ФЛОРЕНЦИЯ

1

В кругах Флоренции плутал я снова,
ведь память - ожидание былого.
                        И веерных раздумий взмёт
                        затеял прошлому досмотр
и скорчил о кончине мира вральню...

Невинность ревности в дуэте пиний,
курлыканье разлуки в каватине,
                        и под камлание виол
                        куницы вкрадчивей приор
с монашенкою в султанате спальни...

2
Жалобы фонтана

                        Принесла мне
возлюбленная корзину слив дамасских.
И горевал я, что ни домино, ни маски,
                        ни осла нет
у меня, и нет мандолины с гирей
                        какофоний.
Ни евхаристий, ни помазания миром
                        на афоне.
Я не заправлял треног смолою
                        в елевсине.
                        Не лев и не
схимник в пустыне египта - не вою.
                        Человечность
мне и печаль не даны ни на мгновенье.
Моё спокойствие - сиречь омертвенье,
                        съело вечность.
Я на шашечнице лунной пьяццы сгусток
                        тел тритоньих,
                        съел три тонны
веселья воды и семь её грусти.
Плещутся ящерками веселья
                        воды ночи.
Смертожизнь моя кружится каруселью
                        одиночеств.

НЕАПОЛЬ

1

Виолончельная дуга одиночеств...
Из амальгамы семь нимф, каждая - Эхо,
украли полногласный мой образ, охочий
до любви себя, Нарцисса, в зеркалах утехи.

Мне ни мальчик, ни женщина не в радость,
их плоть претит мне. Вспахтанным маслом
тает горе чёрно-зелёное от утраты
отражений моих виноградовласых.

Кинулся я к некроманту из Болоньи
мессеру Амброциусу - он амброю пичкал
плебеек, плод вытравляя у них в полнолунье,
и невинность воссоздавал из пузырей бычьих.

Воспламенил он урину в бирюзе мензурки.
Усыпляя меня, вывел формулу каданса,
по цитре водя наперстком, и мазурку
я танцевал на гипнотическом сеансе.

Безумны в его руке помазка кульбиты -
так негоциантом неаполитанским
я предстал на холсте многоочитом
в пируэте самочинного танца.

2

На ипподроме смерти одолев барьер,
скакун занёс её сквозь планетарий скверн
в ливанский бисерный кедровник, на луну -
"и если рог она, кто в рог её согнул?"
В турецкой бане там распаренный престол,
на нём в безбрежной мантии
из ткани хорасанской
(а коленкор индийский - оторочкой)
и в шароварах плисовых
Сын человечий учинял веселья суд
за созерцаньем баловства виол.
Под кантилену смеха бонвиван-абсурд
подвёл Парфению к скамье для ног
сыновьих, тот уставил опытный бинокль
на лиф просительницы, жмурясь, как хомяк.
В падучей долгого дурачества размяв
тугую дикцию, он заскрипел: "Распят
я, а иначе б изучил её до пят".
Жеманством сдобрил приговор: "Подвох
ему устроим - пусть зажмётся жох,
как в ада двоемирие Эней,
в калёный сочинительства тоннель,
пусть в канцонеттах чествует одну
слепую донну - неотвязную вину".

ВЕНЕЦИЯ

1

Две гондолы и гитары целовались,
губы их колков - трезвучий створки,
и под Веспера скороговорку
ставили миракль в набитом зале...

Под цветосплетенье фейерверка
пусть Нинетта гиацинт уронит,
юность женская едва ль отвергнет
триолеты на губной гармони.

Птицелов я - за цехины сцапал
горлинку-Нинетту в сеть-альковность.
Пояс из тафты индийской на пол
скинув, стал трудиться как садовник

над её оранжереей узкой...
Зуд затих, хлебнули "вентуриччо",
сдёрнув полог из парчи французской
............. под овации вторично.

В интермедии забав сострила
вдруг Нинетта: "Вылитый Христос ты
молодой, отъявленный кутила,
что греха таить... поправь-ка простынь".

Спохватился - мне в пасьянсе карта
выпала воскреснуть послезавтра...
У Иосифа ещё в ломбарде
плащаницы выкройка из астр и

ста шелков александрийских лёгких,
мой венец с карбункулами тёрна,
с винами людскими кошелёк и
самосудный меч огнеупорный.

Чтоб озорничать, нужды не зная,
всё в начале марта заложил я,
а сегодня Пятница Страстная,
и воскреснуть в срок не хватит силы.

2

От неё уходил я в море...
Холодело оно, она, я, Сан-Марко,
холодела на волн шпалере
венецианская барка.

Я был знатоком Ювенала,
она - дочкою сбира.
По утрам с трудолюбием мула
сочинял я сатиры.

Говорят, чем печальней, тем и
печальней, но чин голиардский
научил: блажен только мим или
паяц-любовник дурацкий.

С хитрецой сарацинской сводня -
старушенция-мавританка -
приводила её охотно,
и желтей слезинок лисёнка

восковые слёзки катились
на барельеф вырезного
лифа. И чёрной шалью
полдень был драпирован.

Но и это наскучило скоро.
Если ярче, то и быстрее.
Жаль, я стар, чтобы стать корсаром
и обручиться с реей.

Так не пахнет отчаянием рута,
как моих эпиграмм многогранник.
Их расклеил на всех воротах
и уплыл в халифат испаний,

и уплыл в катавасию светлых
увеселений севильи,
где от кривизны кругосветной
целит философий сераль и

ФЕРРАРА

1

Световое уныние вносят
факельщики-гелиотропы
в огнепровод красноволосых
восковых свечей возле гроба
на эбеновом катафалке -
в нём полого, как геркуланум,
и, сродни подкопытной фиалке,
тело герцога скрыто сафьяном...
Закрутила герцога свиту
карусель кривотолков горбатых -
мол, завистником кравчим убит он,
и вдова спозналась с аббатом.
И двуглазой альпийской лавиной
в епанче из серы безмерной
он сошел разгневанно в львиный
параллелепипед бессмертных.
Очевидец он дивного фарса,
как в период землесгибанья
все сокаменники из кварца
встали под окарин верещанье.

2
и растирает в ладонях
сладковатые луковицы
своих провинностей,
и плачет, и плачет,
и плачет - дай мне ещё
провиниться

РАЗГАДКА КРИПТОГРАММЫ

Михаил Кузмин

19 марта 1991 - 6 апреля 1992 года