* * *

Тётя мне сказала: бога нет.
И ушла варить себе обед.
Нет так нет – зачем-то встал на стул
И, на стуле стоя, так уснул.
Птицы щебетали за окном,
Щебетал и содрогался дом.
Дядя разобрал велосипед:
Дядя есть, велосипеда – нет.
Кошка притаилась и глядит:
Стул горит и патефон горит,
Дом горит и за окном горит –
Тётя дяде что-то говорит...

В предчувствии

На кровати белая рука.
Под кроватью пыль и темнота.
Одеяло греет человека,
Греет человека в сапогах.
Он под одеялом видит сны:
Эти сны красивы и ясны.
Сапоги неснятые грязны,
Но рука-то, белая рука...

Прокрадётся мышь в его кровать.
Мышка, мышка, ты не хочешь спать.
Розовая лапка у тебя,
Он захочет в жёны взять тебя.
Но пока он спит, и эти сны
Так белы до синей белизны,
В них царевны бегают, босы,
И ребёнка тащат за усы.

Не вставай, не протирай глаза,
Только встанешь – выпрыгнет гроза,
Только встанешь – пошатнётся дом,
Красное проступит в голубом.
Ты захочешь в жёны эту мышь,
Променяешь Каму на камыш,
Засмеётся в судороге рот:
Не проплакать слово, не сказать...

Я не сплю уже вторую ночь.
Потерял единственную дочь.
Розовая лапка у неё,
Кто захочет в жёны взять её?
Грезится мне белая рука,
За окошком белая пурга
Заметает чёрные следы,
Не заснуть в предчувствии беды...

В окне напротив

В окне напротив красная герань,
Зелёный воздух, сон в тяжёлой раме.
Пройдёт момент, и кто-то скажет: дрянь!
Порубит всё большими топорами.

Но расцветает битое стекло
Геранью красной, воздухом зелёным,
И морде перекошенной назло
Меня хозяйка чествует поклоном.

И я хватаю праздничный пиджак,
Кричу соседу: Миша, буду поздно!
Пронзаю синий и тяжёлый мрак
И на углу приобретаю розы!

В центре зала

"Я буду ждать тебя в центре зала", –
Красивая Маша вчера сказала.
И убежала. Она не знала,
Что ей не светит, красивой, зала.

И я не знал, и считал минуты,
И по квартире ходил обутый.
Я ждал, как праздника, встречи нашей
И повторял себе: Маша, Маша...

А зал переехал в другое место,
И Маша уже не моя невеста,
И в зале кому-то кольцо надевает...
Но это не так. Так не бывает.

А будет всё так: в самом центре зала
Красивая Маша моя стояла
И книжку в руке, улыбаясь, держала,
Маша мне рукой в самом центре зала.

* * *

Бог с тобой, золотая рыбка.
Как в ладонях ты ярко горишь.
Как игрушка – твоя улыбка.
Не гляди на меня.

Ты принцесса своих угодий.
Но в печальном окрасе дня
Ты горишь совсем не по моде:
Пожалей меня.

Тридцать лет ты ловила, три года,
Я во тьме пробирался по дну.
Пил глотками горькую воду.
Эта правда горька.

А теперь на моих ладонях
Мир пылающий тихо уснул.
Улыбается, как икона.
Как слеза, благодать горька.

Отпусти меня в эти волны –
Буду я в парусах или без.
До краёв океаном полный
И тобой.

Только тело вверху золотое
Шевельнёт плавником из небес,
И с любовью и тихим покоем:
"Бог с тобой".

* * *

На кухне, на табурете,
В прихожей, в пыли, на люстре
У меня поселились эти,
Мне было без них так пусто.

Мне было без них так страшно,
Я был постоянно болен.
Теперь на мне шлем бумажный,
Я весел, безалкоголен.

И, сидя на табурете,
Прислушиваюсь в темноте:
Ведь вы не уйдёте, эти...
Как те.

С одной стороны листа

С одной стороны листа –
Пустота.
С другой стороны
Цветут луга, текут реки.
Такая, понимаешь ли, красота:
Смеются русские, довольны узбеки.
Сложи лист напополам:
Пустотой наружу, красотою внутрь.
Те, кто внутри, приятно ли вам
Вечно вдыхать перламутр?
Сложи лист наоборот,
Запри пустоту в бумажных ладонях:
Горы достигнут редких высот,
Цветут луга, хоровод водят кони.
Все смеются, от счастья нет сил,
И только мне странно немножко:
Пляшут узбеки, танцует кошка,
А я в пустоте той что-то забыл.

* * *

Так вот, весна.
Закончить ли на этом?
Нет, погодите, что-то помню я.

Скамейка, голубь,
Люсенька с приветом,
Прочерченная палкой линия...

"А если переступишь – смерть".
И точка.
Прозрачный взгляд надменен и красив.

Я целовал
учительскую дочку,
Ни разу за черту не заступив.

И билось сердце.
Сердцу не прикажешь.
Когда полнеба рухнуло к чертям,

Когда ушла,
Не обернувшись даже,
Моя любовь, а я остался там.

Ведь если переступишь – смерть.
(И только.)
А большего я даже не прошу.

Я жду весны.
Пусть бесконечно долго.
И над собой полнеба проношу.

Пароход ли

Белый пароход, твоё дело плохо.
Погуди налево, помолчи направо.
Что ты скажешь, милый? Отцвела эпоха.
Зацвели неведомые травы.

На борту твоём кто-то в телогрейке
В кулаке сжимает птичку расписную.
Не за этой ль птицей потекли все реки?
Где найдёшь такую?

Утром выйдешь на крыльцо и сонно
Оглядишь свинцовые чертоги.
Донна Анна, ты ли так бездонна,
Что синеют ноги?

Плохо дело. Птичка-канарейка
Отцвела и изрекла невнятно:
"Тело греет байковая стелька".
Так откуда ж пятна?

Погуди, отступит. Что ты скажешь, милый?
Пароход ли белый, крестик ли железный...
Погоди, постой-ка над пустой могилой.
Глупый, бесполезный.

Жил на свете

Мне не скрыть этой маленькой тайны.
Табакерка упала из рук:
В табакерке живёт неслучайный,
Изумлённый и маленький жук.

Кто тебя, мой хороший, обидел?
Почему твоя лапка дрожит?
Табакерка – плохая обитель,
Тебя выкурит чёрный мужик.

Тебя вымоют чёрные воды,
Потеряешь глаза ты и цвет.
Посмотри: вот ты пляшешь, а вот ты
Замолчал, и тебя больше нет...

Почему я стою на коленях?
Почему потемнело в глазах?
Ангел чёрный, твоё оперенье
Глиной смертной кипит на губах.

Улыбаешься... Но не бросаешь.
Табакерка упала из рук.
"Жил на свете...", ты знаешь, ты знаешь –
Я твой друг, ты мой друг, добрый друг...

Таити

На пальме растёт кокос.
Туземка целует взасос.
Не будет ли папирос?

Луна опрокинута вбок.
Хорош контрабандный табак.
Пожалуйте коробок.

Гори, спичка, гори.
Умри, красотка, умри.
Что хочешь мне говори.

Глаза твои бирюза.
Нависла над нами гроза.
Никак не могу назад.

Какой был ревнивый муж,
Какой был холодный нож.
Таити! Ну что ж,
Ну что ж...

* * *

Срывается с ветки лист.
Сидит за столом человек.
Он медленно падает вниз:
И человек, и лист.

Он руки свои раскрыл,
Коснулся пальцами век,
Он медленно, медленно плыл
И медленно, медленно был.

Касается лист земли,
И вспыхивает земля.
Внутри человека болит –
Что именно, говори.

Вокруг тополя, тополя...
От соли глаза горят.
Всё было совсем не зря.
Всё было почти не зря.

И человек встаёт,
Выходит в горящий двор
И первый, случайный лист
Берёт с земли наугад.

А время сорвалось вниз
И тихо плывёт, плывёт.
Идёт человек назад
И тихо чему-то рад...

Сабельки

Дети пускают кораблики.
Рученьки в ручейке.
Их золотые сабельки
Брошены вдалеке.

Смотрят глаза навыкате.
Пять генералов сопят.
Пушки большие выкатят!
В руки возьмут автомат!

Тянут мохнатые лапищи.
К детям они ползут...
На чужеземное кладбище
Их сейчас увезут...

Но подскочили сабельки!
Пять генералов – вспять.
Всех – и больших, и маленьких –
Хранит неземная рать.

Птица, лети

Кто-то стучится в моё окно:
Мамочка, помоги.
Вижу кафтан, а с ним заодно –
Чёрные сапоги.

Вижу чердак и какой-то мрак,
Вижу лицо в огне,
Вижу кулак и "Андрей – дурак" –
Птица хрипит в окне.

У птицы синий с красным кафтан
И вроде туберкулёз.
А у моей любви сарафан
С узором из красных роз.

Моя любовь у колен сидит,
На ладошку себе глядит.
Шарик стеклянный на ней лежит,
Бледным огнём горит.

Бедная птица, умри, умри,
Ты смертельно больна.
Ты слишком долго сидела внутри
Шарика у окна.

Бледный сжирает тебя огонь,
Мамочка, это тиф?
Ты полетишь, если это сон?
Мама, лети, лети!

Любовь моя, это жизнь моя
Летит, не закрыв окно.
За чёрные птицей летит моря...
Ладошкой в мою ладонь:

А в шарике гроб и какой-то стук.
В шарике зло и мрак.
– Что ты дала мне, мой милый друг?
– Это твоё, дурак.

Кирпич

У меня в организме обнаружен кирпич.
Как это произошло?
Целовались, помню, под фонарём.
Сколько всего прошло...
Ты обещала со мною быть,
Глупости говорить...
Как ты могла меня позабыть?
Может ли это быть?

И вот я лежу с кирпичом внутри.
А вокруг очень бело.
Иди, медсестричка, и посмотри,
Как мне тяжело.
Или не так: я, пожалуй, сам
К розовым небесам...
Но не пускает кирпич к небесам
И не уходит сам.

Моя дорогая, из всех минут
Найди хотя бы одну.
Я, дорогая, не так уж крут,
Скоро пойду ко дну.
Возьми что-нибудь потяжелей,
Сил своих не жалей:
Шарахни по мне и кирпич разбей.
Ну, дорогая, бей!

Значения памяти

Подойди ко мне и всмотрись, дорогая, в меня:
Тот ли я? Я не помню.

За хрустальной горой переливы большого огня.
Пеший странник идёт заоконный.

У него в рюкзаке любимая чашка моя,
На привале достанет её, голубого цвета.

(Потемнеют тут же голубые моря,
Потемнеет в глазах.) Вспомни это.

Как тебе говорил я: "у слёз безымянный цвет,
Назови предмет – и ты получишь значенье..."

Странник выпил море и достал предмет –
И любуется им в увлеченьи.

Это дым, это облако, и страннику нужно гореть,
Но какой в этом смысл, если внутри – море?

Это память моя, испарившаяся на треть,
А на две трети вместившая голубое.

Посмотри внимательно, руки ли – руки мои?
И глаза ли – глаза? Я себя по частям забываю.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утонувшие реки неназванно потекли,
И наполнилась чашка, любимая, голубая...

На краю

Под одеялом движется река.
Ты спишь то медленнее, то быстрее.
Но нет конца зелёным берегам –
Как нету дна у вдавленной постели.

А я сижу на самом на краю
И повторяю: "Господи, помилуй
Всё то, что до конца не полюблю,
Что проплывает по теченью мимо..."

* * *

В еловой шишке мы с тобой увидим
Такие чудеса, каких мы раньше
Не видели
Ни в Баку, ни в Самарканде.
Это, признаться, так.
Ты отведёшь, наконец, глаза и, взволнованный, скажешь,
Что потрясён необыкновенными возможностями,
Которые открываются перед простыми наблюдателями чудес.
Ты поднимешь шишку высоко над головой
И будешь стоять две или три минуты
Абсолютно молча, и я даже увижу на твоих глазах слёзы счастья.
Признаюсь, это меня удивит, так как я не ожидал от тебя подобной сентиментальности.
Но, умея уважать чувства других, я тоже не пророню ни слова.
Наконец, ты очнёшься и скажешь, что проголодался
И не стоит ждать ни секунды.
Это, признаться, так.
Мы обнимемся с тобой и зашагаем легко, невесомо, прямо по поверхности земли...

2005

Вы видели, как воду пьёт комар?
Он рюмочкой её берёт и чмокает губами...
Сказать боюсь я соловьиной маме,
Что сын её погибнул на войне.

В лесу был танк. В лесу гремит пожар.
А в танке, в сердцевине, в глубине
Хохочет, корчится безрадостный язык.
Он жать на кнопки жизни так привык,
Что леса смерть не больше для него,
Чем слово "смерть". И пара облаков
Над лесом плавились, последних в этом веке...

Я первый раз увидел Вас в кино.
А фильм был дрянь, сюжет был бестолков.
Я в первый раз почувствовал калекой
Себя во всём – когда увидел Вас...
Герои фильма танцевали вальс,
А я на Вас смотрел. И было грустно.

Комар прилёг поспать на лист капустный
И был опрыскан химикатом зло.
А солнце по небу катилось величаво,
И ровно ничего не предвещало,
Что всё пройдёт. Вернее, всё прошло.

Вишнёвого цвета

На полке тикают часы.
Секунды падают и бьются.
Мой маленький, безусый сын
Глазами синими прольётся
И скажет мне: "Я очень стар.
Во мне механика угасла.
Но погляди: душа чиста.
Я еду в правильное царство."

А я, неправильный, стою
И косточку в руке сжимаю
Вишнёвую. Ведь в том краю
Вишнёвого не слышно рая.
Возьми её, мой крошка сын,
Постой, пока часы не вышли.
И пусть глядят мои часы
В большое небо цвета вишни.

* * *

Пора взойти из угольного дома
И на себя взглянуть со стороны:
Твои черты так трепетно знакомы
И оттиску мгновенному равны.

Себя я опознаю по узору,
По сочетанью кукольных примет.
Мне два крыла – и буду чёрный ворон,
Но чёрный глаз – и буду пистолет.

Не выходи из дому без перчаток,
Твоё окно в себя обращено.
Храни свой безымянный отпечаток
И пей глазами чёрное вино.

* * *

Денатурат нельзя не пить
В краю чудовищно прекрасном.
Там все чудовища несчастны.
Жемчужных солнц на небе нить.

У короля там дочь была...
Но превратилась в горностая.
Я по небу орлом летаю
На зачарованных крылах.

Я с высоты привык смотреть:
Видны загадки и разгадки,
Герои скачут на лошадках,
За королём плетётся смерть...

У короля там дочь была,
Прекрасная принцесса Мая.
Я вас любил, моя родная,
Дарил духи и острова.

За королём плетётся смерть.
А я летаю и летаю.
Принцесса скачет горностаем:
Я на неё люблю смотреть...

Петя и волк

Маленький мальчик
По лесу идёт.
Облако, значит,
По небу плывёт.

Я беспокоюсь:
Дойдёт – не дойдёт?
Волк у колодца
Его стережёт.

У мальчика Пети
Большие глаза.
У волка, пожалуй,
Красивей глаза.

У волка засохшая
Слёзка-слеза.
Вытереть, может.
Сказать – не сказать?

Но вот повернул
Петя за поворот,
И вот уже облако
Тропкой идёт,

А Петя по небу
К колодцу плывёт:
Ему очень нравится
Наоборот.

Заплакал тут волк,
Голову обхватил.
Неужто он Петю
Совсем упустил?

Неужто он Петю
Совсем упустил?
Заплакал наш волк,
Голову обхватил.

А Петя уже
От колодца идёт:
Он вовсе не облако –
Наоборот.

И было ли облако?
Облако было.
Но вовсе на землю
Оно не сходило.

А вовсе мерцал
Светло-розовый свет...
Ты больше не плачешь?
(Улыбается): – Нет...

Кило и кило

Вам – кило
И мне – кило.
Мы купили два кило.
Мы идём счастливые
По улице красивой.

И на кухне маленькой,
В маленькой квартире
Мы кило – пожарили,
А кило – сварили.

Вы же спросите – чего?
– Что – чего?
– Кило – чего?
Что употребили?
. . . . . . . . . . . . . . .
Это мы забыли.

Мн.числ.

Хотел я приласкать жену,
Да не одну.
Но вместо этого от двух
Сел оплеух.

В ночной я с горя в магазин
Иду один,
Но повстречал я тут шпану,
Да не одну.

И вот я ночью средь осин
Лежу один.
А дома ждёт меня жена,
Да не одна.

В стене

Я застрял в стене.
Проходил – и вот...
Ни туда, ни сюда,
И в одних носках.
Кто-то там, к спине
Придвигает комод,
А с комодом мне
Прямо в спину – тоска.

Дальше – хуже:
Затеяли капремонт,
На лицо обои
Приклеивать норовят.
Соседка с мужем
Выпрямляют живот.
И бугор не нужен
На стене, говорят.

А когда вдруг решили
Вешать панно
И болт стали вкручивать
В черепную кость,
Я напряг сухожилья –
Весь дом ходуном.
Выламываюсь, говорю:
"Я – каменный гость".

ЯпонияСПб

Сажусь в электричку, в которой двадцать вагонов,
Тюки с пассажирами, тёмные лица,
Вязанье без края и быстрые спицы,
И стон уходящего влево перрона.

Ворчат контролёры. Капризны, как дети.
И тени скользят по рукам моим тонким.
Я знаю, я видел: садилась японка
На том полустанке. Мы с нею – соседи.

В цветном кимоно она была. Безупречен
Был шёлковый зонтик в фарфоровых пальцах.
Ах, как бы мне с нею хотелось остаться.
В поклоне застыть и остаться навечно.

Все люди уснули. Невинно и робко.
В их лицах восторг и восток. Боже правый.
Их всех на руках выносила японка
Из горящего поезда в синие травы.

Колёс перестук. Не бояться мне ль смерти?
Я клетку грудную раскрою, как зонтик,
Я в свой чемодан вцепляюсь, как в плотик,
А навстречу – японка на велосипеде.

И в поезде реки текут. И бывает,
Что большой океан разливается в сердце.
И надо так мало, чтоб до стона согреться.
А мимо Япония проплывает.

Натюрморт

Верю я, что этот человечек
Спасёт меня когда-нибудь, ура.
И вот смотри: я зажигаю свечку,
Я достаю билетик из трюмо,
Смотри, он твой, ты сделай натюрморт
На краешке обширного стола.

Нагромозди каких попало штук,
Дурацких и нелепых и цветных,
Достань янтарный дедушкин мундштук
И нацепи его себе на нос,
И вот смотри: мундштук уже прирос,
А ты смеёшься в волосах моих.

И жизнь как будто прожита не зря,
В дурацком сочетании всего
Есть строгий смысл. И ни один изъян
Не кажется бессмысленным. Скворец
Долбит в окно. У сказки есть конец,
Но мы с тобой не взглянем на него.

И вот – держи билетик. Заслужил.
Давай немного посидим вдвоём.
Ты на столе моём изобразил
Что надо. Кнопка, яблоко, крючок,
Игрушечная курица без ног,
Луна в стакане. Это всё моё.

* * *

Мяч резиновый ты потерял.
Тише, сынок, не плачь.
Смешон и заплакан лица овал,
Где-то резвится мяч.

В чьих-то летает сильных руках,
Послушен и невесом.
Послушай, ты знаешь, что в облаках
Ходит горбатый сом?

Если взобраться на гору гор
(Варежки не забыв),
Можно увидеть спины бугор
И плавника изгиб...

Мяч... Ах, какой был красивый мяч.
Я его так любил.
Помню, как ты его (ну, не плачь!)
Тонкой ногою бил.

Сильно ударишь – в небо летит,
Слабо – идёт гулять.
Можно тихонько его катить,
Можно как пулей стрелять.

Надо бы дать соловьиный SOS,
Галочий ACHTUNG дать.
Где ты? В какую ты льдину вмёрз?
Под чью ты ушёл кровать?

А если уйти в самый чёрный лес,
То встретишь Боровика...
Таких ты, мой мальчик, хотел чудес?
Таких ты небес искал?

Нет-нет, я искал мой любимый мяч,
Но только вот, плачь – не плачь,
Сказал мне одетый в чёрное грач,
Что утонул мой мяч...

Толстый и тонкий

Человек толстый и тонкий.
Но какое, признаться, дело.
Птица за море летела:
Не долетела только.

Только тонкий, а может, толстый
Ждёт её, не дождётся.
Это совсем не просто.
Я открываю книгу –
Что-то на дне колодца
Бьётся, но не постигну,
Что.

Толстый и тонкий, что вы
Думали, что вы знали
О тоненькой птичьей крови,
Рисующей в небе знаки.
Но нету на небе птицы,
Которой небезразлично
Что-то совсем не птичье,
Что смотрит со дна страницы.

Если ты помнишь, толстый,
Если ты вспомнишь, тонкий:
Ваши большие слёзы
Птичьим крылом негромким
Бережно утирало
Небо большого цвета...
Что-то со дна сияло,
Но не увидеть это.

Толстый и тонкий, где ж вы,
Синим объяты светом,
Нету вас, как и прежде,
Птица молчит об этом,
Птица за морем синем,
Птица жива, а это
Значит, что мы не сгинем.
(Но промолчим об этом!)

Алхимия

Маленький ключ на столе.
Смотри, ты плывёшь и мерцаешь.
Я зажигаю свечу.
Ты дверь отопрёшь.

Ты таешь в медовой смоле,
Ты в пламени рук пропадаешь.
Ты скоро совсем пропадёшь.

Шагни в мою руку скорей.
Пальцы немеют от яда.
Тонкой змеёю ужаль,
Но только веди.

Сколько ты видел дверей,
Открывающихся от взгляда, –
Мне их бесконечно жаль.

Медленное число
Крутится, замирает.
Брезжит холодный свет
Скважины золотой.

Это добро или зло
Синим огнём играет?
Я сейчас, ангел мой.

Ложечкой ключ глядит,
Ложкой простой, железной:
Страшен змеиный укус
Золота твоего.

Свеча на столе горит,
И плавится ключ над бездной...
Какой у железа вкус?

Песенка про робота

Робот выпил банку масла,
Робот радио включил,
Робот пел и улыбался,
Робот делал куличи.

А в одном куличе запечённая гайка:
Кто гайку нашёл – езжай на Ямайку.
А в другом куличе запечённый винтик:
Кто винтик нашёл – езжай на Таити.

Робот ждёт гостей сегодня:
Юных гостий и гостей,
Симпатичных и голодных.
Среди них – девчонка Мэй.

Белокурая Мэй, как люблю тебя, Мэй,
Приезжай поскорей, Мэй, Мэй, Мэй.

Стол накрыт, сгорели свечи.
Робот милый, не ворчи.
Тишина нечеловечья,
На тарелке – куличи.

А в одном куличе запечённая гайка:
Кто гайку нашёл – езжай на Ямайку.
А в другом куличе запечённый винтик:
Кто винтик нашёл – езжай на Таити.

Робот ждёт ещё неделю:
Нет ни гостий, ни гостей.
Как давно ему не пела
Замечательная Мэй...

Как плывёт-поплывёт на кораблике Мэй.
Ты возьми куличей, Мэй, Мэй, Мэй.

Робот, что ты, в самом деле,
Позабудь свои дела!
Крошка Мэй в своей постели
Двадцать лет как умерла.

А в одном куличе запечённая гайка:
Кто гайку нашёл – езжай на Ямайку.
А в другом куличе запечённый винтик:
Кто винтик нашёл – езжай на Таити...

* * *

Корабль на блюдце плывёт, плывёт,
И мальчик сидит, сидит.
То загудит, как пароход,
То сам пароход загудит.

Не сядет корабль на мель, на мель,
И мальчик не встанет, нет.
Откроет Америку, верь не верь,
Как дверцу в большой буфет.

Америка будет странна, странна.
И будет гореть в огне
Такая потерянная страна,
Где так одиноко мне.

А мальчик задует свечу, свечу,
Кораблик в руке сожмёт.
И скрипнет буфет. И я замолчу.
И в ложку прольётся мёд.

Цветы и молоко

Ты, ты, ты, ты,
Ты ушла далеко
Ты любишь цветы, собираешь цветы,
А я люблю молоко.

Я, я, я, я,
Я ждал и я буду ждать,
Пока от цветов не исчезнет земля,
Не встанет молочная мать.

Тогда ты уронишь, уронишь букет,
Я на пол смахну стакан.
Цветочный цвет и молочный свет
Прольются на облака.

И где-то, за тысячу вёрст и лет,
Ребёнок увидит сон,
Где нет меня и тебя где нет,
Где в ясном свете цветов букет
И молока бидон.

Нерождённое

Сел и начал писать.

А вокруг – тишина.
Это, мама, война?
Тише, яблоко на.

Нерождённая радость.
И счастье моё.
Я из рук принимаю,
Прижимаюсь щекой.
Этот свет. Этот голос.
Останься, постой!
Это только моё.
Это только моё.

А вокруг – хоть убей:
Так прекрасно светло.
Сизых я голубей
На окно приглашу
И их крылышки светлые
Нежно пожму
И слова им скажу,
И скажу:

Голуби дорогие,
Вы такие, такие,
Вы же мне дорогие,
Вот, мои дорогие.

Посмотрите: стихи
На бумаге лежат.
Я в стихи-лопухи
Завернусь с головой.
Посмотрите: лежу,
И глаза не грустят,
Боже мой, подорожный,
Бог зелёный ты мой.

Слышу только: травинка
В руку тычется лбом.
Аня ты или Ленка?
На листе голубом
Мы лежим и несёмся
В километры небес.
Это Бог или бес?
Это Бог. Или бес.

Это всё не нарочно.
Я живу, как дышу.
В геометрию плачу,
В былинку молчу.
А вот гляну – и небо
Над моей головой:
Где я был, где я не был,
Где я – Боже ты мой...

И навеки остаться,
Что и вправду дано.
В тишине этой комнаты,
В яблоке дней
Заключиться навеки
От рожденья и до,
Только с ней, нерождённой.
Только с ней.

* * *

Так и так и так.
Музыка где-то рядом.
Это было невозможно.
Я пошёл гулять.

Так и так и так.
Итак, итак, итак...
Синяя взлетела птица.
Мальчик машет рукой.

Сердце бьётся в такт.
С чем? С этим невозможным.
С рюшечкой на стене,
С господи помоги.

Остановиться мне.
Я подымаюсь на гору.
Ветер в долине смолк.
Белая лошадь смеётся.

Рядом стоит старик.
У старика кувшин.
Не лёгок он, не тяжёл.
Дождик, смотри, пошёл.

Так и так и так.
Верить во что угодно.
Белый волчок вертеть.
Музыка где-то рядом.

Остановись, скажи,
Лёгок кувшин иль тяжёл?
Лёгок или тяжёл?
Музыка настигает...

Мальчик, ты был старик?
Помнишь ты эту песню?
"Ты про-во-жа-ла...
И обещала..."
Кому ты махал рукой?

Так и так и так.
Перевернуть страницу.
Музыка входит в дверь.
"Лёгок. Тебе. Не помню".

Белое

Я целую тебя в губы.
Мы с тобой одни.
– Задёрни шторы.
– Хорошо. Сейчас.

Ты снимаешь платье.
– Это снять? – Сними.
Ты без одежды.
Мы в третий раз.

Кожа пахнет пляжем.
И в волосах песок.
Белые полосочки.
А раньше их не было.

И тебя раньше не было,
Дурачок.
Посмотри, а здесь –
Совсем белое.

Не дыша

Между цветком и небом
Шмель стоит и не дышит.
Ноги шмеля – в нектаре,
В облаке голова.
Дай золотую руку:
Шёлком цветок твой вышит.
Спой про чудесные дали,
Мысли мои – трава.

Я в золотую руку
Не насмотрюсь, пусти же,
Я подхожу к трамваю,
Вскакиваю в вагон.
Там, в том конце вагона...
Пробраться бы мне поближе –
Птиц говорливых стая,
Галок или ворон.

Кто-то толкает сумкой,
Кто-то суёт билетик,
Кто-то кого-то – "сукой"...
Шмель у окна дрожит.
В давке трамвайной нету
Ни тех, ни, конечно, этих,
Что просто протянут руку,
Спасут от вороньей лжи.

У неё на коленях сумка:
Шёлком цветок там вышит.
Она смотрит в окно куда-то,
Подперев щёку рукой.
Моя остановка. Что ж ты
Стоишь и совсем не дышишь?
Шмель гудит полосатый.
Успокой меня, успокой.

А она, так светло и прямо:
"Не дышите вы слишком громко",
Улыбается: "тише, тише,
Вы мешаете спать малышу",
И протягивает с золотою,
С золотою рукой ребёнка...
Плачет шмель и стоит, не дышит.
И я плачу, и не дышу.

* * *

Летит по небу газета,
Неровно, но выше и выше.
Стоят на улице люди,
Вся улица оцепенела.

И есть ли на свете белом
Частица такого света,
Такого, что неподсуден,
Такого, что в душах вышит?

И, до конца напрягая
Своё близорукое зренье,
Мы силимся там увидеть,
Увидеть в газете такое,

Что сделает знак рукою
И радужными кругами
Очертит больные лица
И свет приведёт в движенье.

Газета летит по небу.
Сияет большое солнце.
И слово одно сияет,
Но не разобрать, какое.

Наполнился свет покоем.
На дно опустился невод.
И птица летит золотая.
И солнце... Конечно, солнце.