И финн: Роман. Тверь: KOLONNA Publications, 1997. "Тематическая серия", вып.2. Обложка: Владимир Казак, Дмитрий Федоров. ISBN 5-88662-008-X Послесловие Дмитрия Кузьмина. Впервые - "Митин журнал", вып.51-54.

+ + + Внешнее: родины как будто нет, зато много рябины и кустов. Повторяюсь - пусть: на берегу реки сижу и думаю "нет родины". Как на реках Вавилонских. Внешне же: изгнание, труд, праздность (как на кумаче на лозунге записываю). Счастье: когда есть родина обетованная. А она у меня есть как и у остальных. Ощущаю временное и внешнее. Перебираю: арапы, колокольни, рябина. Одиноко и хорошо. Не мазохизм ли это, не перверсия? Господи спаси и помилуй! + + + Еще внешнее: губернаторский дом (быв.), собор (выпотрошенный, ненастоящий). Так и я кажусь наверное: ненастоящим, разоренным. Внешним лишь. Надо наверное быть вот так вымученным, а потом отпущенным. По глаголу Твоему, с миром. + + + Слабый лежу: даже выть сил нет. Пусть другие крепкими натренированными легкими воют до небес. Все оглашают. Я лишь дышу здесь. Как в воде: жабрами. В своей стихии? Нет: вот именно, что не в моей! Нет сил выкарабкаться отсюда: со дна оврага. Как рыба на суше тяжело жабрами дышу. Вот-вот задохнусь если не бросят сжалившись в воду. Нет печали, грусти (а это мне родное - моя воды!), а есть сухое - тоска: голубая комната, желтый телефон, желтый будильник, желтые брюки на мне. Не устану жаловаться: ах как сильна жажда выбраться наверх. Куда? Риторически промолчу. В утешение себе не скажу: ты с собой в Калуге на дне оврага. Нет: я не с собой а с мертвецом, точнее: умирающим. Выдержать бы: не погибнуть, а накопить сил для борений. Рядом - Оптина пустынь. Какого цвета сейчас голос мой? Знаю, что другого, непохожий на мой лучших времен. Который нравился. но разве дело в том, чтобы нравиться. Нет, разумеется. Это: внешняя примета. Как буссоль. И внутреннее зрение мое стало ослабевать, мутно вижу. Краски поблекли. Что описывать! О как Врубель (себя лестно сравниваю, что-что а льстец себе!) о как горбатый Мусатов: болотными красками, лиловыми, бледно-таинственными изображаю мое больное настоящее. Горькими словами, опять же изумрудными, зелеными. + + + Быть обязан: прелестный и хорошо забытый императив. Как же, не зря моральный припомнил. Это почти: эврика. Сил только нет прокричать из окна. Искусство жить (фр.) - французское, в основном, и общечеловеческое явление. Вот к чему себя должно призывать и устремлять. Гражданином быть. Жить - просто. В постели софийствую. Совсем не для того, чтобы выбрать какой-нибудь софизм покрасивее и ментально изобразить на кумаче и любоваться. Нет: мучительно ищу. Хотя: априори уже найдено. Т.е. лежит упакованное как бы "вещь в себе" по Канту, над которым Блок издевался (но: я им не судья!). Я - другой, я ими восторгаюсь и сочувствую. Мне бы как писателю надо развязывать неторопливо тесемки упаковочные, ленты разные, бечевки, или нетерпеливо ножницами или ножом резать: извлекать все из этих немыслимых упаковок и показывать: любуйтесь "вещь в себе"! Ах если б в этом был прок. В так - одно занятие. Как игра. Слава Богу, что для таких забав есть у меня ремесло! Виртуозно с одной идиомы на другую перекладывать. Остается: быть. Чтобы до Гамлета, до Принца не подниматься. И не мыслить как он пугливыми шагами. А: лежать в постели временной и заниматься телепатическими опытами, устремляясь далеко и доходя до понимания феноменов, что доступно не многим. Каждому - свое (грустно читаю на кумаче лагеря). Опять же: слез не стираю. Спрашиваю только себя: как же можно просто быть? + + + После опытов метафизических (для тренировки внутр. зрения) не гоню такие чувственные картинки из недавнего: рядом совсем чувствую тепло тела. Его губы, шея, плечо. Волосы черные вьются - рука касается волос рядом с ухом, ему тоже передается дрожь. Как приятно вести рукой по животу: такие нежные волосики, рука скользит все ниже (привычное движение) замирает, угадывая тактильно едва касаясь: как будто закрывая как листом ладонью место стыда. Но разве стыдно? + + + Разве это дом: это временное жилье. Непривычное. Но и то славно: сыну человеческому есть где преклонить главу. Как сказал бы мэтр: благодарю! Озираюсь и пытаюсь постичь что за этим внешним скрыто: # 313 с голубыми стенами, желтым телефоном, красным креслом. Символизм! Высшая правда голосом во мне обижает мазохиста так лукаво: уютно одному, не под чужим взглядом, идти или сидеть - все едино! + + + Вспоминаю туркменское: розовый дом - казарма для офицеров. Рядом дерево вековое словно это съемка в синематографе а не пошлейший реализм. Каменный пол в коридоре. Решетка на окне - от кого? Припоминается скитальческое для настроения: чтобы усилить горькое и пить для забвения. Как отрок Библии безумный расточитель. Медитирую и дохожу до понимания, что я и есть безумный расточитель! Щедро расточаю и ... ах нет оставлю это: уже дно видно. Видно плести слова для сети - суждено. Это нордическое (поморское - для снижения пафоса) древнее и вообще общечеловеческое занятие. Как и любой труд избавляет и кормит. (Все это припоминается и думается в сквере, где я сижу с книгой.) Карусель, темные аллеи, изба-читальня, туалет, обзорная площадка над рекой. Все это не кончается. Ну и пусть! Губы мои расплываются в улыбке: мы сидели летом в Летнем саду и голубчик говорил так: "надоело! Хочу в Италию" ет сетера Сиюминутное сочувствие дано мне в этой книге ("Историческая поэтика" Веселовского) Там много отрывков из народной поэзии. Не свивайся трава со былинкой, Не ластися голубь со голубкой, Не свыкайся молодец с девицей. И другое трогательное народное глупомудрое! (не в оправдание в просто сообщаю: книгу купил для Мити - он любитель наукообразного, всего ученого и терминологичного. Это похвально). Хорошо было свыкаться, тошно расставаться (...) Пойду к себе в отель: соль слез давит. куранты прозвонили время. Не светло. Рябины и кусты от тоски не спасают. Колокольни не утешают! Крапива тоже не спасает. Все лишнее вытравливается тоской. Приветливо мигают свечки и лампадки в моей церкви. Спокойно ли голубчику? Бродит по ристалищам? В театры ходит? В публичные места? В М.Холл? Будь же счастлив, голубчик. Солнце жизни (итал.) Когда возвращался в мой отель калужский по дороге видел загорелых и веселых баб: с мешками возвращались с рынка. По ул.Рылеева. Угасла не совсем. Так. Но: пусть! Искусство не жизни, а выживания. Тоскую в своей постели словно брошенный. (Что я цветок? или письмо?) Оптина пустынь рядом. Там отроки послужники, монахи. Молятся: длинными молитвами искусными. + + + Забыть бы голубчика и город тот. Т.е. то что видится родиной. Заниматься бы толмачеством (сторожить чужие огороды не одно ль и то ж?) Жду писем - жду вестей. Но не плачу. Хожу как дервиш: повсюду в Калуге. Спаси Господь! + + + Что вспоминается в калужской комнате? Балуемся с голубчиком в постели. В моем золотом изгнании вспоминаю такие его слова: "я для тебя игрушка" или: "зачем мучаешь меня" До него уж пил летейские струи, казалось. Воспоминания прошлого года: осень в Крыму. Тоже золотая ссылка. Купаемся в море с Сережей. Бродим в горах, забираемся на вершину, где водопад. Он раздевается и купается нагишом. Я не могу - сенная лихорадка в это время начинается. Сижу на влажном валуне и смотрю на водопад, где плещется Сережа. + + + Хорошо что не утратил любопытства к жизни: пусть хоть это и любопытство иностранца. Что вызывает любопытство? А почти все: воздух здешний, крапива, лопухи, рябины. Был сегодня в бане и вдыхал такой воздух - березовый с мятой! Подлинная и чудесная Калуга окружена поясом панельных пятиэтажных зверинцев (машины для жилья, как же). Деревянные дома с резными наличниками, ставнями. В палисадах растут осенние цветы и георгины в человеческий рост. Калина, как водится, бузина. Желтый телефон все молчит. + + + Суббота. Возвращение из Москвы. Вот мой дом: # 313. Дурацкое шатание под дождем в Москве. Заходили во все лавки мои арапы и меня таскали. Какая скука! Я объяснил арапам, что арба - слово арабское и должно им душу греть. В кафе на Арбате. Кофе по-турецки. В отеле "Россия" привал, смотрим на Кремль под дождем как положено путешественникам. Тоскливо! Возвращение сына человеческого в свой номер отеля. По дороге дремал, а просыпаясь читал толстую книгу о Белом. Рядом сидели бабы и мужики с московскими покупками как будто с ярмарки ехали. Вот врачующий вагон! Вот кочующая родина! А за окнами - врачующие просторы. + + + Среди голубых стен моей 313-й палаты будто прохожу курс дезинтоксикации: еще много в моей душе яда, он по капле выходит. Меня прародина просторами и вагонами врачует. Радуйся временно спасенный от урбанизма! Ностальгическое ядовитое душу бередит. Все трущобы как лес волку мерещатся и зовут. Все каменные: с арками, фонарями. С гранитом, водой, чайками. Огнями, пароходами, мостами. Видно еще много яда во мне раз тоскуется. Почему не ощущаю покоя от лопухов, крапивы и рябины? + + + Ем грушу - думаю о нем. С грустью. Слушаю рассеянно голос приемника - все о нем грущу. До слез голубчика жалко. В постели странника и больного читаю. Книгу эту не для себя купил ("Проблемы творчества А.Белого"): наукообразная пошлость не злит, а наводит лишь несмертельную скуку. Спасают огромную книгу несколько забавных воспоминаний и два-три письма. Белый был ужасный кривляка и любил танцевать. Если отбросить флер почти бесцветный сотканный восковыми пальцами ученых рукодельниц то такое резюме получается. "Я просыпаюсь" по-аристократически думаю я (словно Ахматова, ср. "я возвращаюсь") среди голубых стен и не спешу к окну чтобы увидеть несенсационное как это делаю в будние дни, бессознательно надеясь все же увидеть что-то необычное, а не привычное: синема "Космос", колокольни, частично - сквер, площадь с людьми. Нет я люблю утопичность и иррациональность обыденного. Как хорошо что нет: ни замков, ни морей, ни гор! Вот и утешение и благая весть. Вот зачем стоит стремиться к окну! Господи как хорошо! страх проходит и становится теплее. Мне довольно знать что сегодня выходной день, к чему знать какая цифра: к чему такой жестокий детерминизм! Но число так и просится на ум, так и вырисовывается в воображении (от дьявола, подозреваю) Мое притворство и уловки не знать числа - невинны. + + + Ни тепло ни холодно - вот ощущение того, что я на чужбине, а не на родине. Хотя есть классические приметы: кусты и рябины. Думать о родине: становится грустнее и светлее. Вот теплое к чему льнет озябшее сердце: двор на Фонтанке с арками и фонарями, угол с малиновым креслом на Неве, где можно заниматься любимым делом: читаю словарь - мыслить и страдать + + + мои гранд дамы высокие покровительницы и меценаты (их имена с благодарностью перечисляю про себя как приметы родины). + + + Лежа в постели размышляю о Пушкине, т.е. припоминаю все что знаю и не знаю о нем. Ничего нового не открываю, зная, что новое открывается случайно, по-пушкински: без дальних умыслов! Не вижу смысла в том, чтобы открывать Пушкина как Колумб случайно но не бескорыстно, лучше обнаружить его как викинги - опять же без дальних умыслов, случайно и отважно! Мне дорого в Пушкине-Новом Свете уже открытом и известном именно: коренное, т.е. подлинное, аборигенское, чудом уцелевшее в резервациях, а не то что принято называть "достижениями цивилизации" - все это от авантюристов и мошенников Старого Света, все это "достигнуто" пулями и ромом, т.е. мне дорога в Пушкине-Новом Свете та "космическая тайна", которая и привлекает меня как тайна. Как и Дали любителей эпатажей, он стремился напролом через косогоры и буреломы гальских и африканских комплексов (сложностей) к простоте ("похабной") евангелевских писателей. Т.е. к чему-то мистически-красивому или: еврейско-греческому: недостижимому априори, через косогоры и ухабы опять же Арины Родионовны языка! От всех сложностей абсолютно избавил друг своей пулей. Т.е. идеально успокоил! И случилось чудо: Пушкин. Т.е. язык: он нашел то, к чему не стремился и чего не искал как отважный викинг и как корыстный еврей Колумб. (так воскресно софийствовал я - потомок чухонцев в моей калужской постели на чужбине среди космических рябин) Как угадать время, чтобы оно совпало с местом (пространством) и человеком, т.е. собой? Как угадать себя? Думаю об этом, покидая свой номер 313, направляясь в калужский мир. В калужские люди! + + + Сегодня объявлен властями День города. Пасмурное утро: по каменному мосту над оврагом движется толпа наряженная в разнообразные костюмы. Это зрелище вроде венецианского карнавала. Вот сцена: переодетые люди изображают битву на Угре с татарами. Вот движутся две повозки: на одной сидит человек одетый под Циолковского, с ним же в повозке Чехов, Гоголь, Толстой. В другой повозке едет один Кутузов в черной повязке как классический пират. Впереди процессии едет машина с мегафоном, которая все объясняет. Я стою на обочине дороги у моста - карнавальная процессия движется мимо меня. Последняя сцена, которую вижу: читают воззвание Кутузова к калужским жителям (1812). За процессией костюмов и масок бредет хмурая воскресная толпа, одетая в современные платья: одинокие сбившиеся в группы и семьи. Иду на почту. Через сквер иду к Гост.рядам (плагиат или эпигонизм) там - преисподняя - надо спускаться в подвал! С думой о голубчике. Он исчезает из реальности - его почти нет. Но появляется другой похожий на мусатовский пруд или мусатовских девушек: голубчик романа, тех счастливых двух последних дней. О дни, похожие на сто наполеоновских дней - эйфория! О как надо быть осторожным с глаголом. Чуть оступишься - хлю-хлюп... засасывает. Камыши, клюква, мох. чахлые березы кривые. Лучше сушь калужского оврага несмотря на отвратительность и неутешительность реализма: родные рябины, ул.Парижской коммуны, Циолковского с его избой-музеем и другими многочисленными домами-гимназиями где преподавал и клубами ОСОВИАХИМа где перед всеми выступал, ограду публичного парка, за которой угрюмая праздничная толпа с буфетом и катанием на пони. Как светло стало когда из громкоговорителя грустно запели: Я так хочу быть с тобой! Обедал внизу - в ресторане отеля. С моими арапами. и вновь как идея фикс - # 313! По странице ползет рыжий муравей. Думаю: скажу дружочку "люблю тебя любовью брата а может быть..." Да: еще нежней! Не хочу вражды - отчуждения любовников. После. Как этого неизбежного избежать? Как уцелеть в гибнущей Помпее под лавой горящей любви? Остывает - затвердевает камнем - забывается на века - навсегда. Остатки нежности, остатки верности сохранятся ли глиняными черепками? Что в них проку. Даже с бородатым юношей в душе забываясь в любви припоминал в отместку твоих прошлых любовников: любил тебе назло. Любя тебя. В душе - с ним, в душе - с тобой. Не смешно от каламбура, не грустно - не светло. Это не фарс, не фарисейство, милый мой! Люблю тебя любовью новой: горькой, очищающей, живой. Так кажется написано. Жалок ли я? Достоин ли сострадания? Мне не видно себя в калужском отеле как в овраге среди бурьяна. Верно надо было попасть на самое дно оврага Калуги, чтобы понять простое и недоступное для понимания. С горя: сгорая под горячим пеплом: всего больнее чувствовать это - пишу эти строки и еще среди лопухов и крапивы: вот двойствен человек и непонятен до конца! вспоминаю строки Элюара: (перевожу по памяти) Я - зритель и актер и автор пьесы / Я - женщина и муж ее и их ребенок / И первая любовь, последняя любовь / Прохожий невнимательный и... (дальше не помню. кажется: ... амур конфондю...) Расстроенный как скрипка, виолончель или флейта какая-нибудь. Разве в таком состоянии можно писать. Неналаженный, непригодный! Время царапается, кусается цифрами! + + + Обид нет, но есть то, что дано: стакан чтобы пить одному для гигиены как Мюссе или в своих санях кататься а ла рюсс. + + + От сытости - неспокойно (или спокойно? мне непонятно). Писать прекращаю: пойду избывать свое. Мое это мыслить и страдать. Может любовь блеснет в хмуром дне. Любовь блеснула! Любовь с гордым юношей в комнате # 313 отеля. Можно сказать: снял юношу в сквере у "галерки" или "гостинки". Или: встретил в сквере этого гордеца в сером. Можно написать: я красивых таких не видел. И это будет правда. Нечаянная радость: любовь в воскресенье. С таким молодым человеком в сером: злым, неприступным. Насчет чистоты: кто знает? Но: чистый! Я именно таких люблю: неприступных, чистых и злых. + + + Понедельник: сошествие в цех завода (рабочие, машины, Заметьте румяные и толстопузые критики: я не пишу как мэтр "рабочие-машины" или "рабомашины" я разделяю хотя и не терплю запятых: рабочие, машины... В полусумраке цеха) Погода так себе. Ничего. Рассуждаю по дороге в заводскую столовую: что значит жизнь несуррогатная, неподдельная. Что значит: настоящая. Что означает: стоящая и нестоящая. Стоимость жизни. Ет сетера. Удалить нерв, чтоб не болело, чтоб был: покой. Слова сказанные моей гранд тант Антониной Евгеньевной, когда ей в очередной раз предложили отдохнуть: на том свете отдохнем. + + + Просить тела как просят хлеба. Как Цветаева-поэт: лестью и мольбой выпрашивать. Как у богатых или просто - тех, кто имеет: у неприступных, злых и чистых. + + + Все, что имею сегодня: голову вместо сумы и в ней - словарь. Это главное для ремесла. Все, так сказать, ношу с собой. Бродяжничаю и живу трудом. Т.е. - трудно. Как завещано. Трудно живу: с толпой арапов брожу как по пустыне по цеху. Они - потомки корсаров и бедуинов. Уарда - цветок по-арапски. (фр.) Скучно! По пустыне как по цеху. А если подумать - весело! Счастливо почти. Ведь полагается, чтоб за тяжелым плугом. Хоть так: по пустыне, а не в свежих росах. Почетно и достойно! + + + Полюбить эту вечность триста тринадцатого номера. По-франц. это звучит не горько: терр Д'азиль (прибежище) Или: земля, где оказывается гостеприимство изгнанным. Вижу родину вдали от деревянных заборов, рябин и сквера, где Циолковский с ракетой. Предчувствую родину. Она совершается, находится в слове. Родина творится. + + + Медитация о привязанности к какому-то определенному месту, даже точнее: к точке. Невидимой нитью к: реке, закату, чайкам, огням и гудкам в ночи. Когда рвется - больно. Когда заживет, затянется Рассуждение о родине вечной. Это спасительно для человека вечного. Это спасает от временной ссадины (или раны) меня человека временного тоскующего по временному родному месту. Спасает меня вечный человек. (Догадка: вечный человек во мне самом - во временном. Родина: или отечество временное и есть вечное отечество) Оно переносится во времени: это маленькое временное пространство - в сердце вечного человека как в длани святого маленькая церковь - на иконе). О блаженство: слезный дар. Рыдать у неба. Быть в овраге, одному не стесняясь никого среди бурьяна комнаты триста тринадцать от сердца плакать: и в то же время профессионально виртуозно как мать Клюева. За окном: колокольни, небо. + + + Вспоминаю недавнее: у воскресного публичного парка у решетки за которой - угрюмая толпа - я слушаю: Я так хочу быть с тобой. Потом куранты с колокольни по мне: бом-бом-бом. + + + Мне бы отдать себя всего труду. Жить так трудно, чтобы не чувствовать и не видеть ничего. А мне эта праздность как удел. Как счастье - по Рембо - неизбежное. Ах грех какой - тосковать. Искать. Пренебрегая тем что под рукой. Кто осудит тоску по живому человеку во плоти? Вечный человек во мне же со своей другой - космической тоской: в нее погружаясь забываю жалкое и временное. Видно надо сопереживать другим остальным, живущим в ожидании Суда. Ах прогнать сомнение это "видно". Что скрывать свою любовь к Певцу вагонов. Его же словами говоря: я сам такой кармен! Желтые и синие молчат. Зеленые: плачут и поют! Я так хочу быть с тобой Перечитываю его письмо (от 21 августа): "Мыслей нет. Есть только чувства. Я не знаю как нужно писать их. Но я чувствую себя богатым и даже очень богатым (это появилось недавно...) Глаза мои зеленеют и днем, но вижу я интересней чем раньше"... Митя пишет: "Милый друг! Я болен твоим романом, прочел его три раза и больше не могу - мир изменил очертания..." + + + Поездка в Москву. Разбудили среди ночи - так сладко спалось. В дождь - в Москву! Дорога мучительно тянулась: елки и рябины и березы мокрые мелькают... Арапы мои галдят в вагоне. Другие спят. Я тоже сплю свернувшись на сиденьи. Голову уткнул в мягкое плечо капитана. Спрашиваю у доброго русского капитана: не тяжелая голова у меня? С мокрыми арапами томительно бродить по Москве... По местам людным: по лавкам и лабазам. По супер-маркетам. Торгуют везде. Все продают. Серо. Людно. Шумно. Повел кормить арапов и себя в отель "Россию". Через инфернальный торговый пассаж, чтобы их дождь не замочил. Из окна - сквозь серый газ дождя - колокольни и купола Кремля. Белизна и золото. И крепостные стены из кирпича. На обратном пути читал о Белом, преодолевая скуку и отвращение. Радость возвращения (хоть куда!) + + + Вспоминаю о воскресной любви с молодым человеком в сером. Тонкие губы и усы (тонкие же, но не усы франта из французских журналов начала века. Бель эпок.). Досада от того, что: лестью и мольбой пришлось добиваться. Радостное чувство: от любви. От того, что оказалось: красавчик не из мрамора! "Как ты красив проклятый!" - он теплый. Досада: сцена унижения в сквере (я звал его - в отель. Он сказал: далеко. Ах, ленивый и красивый! Потом уступил: видно любопытство побороло лень: как же - приглашают в отель для богатых. Он там не бывал. В комнате отеля надо занимать чистого и злого разговорами. С досадой вспоминая больного Ходасевича: сначала надо стихи читать... Господь хранил меня от того, чтобы читать стихи! От того и милы мне неприступные, что с ними не опускаешься до дна обыденного, где ил и грязь мелкого. Хватило четверти часа (о дьявольское: точно-измерительное!) чтобы мраморный потеплел и стал живым. радость: любить такое совершенное тело. + + + По дороге домой, после того как проводил его (даже имени не спросил), думал о целомудрии. Он признавался мне, что жить не весело и одиноко. О бедный! Можно было бы думать о нем со злостью как это делают нищие или точнее: бедные доведенные до нужды и отчаяния но стыдящиеся просить, е способные с достоинством принимать подаяние и не могущие даже попросить как подобает. Получив подаяние, они готовы уже зло мстить сжалившемуся над ними. О благодарю тебя, неизвестный и добродетельный юноша за красивое тело. И тепло. Как за хлеб плоти. + + + Дождь идет над оврагом, над рябиной. Все мокнет. А на душе - не влажно. Сухо. + + + С утра опять с арапами поехал на завод. О монстры зеленые, о круглые антенны, о гусеницы. О панцырь о тоска! Рабочие и работницы вокруг как муравьи. О и я со всеми служу Мамоне - где оправдание? О игра или арена вселенская - все вижу. Как не служить - вот вопрос! Как избежать - ах уловки и ухищрения не невинны! + + + В минуту беспощадного (как свет вдруг и внезапно освещающий) озарения вижу: жилище (каза ли, вигвам, изба, юрта-чум, ет сетера) не есть еще дом как таковой, как крепость для временного человека как: дерево или железо мебели - ковры-хрусталь-еда. Жена-младенцы - сыты-обуты-одеты. И слава Богу? или: мамону благодарить? Но: дом-родина не есть ли любовь как бог? + + + Так же как и кормление двух тел (друг друга) не есть родина вечная не является любовью совершенной, а лишь частичной временно-спасающей. И то благо. Но стремлюсь же я со всеми к тому, где ни голода, ни жажды тел. Ни мук бездомных и сирот. Картина моего малого универсума (личного) изменилась со сменой места. Вот открытие. Стоило совершить такой вояж: быв. Санкт-Петербург - Москва - Калуга как заметил, что: что-то лопнуло, треснуло, разошлось. По швам. Вдребезги разбилось! Изменился я, сгорев немного в "континууме"-крематории как и прочие ожидающие что-то и не ожидающие ничего. Лежу на калужской космической постели и представляю себе картину: "универсум" - "континуум" - "я". Все меняет очертание. Любомудрствование украшает зрелых мужей. Зрелый ли я муж? Смотрюсь в зеркало. Голодный: но не хлеба, а тела хочу. Улыбаясь вспоминаю грустно о теле красавчика. + + + Во время вечерней прогулки прочитал на афише: Верлибр - Фестиваль свободного стиха - Калуга-89. 8-11 сентября. Странное объявление (фр.) Поживем-увидим (фр.) + + + Хоть до первого снега! сказал ему: помни, не забывай! Все грущу о нем. Ожесточусь ли сердцем? + + + Следующий день: все наступают! Один за другим словно фарфоровые слоны. Кажется четверг - сегодня. Вернулся с завода, где с моими арапами заслуживал хлеб. После душа - сибаритствую в постели. (по-французски напеваю из Э.Пиаф: день и ночь думаю о тебе...") Каждое утро приезжает желтый автобус и увозит арапов и меня на завод. После завода - аскетические опыты, медитации. Или как сейчас - сибаритство в постели. Живу образцово и просто? Как календарь? Признаюсь, что у меня неприязнь к календарям со времен казармы: там среди юношей казармы был заведен обычай иметь карманный календарик, где вечером зачеркивался прожитый день. Я почему-то уже тогда с неприязнью относился к цифрам как к бесовскому изобретению и решил не заводить календаря. Хотя совсем от них спастись невозможно. Так смотрю на будильник: файв-оф-клок! Иду в кафе "Садко". В народ! Про себя из Верлена прочел: вспоминаю о прожитых днях и плачу (франц.) Каким я стал однако сентиментальным (чувствительным по-русски говоря). Подумать только: последний день августа! Живу среди арапов в Калуге: в лопухах, крапиве триста тринадцатого номера. + + + О гордец: единожды в хмурое воскресенье позволил любить себя. И то утешение, мерси! Верю, что красота спасет мир! Если б не он: едва дышал бы сейчас. Наблюдение за внешним Калуги: панель: подвал в Торговых рядах, памятник архитектуры представляет причудливое смешение стилей - готики и итало-русского (как Кремль бело-красный из кирпича). Далее: сквер живописный, там люди друг с другом знакомятся. В центре сквера, где обычно ставят бюсты или маленькие памятники (как в Катькином саду или в остальных местах) - металлическая конструкция увешанная лампочками для вечерней иллюминации. Кругом - здания девятнадцатого века для сюрреализма. (уже описывал) В здании быв. церкви на ул.Марата устроена калужская инкубаторно-птицеводческая станция. В быв.Троицком соборе (парк) - спортзал. По правде скажу: там скоро устроят концертную залу. Пока в городе процветают спорт и птицеводство в бывших христианских храмах. Каково последнему христианину и офицеру наблюдать. О мерзость запустения! О космическая ветхозаветная Калуга! О могила упраздненных славянских богов на берегу Оки рядом с космическим музеем! Чего ждать? + + + Пятница. День первый сентября. Господи - до сентября дожили! Ездил с арапами в Москву. Опять: у прилавков толкался с Хосином и Абдаллой. Затем обедали в знатном кабаке "Узбекистан", там подают мусульманский суп и шашлыки на шомполах. Для арапов: радость. Для меня другая радость: купил томик Пушкина! Буду читать. Из окна арапы (и я!) видят пейзаж: березы, елки, коровы на зеленом поле. Долго солнце не садится, а усталое как и мы, продолжает освещать. Ни верблюдов ни барханов ни пальм. Это не родина, думают арапы. Наконец - отель мой. "Калуга" моя. Вот окно мое! Вхожу в триста тринадцатый: здравствуй желтый телефон! + + + Тоска по голубчику: разоблаченная морока? Погладить бы его сейчас по телу, что-нибудь шепнуть... Не путаю ли голубчика с родиной? (Петроградская сторона) Думал на вокзале: вот он стоит и я вижу его в последний раз. Там - буду забывать. Вышло по-другому: под каменным мостом, в триста тринадцатом, среди рябин! тоскую - ни родины ни голубчика. Один. Из окна моего номера-оврага вижу светятся буквы на черном небе "Космос". О Боже! Знаю: справа в сквере затаился глуховатый учитель математики с ракетой. И правда ощущаю какую-то тоску из космоса. Все видимое днем: колокольни, людей - поглотила ночь. Только - повторяю - светятся неоновые буквы "Космос". Скоро опять из своей дыры вылезет полуночный бес и начнет искушать: я не арап и по пять раз на дню не творю молитв. Надо как-то защищаться от беса: утреннего, полуденного, полуночного. Искусными молитвами! + + + Думаю: как Сашенька с папиком ведет себя. Не позволяет ли чего? Папик ведь артист. Знаю я их харизматические ходы! + + + Опять просыпаюсь. И вижу: во все окно - хмурое небо Калуги. Думаю: наверное, воскресенье, раз не поехал на завод. А оказалось - суббота. Шабат шолом! слушаю изр.радио на французском языке. Уикенд начался. Дум нет, одни чувства (из письма голубчика) Попил чаю глядя на серое небо. Непривычно видеть столько неба в окне. Связь с внешним (призрачным и утопическим) поддерживаю через голоса приемника ("Россия"). Песни всякие, события. + + + Он любил три вещи на свете (Ахм.) А мой голубчик любил: красивые зданья, особенно - модерн, хорошеньких мальчишек, шлягеры Пугачевой, М.Токинг, Преснякова. И не читал мой роман! + + + Спускаясь - в который раз! - в подземелье общественного и общедоступного сортира рассматриваю рисунки и граффити, которыми испещрены стены и своды и двери. Выходя на божий свет, размышляю о судьбе искусства. Думаю: вот - подлинное искусство! Почему восторгаясь рисунками художников первобытных пещер забываем современников? Это несправедливо. Безымянные мастера подземных и стеклянных сортиров, не только художники, но и авторы граффити и коротеньких текстов творят не ради денег и не ради славы. Это удивительно. Что же движет их карандашом или гвоздем? Я не могу без сопереживания, без трепета смотреть на изображения моих современников. В основном это эротические сюжеты. Изображения фаллоса и различные эротические миниатюры. Замечу попутно, что с появлением платных туалетов наблюдается декаденс этого искусства. Рисунки и тексты исчезают навсегда. Может быть в этом повинен облицовочный материал: по кафелю или пластмассе писать неудобно? (Нота бене: один из героев моего романа "Абориген", кажется это был профессор, собирался издать лучшие произведения художников уборных). Ср. у Высоцкого: в парижской обществ. уборной есть надписи на русском языке! По моим наблюдениям шедевры настенной живописи до сих пор можно было видеть в подвале на Арбате (ул.Вахтангова) и в туалете на Тверском (рядом с церковью, где венчался Пушкин) Приведу для иллюстрации один из характерных текстов, который был записан в уборной (образцового содержания) г.Пушкина, на трубе (карандаш): недавно здесь дрочил молодой парнишка с длинными ногами и большим мускулистым членом / я подошел к нему и спустил трусы и оголив нежную бархатную головку члена взял в рот. Вскоре мы кончили к большой радости обоих". Подобные тексты безыскусны, а порой и безграмотны. Ср.: авторы берестяных грамот! Вспоминаю другую миниатюру, которую можно было прочесть в стеклянном павильоне сквера им. К.Маркса, недалеко от м."Выборгская". Автор текста признавался, что ему шестнадцать лет и что первый опыт он получил в этом туалете. Далее следовало краткое и романтичное описание первого опыта. (Карандаш на кафеле). Признаюсь, что даже в кабинах Публичной библиотеки, где встречаются подлинные шедевры таких изящных миниатюр я не встречал. Другой пример: лаконичные признания вроде: люблю матросов. Или: хочу с солдатом. Ищу друга для постоянных встреч (указывается возраст, другие данные). На трубе у писсуара: покажи банан (туалет на пл.Труда). Пример названий платных уборных в Москве: "Ландыш", "Комфорт", "Миф на Садовой". Одни из последних "музеев" настенной живописи и граффити в Ленинграде оставались еще в знаменитом подвале у Певческого моста и в "стекляшке" Михайловского сада. Как часть субкультуры голубых ее можно считать исчезнувшей. + + + Тусклая лампочка у ржавого потолка, серые стены. В темноту спускаются художники и творят бескорыстно из любви к искусству. А пропо: весь цвет в Москве собирается в вестибюле станции "Проспект Маркса". + + + Повторю: сеть рутины спасает от падения! Сеть мелкосплетенных скучных дел! Иду с арапами на завод (он среди леса). Ни верблюдов, ни песков, ни пальм. Спасибо сторона родная. Шепчу. На афише прочел: экскурсия по теме "Калуга космическая". А мне все видится дом на Неве - Меккой или родной Мединой среди минаретов труб! На той стороне Невы - кирпичные корпуса быв. Александровской мануфактуры. И еще вспоминается: ул.Стрельбищенская, Литераторские мостки. Родина романа. Жизнь та - пять месяцев: от Великого до Успенского - не видится мне розовой тарелкой с золотым ободком, что было бы жалко разбить. Это была жизнь как таковая: с настоящими красками и подлинной музыкой (с нервами, с ревностью, с нежностью). Вдруг обесцветилось все мгновенно. Вижу все в одном цвете (непонятно каком). Будто все полиняло от хлынувшего дождя. Остался голос, чтобы скулить или причитать беззвучно (внутренней речью) в триста тринадцатом. Отсюда в космос. + + + Думаю в своем номере (313) об одноруком Блезе Сандраре. "Учиться работать" мечтал в стихотворении "Если любишь уезжай куда-нибудь / Мир полон негров и негритянок его" Как мне это понятно: желание наконец научиться труду или еще серьезнее: попытаться жить (Валери). + + + На том полюсе года - крымская осень. О! Бахчисарай (кровать Екатерины II, ее полковничий мундир) Купание с Сережей в море, прогулки к водопаду в горы. Отношения братские, целомудренные - хвала небу. Он танцевал танец М-Хари, мужественный юноша. Спартанец и сибарит. О осень в Крыму! + + + Хорошо мне там было: я не знал, что где-то есть голубчик. Мы встретились с ним не в храме, а на панели у Певческого моста. О Мойка! О Пушкин. + + + Звонят куранты в городском саду - пора в номер собираться. Бьют в колокол - пора в церковь идти. Грусть вечерняя. Думаю обо всех с любовью в кровати отеля. + + + Попил воскресного утреннего чаю, посмотрел за окно. Увидел: все то же воскресенье с вечным небом, колокольнями, "Космосом". Пойду в церковь Св.Георгия. Возвращусь и найду: себя сидящим в красном кресле и читающим из Мэтра: как без себя! Спущусь в ресто: с народом есть веселее. Съем котлету Де валяй (фр.) В золотых брюках и желтой рубахе с черными запонками сижу спиной к окну - воскресное солнце греет мне спину. Выхожу один я на панель (нет не один а с мэтром - с его книгой). Что делать: разве это моя вина если люблю читать в этом сквере, окруженном памятниками (собор, губернаторский дом, купеческое собрание). "Разве это моя вина: родиться красивой. Красота как талант" (...) слышится голос моей покойной подруги Лии. В аллее сквера бродят они: в поисках тел. О тайные порочные услады! Молодой эфеб: стройный, с кудрявыми каштановыми волосами сидит на скамейке в окружении голубых братьев. Один из них старый, другой - лысый, третий юный. Это их маршрут: из парка через аллею сквера в торговые ряды - вниз в подвал. + + + Пока жив Мэтр нужно ходить в учениках. Хоть до пятидесяти лет. + + + Любовь в Успенский пост (два дня) - счастливые дни. По силе чувств это сравнимо лишь с самым началом (первые встречи на Стрельбищенской у Литераторских мостков). Сашенька - ню. Оранжевые занавески задернуты. Он снимает одежды у стула - я лежу в постели и смотрю на него. Он раздевается со стыдливостью, у него белизна кожи гейш. (есть в этом некоторая навязчивость (фр. не знаю как перевести) изображать одну сцену. Это свойственно художнику. Напр.: рисовать один и тот же стог. Один и тот же пруд. Одну и ту же сестру (или: если нет сестры то жену). Или: самого себя. До бесконечности, до наваждения. Одни и те же подсолнухи. Ет сетера) + + + Сегодня думаю о нем с большей нежностью чем когда-либо. + + + Вспомнил о назидании Вольтера: разводить сад! Он утверждал, что в том - счастье. + + + Пошел дождь. Я вынужден остаться в триста тринадцатом как в осаде или на острове или в саду. А собирался прогуляться до сквера (франц.) Почитаю из Бенвенуто Челлини: "Всякий человек, создавший достойное произведение искусства, должен, при условии если он честен и искренен, оставить свое собственное жизнеописание..." "...но это прекрасное предприятие должно быть начато лишь по исполнении сорока лет" (фр.) Сик!

Продолжение