Если попробовать предложить модель того, что делает Сергей Соловьев, она может основываться на двух положениях.
Первое состоит во фразе, которая возникла у меня в разговоре о его творчестве с Алексеем Парщиковым: "Соловьев – гений состояний".
Второе положение формулируется в навязчивом для меня образе некоего бродяги, который по зимнему Крымскому побережью тащит для маленькой девочки елку.
Причем второе положение не только лишь иллюстрация первого, как может показаться, оно находится с ним в глубоком отношении дополнительности.
Вселенные Соловьева компактны, границы их не открыты, их легко коллекционировать. Его образы запоминаются навсегда, изустно. "Венеция вся папоротник: небо, рябь каналов, стены..." "В Индии мы занимались любовью во дворце, средь джунглей, под пологом, с которого скатывались хохочущие гекконы, на подоконнике старичками спали обезьяны..." "От него воняло морем, как мочой". Вспоминаю по памяти и не испытываю желания свериться с первоисточником.
Алхимию своих "состояний" Соловьев разрабатывает скрытно, выдает только готовые продукты. Его палитра похожа на континентальные пятна глобуса. Он выносит из путешествия не травелог, не совокупность перцептивных реакций, а череду творческих "состояний" – сознания, языка, зрения, всего вместе и каждого в отдельности. Он капитан неизведанных интроспекций. Он составитель каталогов метафизических новшеств. Он не воспринимает мир по мере развития географии. Он творит его, поглощая географию, подобно массивному стреловидному потоку войск Александра Великого на школьной контурной карте.
Взаимная проницаемость прозы и стиха Соловьева близка к единице. Его проза без труда преобразуется в верлибр. Его верлибр часто представляет собой прозаический конспект.
Нет сюжета у жизни, все разрознено: птица, озеро,
небо, зелень – все на белую нитку взгляда.
Женщины от любви стареют. Тишь. Ни пса,
одни газоны лежат, распластаны, стервенея
от зелени, и за ними – по горло врытые в землю,
закусившие губы дома.
Это как письмо левой руке от правой.
Я помню один из старых проектов Соловьева, в реальное воплощение мне почему-то поверилось сразу и безоговорочно. Лет десять назад я несколько месяцев был уверен, что некий вселенский Wonderland, деятельно упокоивший в себе новых Председателей Земного Шара, в самом деле создан в Мюнхене. И очень был удивлен, что Соловьев имел в виду лишь образ, – такова была его художественная сила ненамеренного убеждения.
Абсолютной, какой-то даже не вполне литературной – настолько велика визионерская их составляющая – достоверностью обладают и его "состояния". Первичность метафизической упечатленности – вот что преследует Соловьев, отдавшись волне языка.
Так первооткрыватель преследует горизонт.
Что она видит?
Мутные карандаши бродят по лесу –
оранжевый, желтый, красный.
Мутные карандаши в длиннополых пальто нараспашку,
ходят, красят, пошатываясь.
Что она видит этим глазом, подернутым патиной,
этим средневековьем с отслоившейся живописью,
этим восково-тусклым сфумато,
этим заросшим колодцем в паутинных разводах трещин
с подрагивающим зрачком,
перевернутым, как ребенок в плаценте.
Начало книги Сергея Соловьёва
|
