моих нервов.
Ты, по дисциплине любви мой репетитор,
научил, что страсть - и зерно, и жернов...

Занесло меня на банкет в Чайный домик,
светотень юпитеров и софитов
ретушировала вечеринку бомонда.
                        Корпускулы иллюминации двоились,
                        на игральной доске раута расставлен
                        сервиз гостей из севрского фарфора.
                                                Увидал я стамбульскую казначейшу,
                                                в мехах, окруженную камарильей
                                                режиссёров, продюсеров и петиметров.
                        Западло! - мое светозарное либидо
                        без ума от её китайчатого роброна,
                        шитого бисером трёхцветным.
В страусиных перьях парчовый капор.
На её щеке - тафтяная мушка,
в зрачках - серебринки кошенили.
                        В монограмму фужера она плеснула
                        виски в пандан с апельсиновым соком,
                        мармеладну щёчку подставила кому-то.
                                                Моя открахмаленная пелерина
                                                своим шелестом вторила клавиру,
                                                хорошо темперированному в прошлом.
                        Стерео-арлекинаду анданте
                        перекрикивая, предложил ей вернуться
                        с прибавкой жалованья и обожанья.
Скривилась и наотрез отказалась,
про себя промурлыкала анаграмму
моей фамилии: "Логикон мой!
                        Радость моя! Не гневи провиденье,
                        даже без позволения бы вернулась,
                        если бы могла... если бы хотела..."
                                                Набросила бурметовую крылатку,
                                                казачок подвел балаганного абрека,
                                                златошвейную коновязь распутав.
                        В переднюю луку всеми перстнями,
                        в седло взметнулась, рванула трензель,
                        и в окно ход конём сделала лихо -
абрек выдержал линию разбега,
взрыхлил паркет манежным галопом,
словно спасательный круг закрутились
                        мильоны осколков вокруг его крупа,
                        он об эркер картонный ударил копытце -
                        и только я видел мою миньону.

ИНТЕРЛЮДИЯ
Второе письмо стамбульской казначейши

Ты был моей жизнью, жизнь - миновала...
                                    чего же...
Сюжет как сюжет, ни много - ни мало...
                                    похоже
на чтенье "фьяметты" да плачи виолы
                                    да гамба.
"Реальность - только понятье". Петр Ауреолий.
                                    Ни самбо,
ни джиу-джитсу приём солдафонский
                                    не страшен
Франкенштейну разлуки, громоздкому на фоне
                                    вчерашней
любви. Мельхиоровую усталость
                                    на шею
повешу, засыпав забвения тальком
                                    траншею
разрыва. Ты - зомби! кретин! лоботряс ты!
                                    вампир ты!
ты выпил меня в мыльной опере страсти!
                                    и в спирте
я растворила все гранулы горя...
                                    Как даун,
замкнулась в себе, чтобы вынести гордо
                                    нокаут
судьбы. Дай Бог, габариты потери
                                    забуду...
Подумать, не будь я такая тетеря!..
                                    не будь я...

Второе письмо стамбульской казначейше

Невысок рейтинг однообразья,
оно - пусковое устройство скуки.
Если взять фальстарт Бог угораздит,
то реле веселия забуксует.
В тандем с лошадиной долей таланта
в землю надо зарыть и львиную дозу
радости. И, подняв кверху лапки,
лечь в состоянии коматозном,
или выйти на сцену всезнайкой-денди,
хотя знания мне - как слону припарка.
Как ни крути, моя боль поддельна,
как и твоя гималайска панда.
Сколь ни усердствуй, не даст забыться
развлечений и вечеринок ралли,
пустота вымахала так быстро,
словно бодибилдингом занималась,
накачала бицепсы и ударом
сзади столкнула в "стоп-кадр" отруба,
и нажитый с трудом капитал страданья
вылетел в трубу, лёг тяжёлым грузом
в сейфе памяти, замкнутом на замочек
забыванья. И превратится в хобби -
изучать истерики азбуку морзе,
превратив её зуммер в безумный хохот.

                                                В "Баку" от конопатого бармена
                                                узнал - у неё мизерабль чахотки,
                                                и дни сочтены моветоном смерти.
                        Припарковался мой "фолько-гоппель"
                        у ампирной клиники на Ржевке,
                        где ей приписали режим постельный.
Дождь как барышников + нижинский
пуантировал по серебру капота
и по фасетке стекла ветрового.
                        Сердечко крутил ветродуй предвкушенья!
                        Тут она! растреклята! растрепогана!
                        непытана! немучена! треокаяна!
                                                Свет, что ли, клином на ней сошелся...
                                                далась мне эта гиря на шее -
                                                моя фобия - моя мозоль больная.
                        Подняли на ноги историю болезни -
                        прочитал, как пунктуальные эскулапы
                        упекли её в цирк реанимаций,
но оказалась живуча кошка
и выписалась, не пройдя курса,
ускользнув от самой себя в неизвестном...
                        С горя приняв безразличья допинг,
                        я перепрыгнул приличий планку,
                        перешёл все внутренние границы,
                                                а до внешних просто не дошли руки -
                                                так и остался на бобах безбытства,
                                                этакий гриб в соломенном сомбреро.
                        Масс-медиа муссировали утку
                        низкопробную о моих фортелях флирта
                        с мальчишками и с прочей гнусью.
В варьете "На Сенной" стал своим парнем,
напропалую куражился дискжокеем
иль шансоньетствовал под фонограмму.
                        На мои концерты - шквал аншлага,
                        у двери вертушки несли стражу
                        камуфляжи двух вышибал в кожанках.
                                                Я гипнотизировал бинокли
                                                своим сюртуком с брошью гамлетизма,
                                                снимал цилиндр - и на коленки,
                        поклон четырём сторонам рампы,
                        и, жуя микрофон, с мимикой примадонны
                        развязно фанам скандировал: раз раз
разврат не знал во мне меры,
и заткнёт о судьбе моей повесть
даже книгу Иова за пояс.
                        Мой мамелюк-телохранитель
                        мне вручил мавзолей нарциссов и мальвы,
                        и записочки в ореоле пачулей.
                                                Брезгливо их распечатал в уборной,
                                                спал с лица, увидев каллиграфичны
                                                каракули казначейши стамбульской:
                        "Зачем компостируешь мозги фанам,
                        на себя напраслину возводишь,
                        курам на смех развел повидло страданья.
Увы, ты любил в бодиарте страсти
не любимых, а только свою любовь к ним,
оттого и сорвал банк полного краха.
                        И в любви не знал ты ни капли стресса,
                        и ни на йоту крупного плана..."
                        Да уж ладно, усмехнусь, да уж ладно...

8 января - 4 июля 1994 гoда