И финн: Роман. Тверь: KOLONNA Publications, 1997. "Тематическая серия", вып.2. Обложка: Владимир Казак, Дмитрий Федоров. ISBN 5-88662-008-X Послесловие Дмитрия Кузьмина. Впервые - "Митин журнал", вып.51-54.

+ + + Тоска воскресная. Хочется спать. Но надо: выйти из номера. И куда-то идти. Воскресно сибаритствую в постели. После церкви пошел чего-то искать и увидел афишу видеозала. "Озорные новеллы" (Мопассан, Маркиз де Сад и другие). Как же, надо посмотреть! Купил билет и возвратился в номер, ждать в кровати сеанса. Благо не далеко идти. Перед началом сеанса беседовал в сквере (несколько минут) с местным человеком. Он приезжает в сквер (панель) из Окрестной деревни. Крашеные волосы, пестрая рубаха, пахнет одеколоном. Рассказывал мне про местные нравы и обычаи. Рассказывает что-то (я рассеянно слушаю, по правде: мне неинтересно) и смеется - железный зуб! На пальце левой руки - серебряный перстень со стеклом. Я извиняюсь: мол иду в видеозал. (вообще мне было неприятно, что он подсел ко мне и заговорил. Как будто я ждал его, а не начала сеанса.) Захожу после фильма в кафе, там встречаю грустного арапа. Мне очень грустно, говорит (фр.) Рассказывает про халифов (о пяти знаменитых) При пятом, Багдадском халифе волки не ели ягнят. + + + Воскресное одиночество. Смотрю из окна моего номера на людей. Тревожусь за всех. + + + Мечтаю о Тарусе. Красиво там в это время - осень! Хочу постоять у могилы Мусатова. Смотрю в окно и понимаю желание этих людей скопом победить воскресную тоску. Собрался было в народ выйти да тут стали Шуберта играть. Заслушался и остался. + + + Стараюсь не думать о нем. Ах забыть бы его. Прячемся друг от друга: он - за снами, утопиями, химерами. А я за всей этой ширмой шелковой расписной другое вижу. Ах лучше бы не видеть. Кто его сейчас обнимает, кто ласкает? Думаю, ожесточась или смирившись: да брось ты, кто он тебе? Ревность поднимается волной во мне. Думал: вот и прошло... Думал: обижусь, да: что-нибудь обидное вспомню и ожесточусь сердцем на голубчика. Забуду... + + + "Тошнота" Сартра все-таки сильная вещь. Еще в казарме лефортовской читал, а все напоминает о себе. Искусство! + + + Новость: Мэтр выгнал Митю из сенакля (фр.) Сказал: тебе здесь больше делать нечего. Ты - профессионал. Ритуал изгнания из Сенакля Мэтра - минута незабываемая и торжественная. + + + Ранде-ву в Москве двадцать первого сентября у Телеграфа в полдень. (С Митей) О себе он сказал: я безумен. С тех пор как Мэтр прогнал его он как безумный. Посмотреть бы на его лицо. Как в камере. Как с кляпом. Нет сил у слов. Только что ушел от меня Майкл. (Работница цеха, с которой мы болтаем о пустяках, высказала свое суждение о нем: красивый мужчина.) Смуглое лицо, тонкое и одухотворенное, со шрамом.Среднего роста. Строен. Я жаловался на свою тоску по красной тетради, где мой роман. Я был в истерике: где мой роман? Не было сил скрывать своей ревности к слову. Наверное это было похоже на катанье по полу. Совсем не стыдно. Что я без моего романа. Быть может всех ничтожней; Майкл пришел просить убежища на вечер: в его номер переводяги привели снятых девчонок. Мы проговорили весь вечер. О разном. Слушали по радио интервью с Д.Ле Карре. Я думал про себя: танцует ли Майкл М.-Х.? Как он относится к "теме"? Ле Карре говорил о: предательстве как способе самовыражения. И: о шпионаже как основополагающем феномене культуры. Браво! + + + Звонил Мите в полуистерическом состоянии. Просил оставить манускрипт Славе. Просил привезти манускрипт мне. Потом решил положиться на промысел Божий. + + + На заводе без перемен. Проводил Майкла до видеозала. Сам остался в Калуге - теплой осенней золотой. Шел до отеля знакомой дорогой: через мост, мимо церкви. Чему-то радовалась моя душа. После дня вчерашнего - невыразимо печального (о Айги!) после тоски по манускрипту - красной тетрадочке, где: госпиталь на Фонтанке, залив, мой голубчик. Языком безыскусным - пусть. + + + 23 сентября. Суббота. Вернулся сегодня ночью: ок. четырех часов из Москвы. Преодолевая отвращение к труду: писать - трудно. Желаю праздности! Шабат шолом! Все же некоторые впечатления о поездке в Москву. Приехал вечером и пошел в баню вечернюю. Релакс! Ночевал на Неждановой у хозяйки Хосе, в отдельной комнате. Утром встреча с Митей. Вот она красная тетрадочка! Идем свечки ставить: Николаю Угоднику и Божьей Матери. Потом: тусовка в писательском доме. Беседа у Айги. Как живой божок сидел он в кресле. Люблю Геннадия Николаевича! Когда подходили к его дому на горе видели четыре трубы и ворон и - солнце! Вечернее, последнее. В его кабинете тесность келейная - знакомая. Чай с пирогом - вери гуд! Говорили о Ницше, Бодлере, Кафке, Тракле, Целане. Об искусстве как таковом. Провожаю Митю до метро. Сам отправляюсь ночевать на Нежданову. Утром: даю интервью одной французской журналистке в писательском подвале. Хосе рядом сидит. Среди дня ранде-ву с Сережей. Обедаем в пиццерии. Он все тот же. Гуляем по Тверскому. Душевно беседуем. С Хосе тусуемся в доме литераторов. Берем интервью у Битова. Он приятен как быв. человек с родины и вообще как пытающийся писать. Ко всем пишущим надо иметь сочуствие. Вечером Айги читает стихотворение, посвященное Бодлеру (1957 год). Сильно! Жданов тоже хорош. Стихотворение о человеке конкретном, способном наложить на себя руки / о человеке как таковом не могущем убить себя. Возвращаемся с Хосе на Нежданову: веселые артистки поют частушки на стихи Демьяна "Как родная меня мать провожала". Перевожу. Потом поют Вертинского про солнце. Ок. полуночи. На Неждановой: вечерний чай. И вот аз уезжаю. На третьей полке кишиневского поезда. + + + Когда выходили Хосе спросил у Жданова: кормит ли его поэзия. Жданов усмехнувшись ответил: пока больше я ее кормлю. Се поэт. Опять - Русская земля - за окном. Едем в Оптину пустынь: арапы, индусы, Майкл, Сережа (новый арапский переводчик, потому что приехали новые арапы. Арапы из быв. Багдадского халифата, там где цвели сады Семирамиды). Нет сил писать - такая слабость. С трудом беру черно-желтую ручку. Слушаю: колокольный звон за окном. Я лежу в кровати. Тянется тоска. О тянется как Гостиные ряды. Нескончаемо. Тянется как панель. О бесконечная как тяга к телу. Осень - внезапное одиночество - о! После табльрондов и бомондов и бань - одному в кровати. Наверное: прекрасное состояние. Думал вечером о Спинозе. В моей субботней кровати калужского сироты. + + + Проводил недавно переводочника - с арапского переводит виртуозно. Он рассказывал мне про Египт. + + + Воскресенье. Вспоминаю как ехал на молдавском поезде (N 241: сик! все учтено, все пронумеровано. Люди, дни, поезда) На третьей полке мне так сладко лежалось и дремалось - в вагоне набитом цыганами и бессарабцами - так мягко без матрацев и постелей, только на тетушкиной печке так можно отдыхать! На теплых камешках, кирпичиках - на овчинке! + + + Опять думаю мучительно о журнализме (Башкирцева, Жид, Розанов. В начале - Достоевский, в буквальном смысле каторжник журнализма - деньги нужны! ночью фельетоны писать. А гениальный человек! А в карты играть надо, а жену-детей худо-бедно содержать? Для меня Достоевский так же гениален как и Пушкин: так же космически высок и прост. Подражая Ж.Санд и Бальзаку, подозреваю и Э.Сю, дойти журнализмом до сути, т.е. до сердцевины до корней!) Застывать в мучительнейшем же сомнении на перекрестке (по-русски: развилка) между жестом и словом: в этом мой темперамент? Мой труд? (по-франц.) Если не хватает глаголов остается жест. В калужской земле (точнее: в воздухе) звонят колокола. Вернулся из кино. От тоски забился в темный зал с другими: для забытья себя - от себя-тоски. Вернулся из кино: разделся и лег в кровать. Стал слушать звон колоколов. + + + До синема сидел на почте и сочинял письмо голубчику (много кривлянья: сейчас вспоминаю с досадой). + + + Попив кофию сел у окна. Дум нет. Есть тревога. Где бы спрятаться? Куда бы зашхериться? (сленг казармы: необходимость прятаться от командиров. А еще раньше, представляю, необходимость "естественному" человеку прятаться от врага: тогда - зверя) К кому бы? Тоска тела по телу: зверя по зверю. + + + Когда тосковал по манускрипту, такая мысль пульсировала: не заплутается тетрадочка - быть художнику. "Стать невозможно, нужно быть" слова из манифеста школы Сенкаге-рю. Да: подписываюсь, Моление о манускрипте. + + + Во время бабьего лета по панели бродят и ищут друг друга. Вот они: один, два, три... Хотят по плоти ближнего блуждать. Эвфемизм мэтра из романа: где бы поулыбаться? Смеялись с Сашенькой, читая. + + + Понедельник (число растаяло). По дороге на завод арабский переводчик (Роза Каира) рассказывает мне о дремучести полковников. Один из них сказал, что это Пушкин написал: я русский бы выучил только за то и т.д. Ливийцам - говорил. Серега сказал полковнику, что это М. написал. Тот приказал - переводи! Я П. много читал! День был тяжелый, но не от трудов, а от томления духа. Но польза от завода несомненна: за его рутиной можно спасаться от блуда как в монастыре. Толмачество как послушание. А настроение как у Аполлинера во время поездки в Германию. "Песни несчастного влюбленного" (фр.) + + + Взгляды арапского переводчика склоняют к блуду. "Если не хочешь спать - позови меня" шепнул на ухо, когда выходили из автобуса. Мнение Майкла о нем: "Стакан". Мнение генерала Калашника из Перевала (Таврида): все переводчики - пьяницы и сенеки Звал в баню (отдельный номер, три рубля) О нем не скажешь: ах капитан, мой капитан! Потому что он - майор. + + + Взялся перечитать (скорее: прочитать, потому что когда пишешь - не слышно, что пишешь). Очень много пассажей - целые страницы на фр. языке. Если будет возможность говорить на этом языке - писать не буду на нем. Лучше по-русски выучусь (или на каком-другом дай Бог) Почти все писали и пишут по-французски. + + + Сашенька скрылся за снами (в каждом письме - сны). Небось папик уломал! Ах папик-бельмондо! Тело гладкое и крепкое, ах шармер! Сашенька голодный, бездомный. Клошар! Прямо к папику в объятья. Жду писем. Вестей. Вернулся с прогулки: там все думал об этом. Мои химеры это мои химеры. А что до истины... Она наверняка похожа на Музу Аполлинера (Мари Лорансен). Т.е. от красоты как таковой далека. Но большинство людей предпочитают красоте и правде пользу. А мне нравится: иногда и в чем-то красота, иногда - правда. А иногда, что лукавить! выбираю пользу. + + + Хочу искренне чтобы Сашеньке счастье посветило. Слишком пасмурная была у него жизнь. От тела к телу кидала его страсть, а не любовь. Будь же счастлив голубчик. Солнце жизни моей. + + + Жажда: словечка бы. Буковки! В Москве почувствовал себя как на родине. С Хосе когда гуляли: в разных местах (писательский подвал, комнатка Айги). Когда ночевал (один!) в просторном апартаменте на Неждановой чувствовал себя уютно. Как у себя. На родине. Мечтаю (одна заветная!) научиться говорить по-русски (писать научиться - не мечтаю. Никогда. В этом - пушкинская грусть!) Родная речь имеет столько обаяния как вульгарная латынь! (До-Данте, До-Вийона) Купил словарь, написанный двумя недоученными бабами. Тьфу срам какой. С Майклом вместе смеялись. (если б во мне не было стыдливости как у Мэтра, например, т.е. свободы выражения, то привел бы пару примеров. Я кстати отвратительный пурист по части тюркизмов. Хотя сам стесняюсь именно своего пуризма как какой-то дикости и буквальной отсталости. Делать вид, что не было татарского влияния, а лишь одно еврейско-греческое значит не понимать ни... (чего) в родном языке. Без тюркизмов я речи русской не люблю! Как воды без ила (Мартынов-поэт) Как без грамматической ошибки (Пушкин-сочинитель). Вот приношу покаяние как это положено на Руси перед всем нечитающим, в привыкшем больше смотреть и слушать народе. Кстати такой превосходный знаток русского языка как Майкл великодушно прощает мне мою строптивость: т.е. нежелание употреблять в речи тюркизмов. Относя эту странность к перверсиям воспитания и происхождения. Т.е. щадит из любви ко мне: мое нордическое пуританство и тяготение к еврейско-греческому в языке). + + + Вот наконец добрался до постели и смог взять в руку черно-желтую ручку, мою спутницу (подарок мецената, финской гранд-дамы). Проклятье труда: маюсь вместе со всеми. С остальными людьми и труд красен. Ничего как-нибудь! С Майклом и Сережей-майором смеемся над языковыми и житейскими обстоятельствами. Я собираю разные слова и выражения, только ленюсь их записывать. (Сережа: ни в п... ни в Красную армию. Превосходное выражение!). + + + После трудного дня гуляем с Майклом (от почты до рынка и в отель). Поднимаемся ко мне, пьем кофий и беседуем. Майкл - блестящий собеседник, я готов слушать его... Как бы точнее сказать, понимая относительность, довольно долго! Обычно терпение пропадает через пять-десять минут - от других. Он - какой-то редкий, честное слово. Не надо думать только, что я людей до него не встречал, что вышел вот сейчас из пещеры (хотя может быть оно так и есть). Гуляли с Майклом в сумерках Калуги. + + + Визит в мой номер Сережи-майора: куртуазная беседа. Он рассказывает мне о быв. послушнике Свято-Данилова монастыря. Пытается вызвать меня на откровенный разговор. О нравах, зельбстферштендлих, о странностях любви! + + + От голубчика надоедливые письма: все о своем судачит майн либлинг. Был с папиком на именинах. Поздравляю! (хочет мне досадить, вызвать ревность) Пишет: это тебе, наверное, не понравится... Смотрел "Кабаре" с Л.Минелли - опять же с папиком. Мы с папиком, подумайте только. Пишу ему: голубчик, ты - свободный человек и волен ходить куда угодно и с кем угодно не спрашивая у меня: нравится или нет. Мне хочется, чтобы у тебя было все благополучно (и т.д. в подобном роде. Это вызовет приступ отчаяния). + + + На заводе в обществе переводчиков. "Из кулька в рогожку" вот забавное выражение. Можно было бы наше общество по Мольеру назвать "Школой злословья". Всем достается в разговорах, над всем посмеемся. + + + Пишу письмо голубчику (с затаенной обидой - он почувствует. Пусть радуется. И так много несчастий). Потом иду провожать Майкла до остановки: у него сеанс в видеозале. Я тоже иду смотреть фильм, но другое: по теме. После кино: обменяемся впечатлениями. "Буль-буль" - нахтигаль по-арапски. Здорово! + + + Фильм оказался грустным, даже мрачным ("Круизинг" или наши перевели: "Поиск партнера"). Смотрел в жертву памяти его. Он мне о нем рассказывал. Когда гуляли у моря. В последнем письме прислал рисунок. Всю душу вкладывает в линии на бумаге. А в словах - прячется. Не знает слов. Лежу в кровати и сочиняю про Калугу. А пропо: майор Сережа коренаст, даже чем-то похож на Жене. Роза Каира. Выдумываю себя. С трудом. В романе где мое место? Не хочу быть протагонистом. Мне по душе наблюдать за всеми из кровати. Из Калуги всматриваться. Опять из-за ревности меняются цвета. Искажаются звуки. Теряются запахи. + + + Вечером: в моей комнате отеля. Словно изгнанник! Химеры как с Нотр-Дама налетели, вьются, мешают. + + + Благодарю друга за добрые вести (С.) + + + Пришлось ехать с молодым увальнем арапом к его буфетчице. Быть сводней мне не привыкать! Она работает буфетчицей в госпитале среди леса. Как романтично. Романтизм! (думаю по дороге) Вот она - круглолицая в белом переднике. Соня. Мой арап: как писаный араб с одной картины в Эрмитаже (третий этаж). Крепкие руки у него, сам - красавец хоть куда (особенно глаза: томные, с длинными ресницами). Я бы сам в него влюбился. Люби арапа, Соня. Во время разговора он часто берет меня за руку, пытается обнять (у них так принято между братьями: обниматься и целоваться). Такие нравы: считается нормой в поведении. За то что был сводней, получил угощенье: кофе, пирожное. Вери гуд! Сенкс! Потом, по просьбе Мохаммеда, моего арапа, рассказывал остальным о его Соне. Я старался хорошо рассказывать: хвалил расписывал как мог. Закрывая глаза по арапским обычаям. Все хлопали в ладоши, смеялись и радовались. С тех пор Мохаммед очень привязался ко мне. + + + У себя в номере думал о голубчике: прощай, разлюблю тебя. Очень уж злят меня его химеры эпистолярные. Ты мне вечно мил! думаю так написать. + + + Вечером заходил Сережа. Рассказал печальную историю о своем друге времен казармы. ("Я его любил!") Одного послали в Египт, другого - в Сирию. Переписывались. ("Умница. Красавец.") Потом у него рассудок помрачился. Уехал в Борисоглебск. Женился. Отравился. ("Жена б... оказалась. Ах дурак! Все ему говорили") "Какие он письма писал." Думаю лениво перед сном: завтра - новый день. Поеду в Москву или останусь здесь? + + + Пятница. Едем в Москву, нас трое - Сережа, Майкл и я. Стоим на остановке в ожидании автобуса. Читая газету, смеемся. В конце концов бежим на электричку. С трудом находим два места. Сидим поочередно с Майклом. Потом углубляемся в чтение, чтобы обмануть дорогу. Я читаю из Лорки: о бесе творчества. Муй бьен. О любви. Смотрю за окно - солнце заката и лес. Потом (вскоре) вспоминаем друг о друге. Начинаем (продолжаем) наши разговоры. О словарях, о знаменитых переводчиках и исключительных личностях вроде Масича. Есть в переводческом мире несколько легендарных личностей (конечно, у каждого поколения своя личность. Но есть и такие, о которых память живет из поколения в поколение). Переводчики предаются воспоминаниям. О Янгаджа - Долина змей! Пустыня, окруженные колючей проволокой бараки! Один решил вдруг помыться ночью (в душе вместо стены - открытое окно в пустыню). Там в пустыне в своей норе живет гюрза. Кто-то решил пошутить и рукой из тьмы хватает переводчика и офицера за голую задницу. Он бежит голый оглашая пустыню. О ужас в ночи вопия! Шутники и сами перепугались за его рассудок. (таких историй и преданий множество как саг или рун. Есть среди переводчиков прекрасные рассказчики: я сам бывает часто заслушаюсь - не оторваться) Ночлег у Майкла в его гостеприимном московском доме. + + + Сеху и релаху (переводят: секс энд релэкс). Вообще кажется мир поделен на братства, цехи. Церкви; разбит также более мелко на секты. Весь мир в перегородках. (ср. братство "голубых", цех "переводчиков"). Сколько каст всевозможных. + + + Навестил Олега (он покинул братство переводчиков, предпочел объявить себя безумным. Живет у отца в адмиральской квартире. Живет трудом: преподавая язык. Я одобряю.) Вечером на вокзале. Поезд задерживается на три часа! На Киевском вокзале надо спускаться (как для освобожденья грешников!) в ад сортира. О если б мне было дано, хоть отчасти, описать цветы, запахи и звуки ада! Я видел грешников, связанных цепью страсти. Некоторые раздевшись по пояс умываются, есть и такие клошары, что кипятят в банке воду для чая. Мужик в резиновом переднике разбрызгивает лимонный дезодорант. Музыка сортира: женский голос поет о любви. (сейчас многие уборные стали походить на музыкальные шкатулки) + + + Воскресенье. Читаю в постели "Монд", большую статью-рецензию на книгу Фредерика Рея "Микельанджело: в обличьи демона" (франц.) "Мы видим героя, гуляющего по берегам Арно: со знаменитыми римскими банями, по берегам Тибра, где живут атлетически сложенные гребцы. Наш герой любит посещать разные места, некоторые из которых пользуются дурной славой. Предпочитает он именно те, которые принято называть злачными: там без стыда купаются наемники, там, где разврат укрылся в роскоши императорских терм, где в полумраке самая мужественная красота выставляет себя на обозрение. На страницах книги предстает не то героическое и высокое, столь превозносимое Возрождение, а другое - языческое и порочное. Возрождение Микельанджело, грустного развратника, художника неистового и больного. Возрождение демона Микельанджело описывает Рей. Этот убежденный в своем гении мизантроп, сын разорившейся семьи из провинции, оказывается заброшенным судьбой во дворы монархов и пап, где он смущает и вызывает у своих покровителей неприязнь своей неотесанностью и прямотой суждений. Он терпеть не может Л. да Винчи, его прекрасную шевелюру и розовые костюмы (...). Великий художник, отвратительный человек, такой вывод напрашивается. Злой потому что несчастный: всю свою юность страдавший из-за собственного уродства, не сумевший свыкнуться ни с одиночеством, ни с обществом. Вот узел судьбы: пружина его драмы и таланта. Вся книга пытается убедить нас в том, что Микельанджело долго мучался прежде чем дал волю своим голодным страстям, не желая удовлетворять их лишь рисованием дровосеков и солдат; и лишь тогда его искусство достигает вершины, т.е. когда фрустрация, породившая его, оказывается излеченной. Лучшие страницы романа посвящены описанию прогулок молодого человека, раздираемого между желанием и отказом от желания по ночной Флоренции и Сиене. В подробном описании страданий: когда в охоте за человеком охотник не решается овладеть своей добычей, Рей достигает мрачной высоты. Искусство и страсть Кажется, что страдание и стыд вдохновляли его больше, чем счастье. Когда М. любит и любим, роман утрачивает ритм, сбивается, автор теряет уверенность. Рассказывает то, что надлежит рассказывать: роспись Сикстинской капеллы, Св.Петра, апофеоз римского периода и упорядоченная жизнь с Томмазо Кавальери. Но здесь автору хочется убавить, что-то сократить. Ведь о главном уже рассказано." (...) + + + Читаю о последнем романе Н.Саррот "Ты себя не любишь" (газету дал Хосе, зная что я поклонник Саррот) + + + Часто мелькаю в зеркале триста тринадцатой комнаты. Зачем? Мельком вижу: золотые штаны, черная Т-шот. + + + Воскресенье тянется... Стоит лишь сказать: ...и не может кончиться - со вздохом! как: глядь... В кровати: ни отдыхаю (воен. слово), ни сплю, а просто живу. Или можно сказать: провожаю воскресный день. + + + Утром нудный разговор с маман (подтекст всех речей: несчастный, непутевый. Почему?) Говорю ей: мне все надоели. Иногда, оказывается, счастье испытываешь от отсутствия некоторых вещей, как от стирания случайных черт. Избавление себя от некоторых случайных не тех. К счастью, однако, есть несколько неизбежных и необременительных людей. Даже если они воображают себя игом, то их иго легко. Вечерняя прогулка: в церкви поют о сладчайшем Иисусе. Иисус высочайшая крепость. Иисус утешение скорбящих. Тоска слоняющихся по панели и не находящих тел. Тоска сидящих в подземелье и не находящих тел. + + + Плакат, повешенный Майклом на двери своего номера. "Остерегайся случайных половых связей". Пирамида болезней: на вершине - СПИД. Изображено пять медальонов с усатыми мужчинами: усатые как на пожелтелых страницах "Нивы" (покупайте помаду для усов). Не стану перечислять болезней на плакате, зная, что в человеке живет страх перед словом. Это с древних времен. Табу! Молчок.

Продолжение