|
* * *
а я говорю что
все мои слова
это не твои слова
и если я говорю говно то это говно
и если я говорю любовь то это любовь
не растопыривать же пальцы в пустом воздухе
просто прислушайся
и всё поймешь
МОЛЕНИЕ О ДОЖДЕ
Когда ты стучал деревянными палками
по пустым алюминиевым фляжкам,
когда ты бил в бочки как в барабаны,
когда пришли люди со всех окраин,
низкие, плотные, похожие на клубни картофеля,
с выеденными землей глазами,
когда пришли их женщины,
потные, в слоях цветной одежды,
когда прибежали их дети,
прибежали их дети
и встали вокруг, разглядывая твои мелькающие руки,
когда ты перестал стучать и вскочил
на одну из чёрных горячих бочек,
когда ты закричал, упираясь криком
в сараи и старую церковь,
и твоё эхо увязло в жаркой пыли,
и бочка загудела словно тяжёлый шмель,
и солнце попыталось тебя опустить в пересохшую землю,
когда ты стал стрелой, руки воздев как обожженные листья,
когда пустое небо стало твоей кожей,
когда облаками стали твои ладони,
когда ты поднял свой голос
над шумом деревьев и криками птиц,
когда ты поднял свой голос,
голос, в котором лишь сердце –
– первые капли упали на землю.
* * *
Сколько стихов приходит за ночь,
это как с женщиной: пока не кончишь,
идет движение-ритм-дыхание,
а как кончишь, жди, когда снова встанет.
Есть поэты-гиганты, у которых муза
затрахана до дыр – вся сплошь из спермы,
и слова – как семечки из арбуза,
а моя муза любит вермут,
посидеть с гостями за чашкой чая,
а ко мне приходит, когда некуда деться,
когда к ней пристают или она скучает,
не она для меня, а я для неё средство,
не я, а она стихи пишет,
мою жизнь живет, моё дыхание дышит.
* * *
Она танцует, ах, как она танцует –
словно искры костра в полёте,
словно листья в водовороте,
да вы и не поймёте,
как она танцует...
В её глазах мелькают станции,
которые я проехал много лет назад,
там на перронах теперь иностранцы
на чужом языке говорят,
а она танцует, ах, как она танцует,
можно всё отдать за её танец,
умереть, чтобы стать цветами
в саду, где она танцует,
словно камни застыли люди,
и моя голова пустая
горит на серебряном блюде.
БЛЮЗ
Когда пройдёт этот поезд,
длинный тяжёлый поезд,
по старой железной дороге,
похожей на крик дороге,
где рельсы пахнут мазутом,
липким летним мазутом,
где провода и столбы,
где время словно столбы,
мальчик слушает поезд,
длинный тяжёлый поезд,
на рельсы кладет гвозди,
толстые жирные гвозди,
пусть они станут ножами,
безжалостными ножами,
когда пройдёт этот поезд,
длинный как жизнь поезд.
* * *
В белое небо, в голубые прозрачные окна,
пригоршнями, словно бросает
ребенок песок – птичьи стаи,
мама зовет далеко, голос теряется, глохнет,
мальчик пустые гильзы в лесу собирает...
Открыли сезон охоты – стреляют в лето,
в птиц на лету, и листья и перья
цветные подругам дарят,
а красные паучки всё ждут попутного ветра,
а гильзы стоят на столе – пахнут гарью.
* * *
вспоминая он собирал
время рассыпанное по крупицам по городам
семя оставленное в женщинах растаявший дым
над ним пролетала птица называлась всегда
и он её тень собирал в ладонь словно ягоды
вспоминая всю боль и всю сладость и всю
свою смерть на поводке как собаку водил
вспоминая долги возвращал оставался один
всех прощаний печаль вспоминая прощенья просил
на вокзале в кафе пил вино и собаку кормил
пряча крылья в плаще за плечами
ЛЕТОМ НА ДАЧЕ
Женщина на кухне
хочет накормить шестерых детей,
один говорит только по-французски,
другой ничего не хочет,
третий хочет лететь
с моста да в бурную воду.
А четвертый, точнее, четвертая,
левой рукой
рисует птиц из далекой страны,
пятый с красным мячом в зелёной траве,
шестая пока ещё смотрит сны,
где все они ходят на голове...
А женщина кричит:
– Дети, идите есть кашу!
И первый говорит "уи",
второй "мать вашу",
третий думает о реке,
четвертая ничего не слышит,
пятый мяч загоняет на кухню,
шестая летит над собственной крышей,
а каша как человек дышит
и на плите словно время пухнет.
* * *
Таможня:
там нельзя, а здесь можно,
жёлтые по чёрному цифры бегут,
Анталия обгоняет Барселону,
Париж в самом низу,
самолёты-стрелы летят в одно тело,
вонзаются в мокрый воздух Пулково-два,
сквозь таможню течёт очередь
(очереди – кровь аэропортов),
твой самолёт ещё не сел,
и возле продавщицы цветов
я подбираю слова –
рассыпанные лепестки
и жду появления Landed
на чёрной роже табло
в конце жёлтой последней строки.
* * *
На газоне – уже трава,
и день открыл свой влажный рот,
где свежим асфальтом дымятся слова
и дел невпроворот,
где летит, словно птица, трамвай,
по сверкающим в небе лучам,
и твоя потерянная голова
не дает покоя плечам.
* * *
Поэты умирают, как всё на свете,
поэты выдыхаются, как водка,
остается вода, да и той немного
в бутылке, где слово до подбородка
не доходит –
першит в горле,
лишь вылетает каша с кашлем:
ведь из сосуда может вылиться
только то, что в нём было –
так нам говорил военрук в школе...
Потом его уволили
за рукоприкладство,
вместе с директором,
которого выгнали за голубизну,
потом покрасили школьную крышу в цвет неба,
а школьные стены в цвет огня,
но там уже не было
ни тебя ни меня.
* * *
Целый день я ломал стены
так, что пыль поднималась клубами
и на зубах скрипела
как бранное слово,
а на столе трахались мухи,
ни на кого не обращая внимания –
много их стало в доме...
Целый день я ломал то, что строил,
трещало дерево, летели камни,
а мухи жужжали от напряжения
и, казалось, кусали друг друга...
Тут в дверь заглянул ребенок
(сын соседей), спросил:
– Что делают эти мухи?
И я перестал
выдергивать гвозди,
оставил их в стенах – пусть прорастают,
и пыль отряхнул со штанин.
ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ
Через перекрестки в степи, в пустыне,
где дороги расходятся пальцами Бога,
где раскаленный асфальт прогибается под ногами,
и трасса становится податливой,
как любящая женщина,
через перекрестки, где все пути твои,
через барханы или
мимо неумирающих деревьев,
чьи листья столь малы, что издали незаметны,
а корни ползут вглубь земли, догоняя воду,
или вдоль реки Или,
своим именем предлагающей выбор,
но не дающей выбора,
через Кызылкум, Муюнкум, Таукум и Такла-Макан,
где верблюды и сказки песка
о золотых людях, спящих в курганах
и похожих на солнце на закате,
о скрытых песком городах,
где другая плотность времени,
слоистого как слюда,
где живут подземные люди,
я не видел их никогда...
Но песок в моих ботинках – словно их следы
на дорогах, где жизнь всего лишь – глоток воды.
* * *
Всё лучшее
ждет случая,
всё худшее
ждет случая,
но ничего не случается –
не хуже и не лучше
получается.
* * *
В красных кустах
спряталось солнце,
в серебряной иве живет луна.
Скоро ветер
сорвет эти красные листья,
серебро ивы утопит в реке,
солнце разденется,
голым
ослепительным шаром
будет кататься по снегу,
а луна уйдёт в чёрный ствол,
и дерево зазвенит словно колокол,
когда зимний ветер
ударит
своим ледяным топором.
* * *
Тусовщики, жуиры и ловеласы,
поэты, рыцари ночи,
такие неправильные, такие неприличные,
с большими телегами и правами птичьими,
пьяницы и бездельники,
наркоманы вечного праздника,
на воскресеньях ваши понедельники
как цветные тряпочки...
а если будут судить вас да спрашивать,
пусть попробуют время раскрашивать:
то цветами радуги, то раскрашивать
перед смертью, как хлеб перед птицами.
* * *
Рыбы не клюют мушку,
сделанную из железного крючка и моих волос.
Попробую ловить на голос.
* * *
Если бы не пах пах,
если бы не трах трах,
не было бы деток,
цветов и веток,
но у дерева рода
одна природа –
расти год от года.
* * *
Считай погожим тот денёк,
когда наполнен кошелёк,
а у меня нет кошелька
только кошёлка –
кошечка...
В кошёлке парочка пивка,
и день летит как облака,
а там и вечер недалёк –
котёнком
трется возле ног,
запутался в шнурках.
* * *
Ветер старости уносит мои зубы –
парашютистов в грязных халатах,
он несет их вдоль склона и бросает в снег –
они уже не солдаты,
они просто гнилые пеньки, вырванные с корнем,
позабыв язык, они померли,
они просто гашеная известь –
без имени и даже без номера!
* * *
Там за окном – другое,
там всё со всем совсем стало другое,
но мама не смотрит, не видит, она говорит –
у меня на плите всё горит, а ты – другое,
а я опускаю руку в другое,
и с той стороны другая
рука гладит мои пальцы,
с той стороны осы летают
полосатые, как окуни,
плавниками большими машут,
но мама не видит, что за окнами,
а когда увидит, сразу охнет,
а когда увидит, сразу ахнет,
и оттуда в ответ тарарахнет.
* * *
Каков от стихов прок,
всякий стих – лишь несколько строк?
Но литература без них – как без ног,
не может идти туда, где Бог.
|
