И финн: Роман. Тверь: KOLONNA Publications, 1997. "Тематическая серия", вып.2. Обложка: Владимир Казак, Дмитрий Федоров. ISBN 5-88662-008-X Послесловие Дмитрия Кузьмина. Впервые - "Митин журнал", вып.51-54.

+ + + Вспоминаю об отце Иннокентии, о моей академии, о другом. Дом творчества: эта жизнь в триста тринадцатом номере. Рум триста тринадцать - творческая гора писателя.         Просыпаюсь и вижу: уикенд, зимняя заря.         Не на арене среди арапов в полумраке античном - проснулся. Где подлинность, где мнимость. Вот тайна. Где граница со столбами и овчарками и рыскающим светом?         Где я - фигуркой жалкой на снегу перебегаю через границу дозволенного: реально-желаемого?         Зачем скрывать праздность как будто ворованную? Я брезгую труда? Будирую будни? Где мое величие: когда я в праздности как самозванец или когда в трудах? Вот спускаюсь на дно завода: в полуад, где ревут зеленые машины, как полугрешники, а рабочие умасливают их и настраивают, потакая и потворствуя их блажи.         Мне признался один юноша завода: уйду отсюда! О несчастный, подумалось мне, куда уйдешь? Несчастье было попасть сюда тебе, спуститься на дно и за бумажки с цифрами и образом идола губить себя как завещано с ветхих времен: за первородный грех! Подумалось мне как одному из последних христиан... Искреннее сочувствие пробудилось во мне: уходи! сказал ему... Юноше бледному, нежному гибнуть на этой арене с ревущими машинами, стонущими, вытаскивать из их чрева кабели - тянуть их как жилы, откручивать лопасти, отвинчивать и отворачивать, быть в черной их крови... (Когда я утром здороваюсь с ним - он смущенно улыбается, показывает свои замасленные по локоть руки)         Друг человечества ужаснулся бы при виде мертвых глаз, зажмурился бы и перстами замкнул слух от воя, скрежета и дыма.         Юноша сказал: уеду в деревню, на свежий воздух! Стану откармливать бычков, поросят, увезу жену с дитем...         Удачи тебе! аминь, аминь, пожелал я полухристианскому юноше (он признался мне, что не курит и не пьет, в одно из воскресений ездил на кладбище убирать могилку) (комментарий в духе Паунда: полуад - потому что в ад настоящий и ужаснейший может спускаться лишь Спаситель да, наверное, великий Дант) Аз недостойный ет сетера. Покойный М.А.Кузмин, Зощенко, ныне здравств. Мэтр любят писать о бане: тем лучше для меня - меньше работы. + + + Вернулся из Оптиной пустыни. Как замечательно в холодном воскресенье найти теплый циммерхен номер триста тринадцать!         Описать бы радость путника-паломника идущего зимним лесом в монастырь: мороз и солнце - вечное!         Описать радость паломника, увидевшего голубой купол и белые стены обители.         Как монахи душевно поют! Проникновенно. (еще вспоминаю пение в мужском Успенском монастыре в Одессе) Они поют как последние христиане. Искренне.         Радость возвращения: сидеть и греться или голову подперев руками смотреть как смеркается за окном. Я показался себе похожим на Спинозу: с улыбкой сижу в красном кресле, руки на груди - в бирюзовых кальсонах, голубой рубашке, темно-синем пуловере, в носках горчичного цвета... Куда возвращаться из этого уютного и обжитого времени-места на писательской горе? + + + Писатель представивший себя Моисеем на малом калужском Сионе или Иоанном на другой горе видит человека:         жалкого, трусливо ерзающего в красном кресле накануне ночи, терзающего себя сомнениями.         Зачем прогнал Андрюшу в канун Рождественского поста, почему не пожалел мальчишку на холоде?         Сам спрашивающий ужален холодом, сам мерзнет от душевной скудости. Сам в храме христиан как любопытный и праздный, как полуязычник, которому мед утешительных слов горчит. Увы, увы такому жалкому!         От декабря, глупости и дерзости в голове муть и язык примерзает к гортани. + + + Пью вечерний чай в той же одежде, что и пишу: в бирюзовых кальсонах, голубой рубашке, горчичного цвета носках... Еда вечернего и воскресного калужского изгнанника и сироты, а также паломника вернувшегося из О. пустыни:         простокваша, творог (хороший, с рынка), булочка круглая за одиннадцать копеек, мед, чай (хороший, китайский), хурма. + + + о воскресное отшельничество! о сиротство одинокое мое!         кажется сам себя придумал-сочинил Надежда: что ночь своим черным душистым бальзамом уврачует язвы и раны. + + + Опять: в который день пишу! В один из таких же: калужских, студеных, заводских. Опять же: тот самый декорум - проходная - домишко с вохровками, о как все похоже на мемориальный концлагерь: бараки-корпуса из кирпича, трубы дымятся, но никого - слава Богу - из мертвых людей не сжигают, проволока, вышка вдали.         В цеху можно сидеть на крутящемся сиденьи у батареи и слушать арапа, его искренние выдумки. Всякая родина (т.е. дом, хайм) выглядит привлекательно и манит. Делаю вежливый фейс, мне хорошо у батареи! сочувственно внимаю арапскому сказителю. Я не лукавлю: действительно сочувствую. О розы оазиса, о мягкость верблюжьей шерсти, о сладость фиников! о другие радости! + + + День следующий: калужский, один из последних, нестрашный, умеренно и приятно морозный, не заводской, а тихий нешумный - без арапского галдежа и без них самих. Слава аллаху.         Произошло вот что: уехали они в Москву - по визе, сбылось реченное мэтром, покупать ружья для охоты или перепродажи. С ними в Московское государство уехал и Анатоль - коллега и майор. + + + Вот какую мечту лелеял я голубым днем (в комнате тепло как дома на родине, а за окнами декабрь): накопить немного денег, получить со склада теплого белья - нижнего нательного (сто процентов коттон), бирюзового цвета, с ворсом и простого, офицерскую зимнюю шапку-ушанку из тонкорунной овчины, бушлат офицерский зимний, ботинки, рубашек ет сетера. И: прощай оружие! (фр.)         А забыл упомянуть о портянках: мягких, байковых! Я их не ношу, но ими удобно вытирать пыль или мыть пол. (белоснежная и чистейшая бумага терпит всякий циничный акмеизм! целую ее и лью слезы) + + + В этот же день: после бани зашел в библиотеку, чтобы прочесть наконец Синявского (фрагмент) о Пушкине; когда узнал, что в бараке писатель сочинял, то расчувствовался и проникся. + + + Вечером навещал меня Серега, пьяный арапский переводчик. Говорили о том же: о своем. Он пенял, обижался. Рассказывал об Игоре, бывшем послушнике Свято-Данилова монастыря. Спрашивал: зачем ездил к отцу Иннокентию? Опять пенял и улыбался своей улыбкой. Потом сказал: я знаю тебе нравится Майкл (я ответил: нравится) ет сетера. + + + В кровати среди бела дня: пишу. День предпоследний: полузаводской (кажется пятница?), декабрьский и калужский. Исполнял на мануфактуре роль экривэн пюблик (писатель: т.е. грамотный человек, пишущий разные бумаги за деньги) - заполнял зеленые сертификаты арапам.         Сижу дурнем в сумерках и рассуждаю: жалеть эту Калугу или не жалеть. Время: файв о'клок. За разлуку надо б сердиться. Смотреть злобным изгоем. Нет: ласковым сиротою, чуть усталым странником - вот так на нее гляжу.         Как-то трогательно от предпоследних сумерок.         Думаю в синий час о Хосе и всех христианах. Кажется, что улетаю из Калуги на дирижабле как "путешественник по жизни", сбрасываю старую одежду: на что она мне в другом месте? Сбрасываю старую одежду - тяжелую, заводскую пропахшую машинами и рабочими, коричневые джинсы изгнанника и странника, рваные носки. + + + Вспоминаю вчерашний разговор с Серегой. Он спросил меня: нравится ли мне Слава? (Слава - лейтенант на производстве.) Я ответил: мне больше нравится Володя. Мальчик, который возит тележку по цеху. Он пришел на фактори недавно. (а пропо: еще производством называют переводчики ради смеха свою мансарду в академии в Л-де) Пьяный Серега сказал еще: я знаю, что тебе не нравлюсь.         - Что ты, напротив!         - Ты - лицемер.         Я не выдержал и признался, что: Да. (на протяжении всего визита Серега кривлялся, матерился. Фантазировал непристойности: именно таким - подлинным и чистым - он мне нравится). Чуть не забыл рассказать об интересном эпизоде: Игорь, бывш. послушник Свято-Данилова монастыря, познакомился с Серегой в метро: приглянулись друг другу и познакомились. Скорей всего Серега начал к нему клеиться... Но он опустил все детали знакомства - я не стал расспрашивать, потому что представил ясно ситуацию: как двое замечают друг друга в переполненном вагоне и один из двоих начинает клеиться...         Они договорились поехать в баню и там любить друг друга.         Он мне рассказал кое-какие детали, о которых из соображений нравственности я не стану распространяться.         Этот Игорь, по словам Сереги - юный и красивый (даже очень), ночевал однажды у Сереги дома и оставил в его записной книжке стихотворение... Жена майора нашла этот невинный вирш (не подумайте, что она шпионит за ним - так случилось, что ей нужен был какой-то номер телефона и она решила заглянуть в записную книжку С.) и устроила потом сцену. Он пускался на уловки, говоря, что это стих Блока (я чуть со стула не падал от смеха) ет сетера. Жена твердила: он в тебя влюблен.         Я поразился: как можно? твоя жена - просвещена?         С. сказал, что сам просвещал ее о "странностях" любви. Кстати, старший сын Сережи (симпатичный мальчик - на фотографии) тоже весьма просвещен. Он задает такие вопросы: а что этот дядя Игорь - голубой? - Майн Гот! Ну и семья у тебя. (Сережа в душе робок и застенчив несмотря на матерость вида).         После визита Сережи я был у Майкла: он подарил мне книжку Т.Готье "Эмали и камеи" (фр.) с посвященьем, а я ему - словарь техн. терминов, тоже с надписью. И еще подарил ему фотографию, где мы изображены с Майклом в обществе арапа Хосина и индусского майора К. + + + День снежный и прощальный, не смешной - скорее трогательный. Даже грустный. В последний раз с арапами ходили в цех: прощаться с работницами и работниками... Для арапов завод - хлеб (хобс, ар.), а что для меня? Что я заводу?         День прощальный все тянется. И снег прощальный все падает. Совершил прогулку чтобы сказать "адьо" Калуге: от ресторанчика "Гостиница" (нах. в полуподвале) закоулками (С.Перовской, Урицкого) мимо быв. Сиротского дома, ныне станция юных натуралистов, тоже сирот, мимо быв. богадельни, деревянных домов, хлебопекарни (запах хлеба на прощанье - скитальческого и сиротского) дошел до оврага с журчащим ручейком, поднялся на гору, прошел мимо ночлежек культпросвет училища и совхоза техникума, по улице К.Цеткин мимо церкви с золот. куполом пересек пл. Победы, окруженную пятиэтажными уродскими домами, мимо церкви (быв.) Козьмы и Дамиана - прямо к бане. В бане прощально моюсь и парюсь с калужскими людьми. Отдыхаю на прощанье. Свежий и отдохнувший, немного сентиментально настроенный, возвращаюсь - по ул.Суворова - в отель.         По дороге свернул на почту, где мне говорят: нет ничего. На рынок захожу и покупаю прощальные фрукты. Опять заснеженной улицей иду - к отелю. Вот в сумерках четверга:         отель "Калуга". Настроение как у отрока Библии!         Звонил Майкл и просил придти к нему с визитом. Что ж приду. До визита успею (без спешки) сходить к Св.Георгию: по дороге снежной, мимо дома Гончаровых, а оттуда - по ул.Достоевского.         Сегодня машины на заводе лежали присмиревшие и грустные, не выли как обычно.         Я видел юношу с тележкой, Володю, он улыбнулся... И вот я уезжаю! (с досадой подумалось мне)                 (кудри, губы, семнадцать лет) + + + Заводские женщины делали полугрустные мины, прощаясь с арапами.                 Грустно и светло. Всем! + + + Вот день отъезда: наступил все-таки. Не буду лукавить и писать: нежданно, мол, негаданно. Я догадывался об этом снежном дне, о метельном - я подозревал! Вот он: пей до дна, пей до дна!         Вчера вечером разносил прощальные подарки друзьям: Майклу и Сереже: любезным моим сослуживцам.         Пьяницам и сенекам. Несравненным дадаистам. (а пропо: у коллеги Анатоля номер был набит арапом Хамидом - сидел босой почему то, двумя пьяными женщинами - Серега изволил выразиться: "блядьми") и новым лысым приятным майором (по прозвищу "Дед", по имени Валера, сокурсник нашего академ.майора Д. с языком иврит, которого показывали по телевизору).         Скажу откровенно: мы зашли к Анатолю из любопытства, чтобы посмотреть на нового майора. О том что он приехал мы узнали от португальского переводчика. Майклу я оставил такой пакетик: банка тушенки, банка с сушеным шиповником (сам собирал и сушил в Крыму), чаю, мармеладу, гигиенических салфеток. На открытке написал: Майклу от такого же сироты. Счастливого рождества (англ.)         Сереже подарил книгу по искусству для сына.                 Пусть читает. Утром все прощались на перроне у входа в отель. Вышли индусы: Герасим, мэйджер К., "Заячья шапка", сикх и др.         Мэйджер К., дэнди и Мата Хари, сказал мне: ю ар вери джентлмен. Ай лов ю. (трогательное признание. Под занавес)         С арапами прощались: я с ними в автобусе не поехал - хватит того что четыре с половиной месяца сиротствовал с ними. Пусть себе едут - счастливого пути! + + + Пишу, как мемуарист, в зале ожидания. Лысый майор поселился в моей комнате: противно. Я еще не вынес вещи, а он уже кейс свой внес. Во мне ревность к дому номер триста тринадцать вскипела. Пить с ним горькую отказался. Хотя: мой номер исчез вместе со мной, остался казенный рум, пусть в нем майор живет в изгнании, не должен же он оставаться бездомным как все!         Размышляю с радостью-грустью покидающего: что-то наверное ускользнуло от меня, мне не хватало сосредоточенности: временами трусил смотреть: делал вид, что не вижу. Что я - ловец человеков? Сам себя и поймаю в сеть слов: найду среди водорослей и тины и сора. Зачем я себе? Выпущу обратно в воду! А если других уволю, что делать с ними, тяжело дышащими, еще живыми? + + + Завалился спать на тюфяк. Как Суворов. Как солдат.         Когда тащил чемодан по снегу и сумку с книгами думал: вот отступаю из Калуги. Потом: в вагоне думал о Пушкине, его жалобах на дорогу и телегу. Сочувствовал.         Потом устроившись удобно, стал вспоминать о недавнем: вчера, когда у Сереги обсуждали нового майора, он о нем высказался так: мудак! Майор приехал в форме и имел какой-то странный вид. У Анатоля он вел себя странно: когда ушел арап Хамид он спросил у Анатоля, почему мол тот ушел. Анатоль ответил, что (пьяная ухмылка) не хочет пить с таким лысым... (бранное слово). Майор не обиделся сразу же. Зато вспомнил на следующий день: разливая "горькую перцовую" - кажется второй стакан, он вспомнил о сцене у Анатоля и сказал: какое хамство! добавил, что терпеть армию не может, а о подполковнике Н. высказался примерно так: мудак! + + + В вагоне "Кр.Стрелы" трясусь как в телеге. Еду домой с деми-мондом.         Москва - прескучнейшая и пошлейшая страна.         Огромная, невообразимая. Ноги гудят! Помылся на прощанье в бане: приличное место.                 Томительная вокзальность. + + + Растерянность вместо Триумф. ворот - возвращение. Испуг возвращенца. Голубчик проспал меня: не пришел на вокзал. Понимаю его - не хотел вылезать из постельной теплицы. Радио объявило холод - он поверил с радостью. Я ждал, что скрывать! Разочарование холоднее холода. Я любил его: и было время когда казалось, что без него и города не существует. "Еще быть может" - зачем? надо благодарить его за то, что помогает себя забывать и мне сдается, что наша встреча напомнит эскиз кладбищенского памятника. Он любитель кладбищенских прогулок, во время которых он перерисовывает надгробия и переписывает полюбившиеся фамилии. Такая странность! + + + Какая бездна дней была затрачена на изготовление декораций и реквизита, бутафории, чтобы сыграть одну сцену.         Или: играть одну сцену десятки-сотни раз.         Думаю о театральной стороне своей жизни: люблю театр! Даже такую работу как кропотливое изготовление реквизита... Еду в Ц.Село, смотрю за окно - зимние поля, пустынность... Как мне это понятно! Это - родное.         Пушкин был замечательным актером, любил представления, ведь это искусство: жест, логос. Мысль рождается! Да: Пушкин любил костюмы, переодевание. Мне это понятно. + + + Пишу в декабрьской тьме: на т.н. родине. На разоренной, родной. Уточняю: я родился не на берегах Невы, где живу сейчас, а на берегах Фонтанки.         Ужин: не пахнущий полынью хлеб, соленые грибы и картошка с маминой родины (кажется костромская или ветлужская). Чай родной индийский душистый, сладкие бананы на десерт. Приведя себя в слезливо-сентиментальный амбьянс, шепчу: спасибо сторона родная!         На мне: бело-синий махровый халат с серебряной брошкой, голубые кальсоны и коричневые калужские носки (пора бы заменить!).         Думаю, что П. не умер как солнце как латынь. Он греет как живой. Любопытно, что говорили Д. и Б. о нем на митингах?         По возвращении настигает зимняя депрессия. Но родная! Знаменитая для этих родных мест ипохондрия (читайте доктора фон Аттенгофера!).         Бежать некуда уже: предел - родина. Как - тупик. Надо привыкать, набраться терпения, пытаться жить. Как - себя или - к себе. "Плакать, петь, идти" вот императив Блока. Из варяг в греки - вот судьба. Все путешествую. Когда стану постыдно равнодушным? Спокойным как теленок? На одном месте - родном - на веревке вокруг колышка ходить? В рассуждения проникает ипохондрия. + + + Приходил Саша: в черной синтетической шубе, в серой вязаной (синтет.) шапке - жалкий. Несмешной. + + + На родине слякотная погода, на душе противно. На мансарде - смертельная скука. Набились они в тесном коридорчике и комнате под куполом: служат! На диване, за столами под тусклыми лампами... Разлуки тяжелее!         Вид этих родных офицеров не дает надежды ни на что, никакой! Говорят: "мы очень тебе рады", "заждались здесь тебя". Я им верю, они не врут. Со мной говорят "служить веселее". Отдал файв рублс на новогодний сейшн. Служат с пошлейшими фейсами, скучнейшими - защищают родину!         Что ж благородное занятие - в кастовом смысле: в индийском и бодлеровском.         Мне остается: чинить театральный реквизит для старых сцен, выдумывать новые сцены, делать разные бутафорские штуки - авось пригодятся когда-нибудь... Меня заставляют читать календарь, чтоб я не забывался. А будильник мой желтый (о особое калужское время) я подарил арапу. Мне остался для ориентации: розовый немецкий календарь с одним единственным листком. (скажу сразу, что уже приготовил новый - греческий). На прощальном листке изображен зеленый бес со свертком в руках, что в свертке? + + + Вот вопрос, который задаю себе: где относительно благоприятное место для меня? (чтобы избывать мое время)         в зале ожидания в толпе? в электричке? на мансарде с офицерами? не все ли нам равно?         В ожидании чего: в абсолюте - уютного состояния в могиле ("торопиться не надо - уютно" по Блоку. Вышла путаница: в могиле нет никакого состояния, состояние абсолютное наверху! В ожидании высшего абсолютного состояния - не могилы! - есть какая-то потребность или нужда совершать жесты (вербальные и невербальные), искать (иногда совершенно напрасно) каких-то временных состояний. Заниматься чем-нибудь: каким-нибудь делом.         Чтобы время провести: т.е.обмануть.         желательно, чтобы дело было по душе. Мой основной род занятий трудно определить: т.е. в этом нет необходимости. Гроссо модо: это жизнь в искусстве. Выполняю завет: сею разумное, доброе, вечное.         Поразительно как быстро меняются желания: то хочется уйти в отставку то хочется любви... + + + Я притворяюсь, что не понимаю (чего-то). Майор Владимир Викторович говорит: ты опять валяешь дурака. Я отвечаю: больше не буду, простите меня. Или: да что вы, на меня это разве похоже?         Майор у нас заботливый: он не разрешает старлею Сереже ездить в гололед на машине. У Сережи родители давно - в Москве, он здесь как сирота, никто доброго слова не скажет. Мне было очень радостно видеть, как майор заботится о своих подчиненных (таким у меня был первый начальник - подполковник по кличке "Пожарник"). + + + Моя заветная мечта остается прежней не линяет от времени: ей единственной предаюсь на мансарде среди офицеров, в метро среди народа, в моей комнате в тиши угла:         уйти в отставку, получив на складе белья - голубые кальсоны, шинельного сукна, чтобы шить пальто, а потом - учиться жить...         Глаза в углу горят углями: читатель страшный! Запустить бы будильником. Шепчу: с нами крестная сила.                 (м.б. это не читатель, а черт?) Черту хочется развязки: чтобы я поставил могильный камень. Соорудил надгробие и сочинил эпитафию. А до этого рассказал эпизод про баню: чему я был свидетелем. Дал бы картинку в духе Петрония или Апулея.                         Не хочу! + + + Разговор с начальником мансарды майором Влад. Викторовичем (я уже описывал его: это майор с сократическим лицом - носом боксера или верлена...). На диване разговариваем за чашкой чая: о прелестях службы (жалованье, пенсия, другое), о моей праздности, которая будоражит мансарду, делает невозможной службу... - Но позвольте, В.В., я же скрываю. - Плохо скрываешь, Саша. И я тебя предупреждал! И мне придется! Вчера на брифинге генерал сказал: е.м.! ребята! мне не хочется за вас подставлять!         (я думаю про себя: со времен Спарты содомические отношения между военными сохраняются! пусть даже на уровне эвфемизмов и аллюзий). Мой начальник: я не хочу чтобы меня из-за тебя...         В духе Ватто или Сомова куртуазная беседа на зеленом диване.         Я робко заметил: может мне в отставку уйти? Начальник: ты там пропадешь! Я согласился, что там действительно - страшный мир. От коварства цивильных, от их злодейства я пропаду - я ведь привык жить по чести...         У нас в армии все проще: у нас - честь! Открытость! Порядочность! Другие добродетели.         Авось и не пропаду, приспособлюсь к их диким нравам, научусь ловчить, хитрить. Стану как обезьяна.         - Нет, Саша, ты со своей ленью там пропадешь! В другое время тебя расстреляли бы за невыполнение приказов и саботаж - с грустью сказал Вл.Викторович. Он - добрый, он меня жалеет и не трогает. Один императив: скрывать праздность (или: не валять дурака). - Вы - гуманист! говорю. Вы - добрый! Мне стало пронзительно жалко бедного майора с лицом верлена, с лицом сократа. Мне захотелось утешить его, сказать что-нибудь для ободрения, прижать голову к груди. - Ну накажите как-нибудь меня! ей Богу, что делать с Вами! Карайте меня за лень и праздность - так мне и надо! Вас губит доброта. (он стеснялся плакать, потому что ходили офицеры: взад-вперед и краем уха слушали нашу беседу. (в этом коридорчике обычно курят, пьют чай и обсуждают всех и всякие новости, про офицеров нельзя сказать, что они сплетничают или болтают! такое лишь о старухах на скамейках говорят. Здесь другой стиль!)         Я сказал: наверное и во мне есть какие-то достоинства. Вы же знаете, что подлостей от меня трудно получить, мест мне чужих не нужно, и за свое не держусь...         Он ответил: ты как офицер меня устраиваешь.         Я сказал: мерси, мне это лестно слышать! Разумеется я стараюсь соблюдать ветхозаветные и вечно актуальные императивы: не убиваю, не краду, почитаю мать, люблю ближнего ет сетера. Праздность, лень... Может быть исправлюсь? Вы не отчаивайтесь, потерпите! Вам зачтется. Офицеры смеялись в соседней комнате. Какие остроумные! + + + А что: может подать в отставку? Но: сколько себя помню: все собираюсь подавать да никак не соберусь. Ссылка за ссылкой - смена мест, я со временем и этой кутерьмой пространств меняю соображения. Думаю: нет в отставку успею подать, послужу еще месяц другой. Зимой думаю: до весны послужу а там - видно будет. Напишу может рапорт...         Везде - служба! Куда деться? Я все-таки обиделся на майора: зачем омрачать мою творческую радость? Я сказал ему с досады: может Вы в Египт опять уедете а? (он тут же погрузился в грезы, Египт - страна его мечты).         У касты профессиональных путешественников существует такое выражение - "скирдовать чеки". Один майор из крестьян хвастался: мы с женой серебра на три тысячи купили! + + + Хроника мансарды не будет написана! Пусть все канет весело в пропасть без дна. Я дежурю в уединении и размышляю о природе скуки, о ее оттенках и границах. Для удобства мышления надо строить геометр. фигуру - Спиноза! Классическое построение свободы - треугольник (повторю, напомню).         Вот офицеры занимаются своими делами: майор Алексис Иваныч (с языком иврит) читает Бердяева и от его дерзостей балдеет. Такая строчка: "Ленин был ограниченным и необразованным человеком" приводит его в неописуемое состояние. И немудрено: в его лета такие сведения!         Это как шокотерапия: ему хочется поделиться с кем-то, довериться кому-то. Он похож на юношу, прочитавшего что-то переворачивающее и сдвигающее по фазе.         Знаменитый офицер "Компот" (о нем сложено множество преданий и легенд. Исторический или лучше сказать: мифологический офицер и переводчик) занят тем, что делает вид "работающего над составлением словаря", сам же играет в "слова" (типа лото) с подполом Игорем Николаичем и лейтенантом Андреем, которого высылают на Кубу или в Перу. Капитан Николя Евгеньич проводит занятие по международной обстановке с обслуживающими женщинами.         (его женщины любят за красоту)         Я занят тем, что читаю книгу о России, написанную в пасквильно-реалистическом стиле - невиданное дело - одним арапом. Господи! Все стали писать. Раньше такого не было: за шестнадцатый век м.б. одна или две книги появились (имею в виду жанр путешественников), в восемнадцатом чуть побольше: в основном все французы и немцы и один англичанин. В девятнадцатом веке маркиз де Кюстин Россию "открыл". Теперь: ужасное состояние из-за поголовной грамотности, хотя мы понимаем, что это видимость, на самом деле та же безграмотность но в другой форме. А грамотных людей по пальцам как всегда сосчитать можно. Нет Пушкина, чтобы сочинить "Клеветникам России". Короче говоря: арап Бенмалек описывает общежитие, т.н. нравы, тараканов, консьержек, русских женщин. Протопоп Аввакум выразился бы о книге так: блядство одно. + + + Я с радостью узнал, что Барт тоже любил писать о читателе: "тоже" - непонятно, ладно объясню: меня всегда волновал читатель как загадочная фигура, в часы томительного бдения я разговаривал с ним, откровенничал... Если говорить словами Библии: путь читателя к писателю непонятен!         Я веду к тому, чтобы приучить некоторых капризных моих читателей - как детей: не есть конфет и пирожных перед обедом! Не ждать сцен в бане и общественных уборных! Не желать во что бы то ни стало крови. Когда читатель с черной как у черта бородой ждет когда Андрюша повесится на собственном шарфе в зимнем сквере то я кроплю св. водой на него.         Не ждите от меня беллетристических красот, а приготовьтесь быть ужаленным углем в самое сердце! Может быть разочарую многих если признаюсь в том, что я не похож на "тучку небесную"!         Переполох: не знают как интерпретировать... А очень просто: я не стал бы изображать себя на автопортрете в виде небесной тучки, т.е. в виде странника! Это - сопутствующее основному состоянию. Основное же жизненное амплуа не должно по замыслу заключаться в берега как вода. Вот примерный мой автопортрет, отражающий некоторое состояние души. Он выполнен у финского вокзала (финбана, на сленге) в часы томительных дежурств:         в зеленом казенном кресле сижу как дежурный офицер, китель повесил на стул, малое количество звезд не огорчает меня, наоборот даже приводит в веселое расположение духа: не карьерист! сам к себе невольное расположение испытываю. Снял ботинки, носки повесил на батарею - сижу босиком. В защитного цвета рубашке, в брюках - того же цвета.         Сижу за столом и пишу как писатель: не важничая как павлин, а прилежно: но не как приготовишка или "гадкий утенок" оставленный из жалости мэтром... А как послушник в монастыре. Как в сутане (навязчивая идея!) + + + Представилась мне одна читательница в виде захворавшей поэтессы: в постели с папиросой (не путать с Ириной Львовной - та в постели никогда не курит!). Она не скрывает раздражения: ей хочется узнать: что же там было - в бане! В тот вечер, когда я уезжал в Л-д. А ведь, действительно, было! Ей мерещатся голые юноши, которые моют друг друга (хотя здесь какая-то ненормальность - женщинам обычно не соблазнительно смотреть на голых юношей. Искл. может быть составляет жена Блума, помните?) Больше всего, конечно, ее разбирает любопытство насчет тех девушек на даче в Черной Лахте! Из-за досады на меня она готова поджечь мой роман на эл. камине, где сушатся ее сигареты. Ей не жалко - действует в состоянии аффекта - если погибнут Пушкин, голубчик, Андрюха, юноши в бане, скрытые от ее взора, девушки в Лахте, я, наконец... Из-за обиды на меня, зажжет новую сигарету, поправит челку, сузив глаза и откинув голову на подушку, вспомнит писателей: Ерофеева (Вен.), Сорокина и Лимонова.

Продолжение