М.: АРГО-РИСК; Тверь: Kolonna, 2003.
Серия "Библиотека молодой литературы", вып.23.
ISBN 5-94128-075-0
Обложка Вадима Калинина.
84 с.

        Мой троюродный дед с материнской стороны работал в Чеке. Когда он отвозил поляков в Польску, на перроне они подарили ему двухрядную губную гармонику немецкой марки. Сейчас она лежит у меня на столе, внутренние перегородки в ней подкосились, а отверстия забились пылью, которую я не решаюсь выколачивать. Иногда я играю на ней, и она издает два или три звука, берет одну или две ноты. Получается нечто похожее на "На прекрасном голубом Дунае" или "Тайны Венского леса".

        Однажды утром в комнату, где жили Ява и его сосед, вошли два человека. Избив соседа, который был пьян с похмелья, они стали продавать его книги, две из которых и купил Ява. И сейчас они лежат у меня на полке. Это Томмазо Гамкрелидзе и Вяч.Вс.Иванов "Индоевропейский язык и индоевропейцы", с предисловием покойного Романа Якобсона.

        Мой родной дед с материнской стороны был офицером, а точнее майором, воевавшим на Волховском фронте. Они с бабушкой недолгое время жили в городе Советская Гавань, после чего перебрались к нам поближе. Он умер в 1963 году, в возрасте 47 лет, утром того дня моя тетя, тогда десятиклассница, отправилась с классом в театр, который был далеко от деревни, где мы тогда жили.

        Существуют люди, которые называют себя Денисами Александровичами или Владимирами Григорьевичами, но это, что называется, их второе имя. Видимо, именно в этом смысле Танечка Волосова, похожая на поседевшую овцу или на Премудрого Пескаря, говорит: "я – билингва".

        Могила моего прадеда по маме была потеряна. В 1970 году ее уже не нашли, по-видимому, ее срыли. И сейчас еще можно встретить черные таблички, на которых желтыми буквами написано: "Могила подлежит сносу до 9 мая с.г.".

        Человеческая душа способна представлять отсутствующие предметы. При помешательстве к ним прибавляются химерические черты.

        Три моих деда: Степан Никифорович, Александр Васильевич Клюшин и деда Витя умерли в один день: 6 января. По-моему, это называется "Ночь перед Рождеством". Того же числа родился один из двух моих дядьев, тот, который больше походит на обезьянку, дальтоник, с большими оттопыренными ушами, но все это в разные годы.

        Сегодня утром Николай Зайков видел, как из троллейбуса, проезжавшего по мосту, на полном ходу выпал человек и что-то сломал себе. Коля был одет в красную куртку, купленную со вторых рук в г. С.-Петербурге прошлым летом. Он считает, что она немного броская, хотя чуть-чуть уже потускнела. Николай родился в городе Камень-на-Оби, где известный космонавт Кондратюк построил элеватор из одних щепок. Там же родился кинорежиссер Пырьев, поставивший картину "Свинарка и пастух", в которой актриса Целиковская нянчит поросят как собственных сыновей. Николай недавно женился и показал мне кольцо. Кажется, в его семье что-то случилось непоправимое.

        Вениамин Алексеевич, мой прадед, был мелким чиновником. Уже в двадцатые годы он, прежде чем сесть в тогдашний трамвай, пропускал вперед дамочек, стариков и детей, так что оказывался на подножке.

        Наш город называется Акацк, рядом находится Шумерск, можно именовать его также Гданьском или еще Лбищенском, большой разницы нет.

        Раньше мы ездили и на курорт Цхалтубо, и на озеро Балатон. Раньше мы танцевать умели "ти-та дри-та Маргарита".

        Мама сказала, что сегодня прошло 9 дней со дня моего рождения.

        Мне стало интересно, кто живет в красных и зеленых полногабаритных домах, построенных сорок лет назад, в стены которых врезаны квадратные гипсовые плиты с изображением блюдец и красными рубчиками под окнами. Потом мне стало интересно и то, кто живет в домах побеленных в аляповатую клетку: фиолетовую, желтую, синенькую. Такие дома называются почему-то панельными, хотя панелей перед ними нет, не всегда в них есть и перильца. Такие же зеленые, синенькие, желтые, но однотонные дома, собственно, не являются таковыми – это корпуса общежитий. Впрочем, блюдца размером не больше, чем глаза у Собаки из сказки Г.Х.Андерсена.

        Один из моих дядьев курит сигареты "Прима", а другой – папиросы "Беломор".
        Когда же они выпьют, то нос у первого становится красным, а у второго сизым.

        Рассказывают, что в средневековой Италии помои выливались прямо из окон.
        Теперь я понимаю, почему нельзя стоять в дверном проеме.

        Моя двоюродная прабабка умирала дважды на 96-м году жизни. В первый раз она не узнавала окружающих, путала свою внучатую племянницу Таню, мою тетку, со своей племянницей Верой, жаловалась на боли, звала свою дочь Галю. Она потеряла целый таз крови при внутреннем кровотечении. После чего еще два месяца она пролежала под тонкими простынями, сухая, как душистый табак. Я провел ночь у ее одра и в соседней комнате. В августе шторы занавесили на ночь, уже не слышалось голосов со двора. В комнате, на стенах, покрытых малиновой водоэмульсионкой, с плавными закруглениями у потолка, была мебель из красного дерева, две статуэтки на подставках, изображавшие гимнасток в коротких костюмах, ножки которых почти отделялись от земли, а у одной за чуть запрокинутой назад головкой поместился в руке розовый фарфоровый мяч.

        В правом верхнем углу стены напротив было спрятано изображение Джиоконды, это была репродукция или копия на дереве, на него иногда отсвечивало от большого окна. Под сводом потолка была подвешена люстра в форме хризантемы или ириса, три стебля которой были закручены вправо. В большом гарнитуре, занимавшем всю стену, со стеклянными дверками и створками, находились японские и китайские блюда с изображением трех Граций, нимф и сатиров, впрочем, одних только нимф. Рядом стояла посуда производства фабрики Дулево. Она не звенела, когда мы проходили по ковру. Под стеклом были также молочник, прибор для питья нарзана, розетки, окрашенные густой и блестящей краской, напоминающей темное небо, с золотым ободком. В нижних ящиках, с ручками, как у сундуков, лежало белье и перины. В боковом отделении, таком же, как и посудное, в два ряда стояли книги: Собрания сочинений Сервантеса, Бальзака, Теодор Драйзер, книги, выходившие по подписке. Туалет и ванная находились в коридоре, у них были шарнирные задвижки, в них пахло таким мылом, запах которого сейчас уже не услышишь. Ковры были сотканы татарками: одну из них звали Венерой. Они были покрыты растительным орнаментом в форме звезд, цветов разной формы, завитков, напоминавших хвосты змей. В соседней комнате была тахта с покрывалом из розоватого шелка, тумбочка с тремя маленькими будильниками, ножная швейная машинка.. В прихожей стояли два кресла, с округлыми спинками с хрустом, не такие, как в гостиной, где кресла квадратные. В детстве этих предметов мне не дозволялось касаться. Особенно меня привлекала чайная коробка, в виде индуистского храма, на стенках которой были нарисованы индусы, ведущие слона, женщины с голой грудью и похожие на них мужчины, с усами в стороны и в чалмах. Оранжевая. Теперь, когда мы перевезли все это в один из клетчатых домов и расставили в прежнем порядке, я могу знать, в каком ящике что лежит, только мертвенный запах и звук лопающихся чашек заставляет меня вздрогнуть, передергиваться. Дочь моей прабабки, тетя Галя умерла после этого переезда через три года вслед за своей матерью, предварительно оставив надпись на памятнике: любимой мамуле. Ей помогала ее подруга Эрра Николаевна. Тетя Галя окончила водное училище в 1938 году, работала сначала прорабом, затем ГИПом, т.е. строила речные порты Игарка и Дудинка. Два ее брата умерли от несчастного случая: старший, Сергей, попал под поезд, а второй, младший и любимый сын Эриксон, утонул. Средний брат, Владлен, умер от рака, по-моему, печени или поджелудочной железы. Галина Сергеевна была властной женщиной, большим начальником, синим чулком, страдающей от полноты. К 60 годам с нею произошло несколько падений на тонком льду, после чего она перенесла еще и два инсульта, в то время она страшно кричала на всех. Потом у нее началось слабоумие вследствие опухоли мозга. Сперва ее раздуло, зато после она стала истончаться, как соломка, кожа отпадала кусками. Даже в это время она еще могла назвать меня по имени, потом еще узнавала, но потом все чаще плакала, словно отводила глаза, смотрела в пустоту. Я не навещал ее около двух лет, а потом пришел только к ее гробу. От былой полноты не осталось и следа. Казалось, что в нем лежит ее покойная мать. Ее рот открылся, и зубы поблескивали на солнце. Она умерла 1 апреля, надо ж было так случиться.

        Тетя Нюра, мать Галины Сергевны, до девяноста лет курила "Беломор" дома и возле молочного "Снежок", носила волосы шишечкой, была сухощава, готовила, мыла посуду, была домработницей при своей дочери. Она была ростом с бушмена. У нее была привычка разламывать переплеты книжек, особенно Жорж Занд. Они долго путали Тихона Хренникова с Хлебниковым. Не могу сказать, что они нами пренебрегали, нет, но мы не могли их не уважить.

        Боюсь, что все началось с того, как появились цыгане. Постучали в квартиру. Дверь еще была обита кожей. Пока одна из цыганок отвлекала внимание девяностолетней старушки, другая, сведя вместе указательный и средний палец, заворожила и, возможно, сглазила ее. Цыгане украли несколько золотых вещиц, возможно, какую-то личную вещь ее покойного мужа.

        Светлана Исаковна и, возможно, Нелли Бадиковна – караимы. Караимы – жители Кавказа, их язык входит в группу картвельских. Может быть, они родственны каганам.

        У Виталия Львовича Тонаевского двое сыновей. Одного я видел только на фотографии – это молодой человек лет 30-40, с красивыми, видимо, голубыми глазами, поскольку фотография черно-белая. Однажды я мог ехать с ним в одном автобусе. Второй сын Виталия Львовича – мальчик-переросток Алеша, ему также около 30 – он умеет говорить: "Привет! Как дела?!?" Знает несколько матерщинных слов, и еще различает "Беломор" и "Приму", но не так, как мои дядья. Об остальном он разговаривает только со своей матерью, которую я видел раза два или три, а может быть, не видел ни разу.

        Недавно в нашей семье появилась Ия Петровна. Уроженка Киева, в Московском университете она танцевала на балах с М.С.Горбачевым, который приходил к естественникам, или с Н.Дроздовым, ведущим телепередачи "В мире животных". Теперь она седая и почти забыла, какого цвета были у нее волосы. Но и сейчас, выпив кагору, она сильно молодеет в лице. День-деньской она в церкви, расхаживает по дворам и перелескам в легком сицевом платье, иногда на босу ногу. Она высокая, нос с птичьей перегородкой. Ей не чужда своеобразная лукавая логика, особенно когда она легкомысленными и богобоязненными речами травит свою сноху, а мою сестру Иру, понуждая ее к посту или к почитанию мужа. Теперь у них у обеих одна и та же фамилия: Драчковы, через букву "а".

        В прежние времена людей хоронили с жалкими похоронными оркестрами. Теперь почти всех отпевают, и певчие подпевают.

        Раньше Вознесенская церковь была другой. Она вся словно состояла из мелких подогнанных одна к другой сухоньких дощечек, напоминавших тропинки, по которым можно взбежать до неба. От нее пахло хвоей, и она радовала и покоила глаз. Прихожане ездили тогда туда со всего города. Теперь на Рождество и на Пасху электричество горит всю ночь, верно, ожидая крестного хода. Католик жаловался, что, когда он хотел помолиться в соборе Александра Невскаго, откуда-то выскочил высокий худой человек с черной бородой, всклокоченными волосами и немного косящим глазом и прогнал его вон. Может быть, это был Журавель, здешний ворон, или церковный сторож, или старший конюх.

        Цирк в нашем городе построен в 40 шагах от вышеупомянутой церкви. Сегодня там идет программа "Веселые слоны". (Дальше приписать про поход с дядей Владиком.)

        Саша Пиоаов, сын священника, организовал хэви-мэтал группу "Кожаные рясы".

        Когда мне не исполнилось еще 14-ти лет и на моем лбу выступили угри, с ужасом я понял, что они начали складываться в клеймо Зверя.

        Когда у моей тети перевернулась коляска и опрокинулась на нее, младенец тоже упал в снег. От ужаса несколько мгновений моя т. не могла пошевелиться и видела несколько фигур медленно проходящих мимо людей.

        В войсках, ожидая приезда генерала, весной приклеивают листочки к веткам деревьев, а зимой придают сугробам форму кубов.

        С определенного возраста я начал рисовать женщин в тетрадках, в полный рост, как в книге Платена "Новый способ лечения" или с картинки "Адам и Ева", до шести на одну страницу. Они выходили с мужскими плечами и лицами. Алеша Кичигин в таком рисовании больше преуспел. Путем соединения точек он изобразил лежащую женщину, с огромной вульвой, ягодицами и сосцами, как во времена промискуитета, но, кажется, без головы, на весь разворот тетрадки в клетку.

        Книга Платенъ осталась после пожара в доме на Каменке. Дом полностью выгорел. Осталось еще два альбома фотографий. Остальное выкрал мой дядя Владик.

        Бабушка рассказывала, что когда-то давно в старом зоопарке был индийский слон. Она помнила, как его вели по улице. Теперь нет уже и зоопарка. Он помещался в простенке между домами, но был глубиной в целый квартал. Одноэтажное здание, беленое синькой, с одним прокоптившимся окошком, с тройным стеклом. В зоопарке был полумрак. Вольеры находились вдоль стен с внутренней стороны. И одна в середине, вроде фонтана. В ней плавал бегемот.

        Обезьянник и террариум помещались в двух соседних комнатах. Там горела масляная лампочка. Звери сидели в клетках, размером с коробку, как в шкапу. Они верещали, орали, они скрежетали, словно кляузы и ябеды. В темном столе, размером с биллиардный, ползали змеи. Кажется, там же сидели куропатки и индюки. Водоплавающие с клювами красными, как огарки, плавали в клетке на улице, в глубине. Рядом сидели грифы, бородавки которых напоминали пизду. Казалось что у пеликана во рту полно серебра. Клетки располагались не на цементе, а как бы на пепле. Кажется, было еще колесо фонтана, на дне лежали разные монетки, как в вечном огне. Росло несколько кленов, таких же, как в городских парковых аллеях.

        Мои дядья носили костюмы туберкулезного цвета, купленные еще после войны.
        Они надевались на похороны, девять, сорок дней и на полгода. Застегивались на все пуговицы. Рубашки были обязательно белые, с крахмальными воротами. Такие же пуговицы были на подушках.

        Слово "Царствие небесное" можно было услышать только на по́минках. Обычно поминки происходили в теплые дни, когда солнце жарит через стекла. Свет падал на тарелки, была видна каждая рисинка, каждая изюминка. Вино было сжато в банках с толстыми стеклами, как ячмень в глазу была боль, как имбирь. Сравнение "земля будет пухом" было непонятно вплотную. Вроде бы никто не верил в Бога. Уж точно, никто не поминал его всуе. Он был втуне. Тогда еще помнили слово Царствие. Его не нужно было понимать.

        Перегородки между ушными протоками поколений были перегорелыми. Каждое сознание было отдельной изоляцией. Но общий провод бил током так, что дневные впечатления, облака, поцелуи и прочее, короче – ощипанная курица-жизнь вскакивала, как ошпаренная.

        Я думаю, что Бог тогда еще не умер. Как не помер и цветок померанца. Он еще жив. И он будет сидеть как финка в Вашей глотке.

        На старых географических картах, которые полуобвисали на стенах, как когда-то георгиевские кресты на теперь истлевших лентах, вокруг земных полушарий были впечатаны смешные схемки животных. Так фенек смотрит гречневым зернышком зряче на феникса. У моего друга Антона недавно была такая, но он скоро снимет ее, а потолок его комнаты, где будут жить его дети, покроют новые смешные грибочки на обоях.

        Берите камень, нож или бомбу. Это надо повторить еще раз, еще раз.

        Восстание сумасшедших домов. Восстание пятых школ, восстание калек, восстание Силезских ткачей, восстание новых луддитов против люддей. Восстание мельничных колес, печатных машинок, "Побед", горбатых "москвичей", Як-3 от тонкой пластинки жиллетта по павлиньему пищеводу. Избивайте бомжей! Убивайте фарцовщиков, перворазрядники, убивайте мастеров! Готовальни, хулахупы, паяльники в ход. Берите камень, нож или бомбу.
        Восстание потустороннего мира против скользкой суки-жизни.
        Лапландка и финка.

        Лариска Тарасова и мой брат Максик были очкариками. Для мальчиков на четвертом этаже школы был "вытрезвитель". "Вытрезвитель" находился в туалете. Очкариков волокли туда всем классом, так что их головы болтались между плеч школьного пиджака. Там их, вероятно, били; не издав ни звука, они претерпевали издевательства и поругание. Когда я учился в третьем классе, а мой брат в четвертом, ему уже выдали пионерский галстук и значок. Потом "вытрезвитель" исчез.

        В свою очередь, в нашем классе была игра в "фотографов": 20 человек на переменах носились в разные стороны по коридору, делая друг над другом "чик-чик" пальцами. Эта игра продолжалась тоже только один день.

        Большее распространение получил "конный бой". Более слабые садились на спину самым упитанным и сильным и стремились свалить всадника наземь. Обычно побеждал "двойной конь" – крепыш на спине крепыша. Либо вариант "малыша" на "быке". Малышей в нашем классе было двое: Классен и Белый.

        В школьной библиотеке Тамара Сергеевна, библиотекарь: женщина, больше напоминающая скалку, с несколько щучьей, огромной головой, Женщина-утюг, разжигаемый огнем, в зеленом платье морской волны, проводила "чтение". Один раз нам читалась книга против "баптистов", творящих непотребные зверства, вплоть до распинания детей. Кто-то убрал у меня стул, когда я отвечал, после чего я под общий смех больно ударился копчиком, "сев на пол".

        Другая Тамара Сергеевна была медсестрой, похожей на Пчелу и на Пасечника. Помню ее глаза, как будто через сетку для общения с пчелами, улей глаз, сетка от прокаженных.

        Сугатов, Золотов, Селенков, Брындин, два Пономарева, Орсич, Таборкин, Таранков, Бахолдин, Вовчик Жилин по прозвищу Булик, зэк Третьяков, Коровина, Столярова, Смахтина, Рябцева, Грачева, Зарина Макиян, Тонин, братья Моисеевы, братья Вольфы.

        Я помню, как однажды на базаре увидел двух азербайджанцев. Когда они сняли пиджаки в крапинку, оказалось, что у сорочек отрезаны рукава и от плеч видны красно-черные руки. Кажется, это называлось манишками. Один из азербайджанцев снял с шеи бумажный воротник и выбросил в черную трапециевидную урну.

        Грузчиков почему-то называют "грузинами". Грузином также называл Т.Тонин (а за ним и весь класс), вздорный, кудрявый, нахальный хохлянчик, галстук "бздыньк", моего соседа и друга Даню Соколова. Они кричали: эй, Грузин! И от бешенства на смуглом Данином лице веснушки становились белыми, а в углах глаз и рта показывались мелкие морщинки. Я хотел сказать младшеклассникам на год, что он никакой не грузин. Хорошо, что не сказал.

        Урны были следующих видов: в форме цветочной чашечки, крашенная серебрянкой, такая же в форме колокола; перевернутым буём; на ножке, напоминавшей начищенный сапог или галифе, урны-пушечки. Потом появились мусорницы из жести, синие и зеленые, такие видно издалека.

        Лампы: белые круглые, словно луны по нескольку в ряд, такие же поменьше, лампа теллурия, наводимая на глобус, "синяя" лампа, лампа "лампацон".

        Когда-то над нашим подъездом горел ночной фонарь, как черная шапочка тайца. На улицах, через каждые двадцать шагов – фонарные столбы из алюминия, днем похожие на мертвый рыбий глаз, а ночью на нимб, на одуванчик.

        В солонках, в буфете большой библиотеки, сделанных из донца пластиковых бутылочек из-под воды, завелись нереиды.

        Библиотека соседит с котельной: еженощно часть тиражей сжигается в топке.

        Три фамильные рюмки из мельхиора, позолоченные изнутри: первая – стопка, пунсон с золотящимися, как дождинки сквозь тучу, виноградною кистью, лимонами, сливами, язычками пламени, размером с гульку, на треугольнике ветки, как птичий след на снегу, в хрусталике вспышки, сильвер, гельб. Вторая – как оловянный солдатик, или канонир, не больше канарейки, – на ней земляника. Третья – с шишечкой возле подставки, с тонкой талией, на высокой ножке, сама размером с адамово яблоко. Что если потереть их содой. Сейчас – кое-где они гладкие совсем, померкшие пунцовые, словно повенчанные с безуханными нарциссами и гвоздиками, не первый год стоящими в них.

        Мой прадед Яков Семенович и баба Саша жили в городе Троицке, в своем доме. Мать бабы Саши совершала пешком паломничество ко Гробу Господню. Нина Яковлевна, сестра моей бабушки, говорит, что дразнила ее, называя сумасшедшей. Когда начинался дождь, четверо детей, деда Вася, баба Зоя из Риги, баба Нина и бабушка Мария Яковлевна выбегали на улицу и кричали: "Дождик, дождик, перестань, мы поедем в Берестань!"

        У дедушки Виктора Вениаминовича была такая игра: за обедом если подавалась курица и кому-то попадала ключичная косточка, то такой человек говорил: "Давай поломаемся". Каждый из двух игроков брался одной рукой за ответвление кости и тянул на себя. Кость преломлялась, но никогда посередине, и тот, у кого оставалась меньшая часть, говорил: "Бери и помни. Тебе на память, мне на камень". Косточку нужно было носить с собой и в тот же день подойти к игравшему и показать ее со словами: "Бери и помни". Если он пребывал в задумчивости, или по рассеянности, или от неожиданности не находился, что сказать, а именно: "Беру и помню", и не показывал косточки, то считался проигравшим.

        Когда Януса спрашивают: "Как дела?" – то она отвечает: "Как сажа бела".

        В 1906 году мать Моисея Иосифовича Рижского принесла домой две монетки с парковой скамейки, говоря, что их послала голубица.

        Вспоминаю чудесную игрушку: она была размером с икону, в плоской коробке под стеклом, по бокам были приставлены биллиардные жерла, которые катали железный шар, сглаживая его. Нужно было попасть им в лузу, с циферкой и картинкой сверху. Лузы располагались по своду или как в пирамиде. На картинках были изображены птицы, звери, короны, мантии, щеголи, черепа.

        В седьмом классе появилось новое слово "щегол". Надо было сказать: "Ну ты щегол", – и потрепать по щеке. Потом "щеглом" стал называться какой-то один человек, кажется, Сережа Огоренко.

        Про его мать учительница Алла Владимировна говорила: посмотрите, какой толщины коса у Сережиной мамы. Еще она рассказывала, что раньше женщины, чтобы быть красивыми, купались в парном молоке.

        В третьем классе сказали на "Чтение" принести свою любимую книжку. Я принес "Зверобой" и сказал, что моя самая лучшая. Лена Кокушкина, та самая, которой я в детском саду подарил зеркальце с белым ободком, ответила мне, назвав по фамилии: ты, Иванов...

        Дома говорили, что девочек надо защищать. В школе сказали: "бабий заступник".

        Лет до шестнадцати я ни разу не сматерился.

        В третьем классе я боролся на льду с самым популярным героем: Пономаревым. Он и тогда уже казался седым. По-моему, отец у него пил и избивал мать. Начиная с четвертого класса, у него пошли двойки, двойки и двойки. Но учителя его жалели, и его мать жалели тоже. Не оставили на второй год. Так вот я боролся с ним возле забора, и он должен был одолеть, вестимо. Так вот, Сережа Огоренко дал мне сзади подножку. А Пономарев положил меня на лопатки и не давал пошевелиться. "Сдавайся", – он сказал. От детского гнева и бессильной жалости я плюнул ему в лицо, как поступил бы на моем месте Пушкин. Ответ последовал незамедлительно. Ну чё, всё. Встав, побежал к "предателю" Огоренко, сшиб его с ног. Никто ничего не понял.

        Вадик Мошкин, Дюша Панов, которого Леша Кичигин стал позже звать "панкой", Ваня Былым и Вадик Иванов жили на улице Железнодорожной. Их, похоже, не взяли ни в 9-ю, ни в 33-ю школу. Они ходили через эту самую ул. Железнодорожную, потом еще под тоннелем из фиолетового углевидного гранита, потом через саму железную дорогу, где был тот же гранит и пахло гарью. Потом им надо было перейти через пару небезопасных дворов, в одном из которых жил Илья Третьяков, на класс старше, и второй Пономарев, Пономарь из А-класса. В их доме Железнодорожная 20, багровой девятиэтажке, жили еще две девочки: Наташа Коноплева, которую после стали звать Конопелью, и Оля Смирнова – мои две подружки по "площадке".

        Вадик Иванов стал моим другом – вероятно, из-за фамилии. Однажды ему хотели поставить два за неподготовленное "Письмо", а он отказался показывать дневник. Весь класс стал вырывать его у Вадика, а он уперся локтями и ногами в парту, страшно покраснел и дневник не отдавал. Я как заслуживающий "примерной" оценки за поведение сказал ему как друг: "Вадик, ты должен отдать дневник". У него дома была страшная книга "рассказов в картинках" – "Большой Тиль", где главного героя в конце убивают тремя белыми мячами в грудь, а кровь непохожа на кровь, она малинового цвета.

        Босак, которого я знал еще по детскому саду, где воспитательница, Ирина Грибельная, девятнадцати лет от роду, пеленала его в зеленое с белым, маркое одеяло, нашел в нашем классе своего друга Силитирского – Селитру, Славяна, и свое прозвище "Бичуня". Селитра не звучит для меня как Синатра.

        Появление Усочки.

        В четвертом классе, который тогда был промежуточным между начальной и средней школой, на годовом вечере нас учили "делать комплименты". Вова Золотов сделал комплимент мне. Он сказал: "Витя, какой ты хороший, какой ты красивый, ля-ля-ля-ля-ля!"

        Родственники обступают больного плотно, как марля. Его кладут в больницу, расположенную где-нибудь незаметно там, где была окраина сороковых годов. Подозревают, что он может сгореть от рака. Его вроде бы подлечили: например, печень, где была опухоль, выздоравливает. То есть теперь вместо печени у него просто дырка. Каждый день он обнаруживает у себя новые болезни и одновременно как бы не знает о них. Как и не узнаёт своего тела. Он не хочет, чтобы его видели в таком виде. Ему-то говорят, что его положили для дальнейшего обследования, посадили в поезд дальнего следования. Семейный врач, если есть такой, сообщает по секрету, что ему остается жить один, два месяца. Можно ошибиться минимум на неделю. Но нет ему срока и на три часа.

        Возле бойни Мясокомбината дома́ с непропорциональными лестничными пролетами, со стоптанными ступенями, точно наледь. Стены там как из пемзы, они уже даже не мажутся. На окнах – цветочные горшки кирпичного цвета. В таких домах живут одни старики.

        Отказался пойти с классом на экскурсию в Дом престарелых. Учительница после рассказывала, всплеснув руками, словно бальзам для сердца.

        Сперва рисовали план местности, с помощью значков. " " " – обозначало болото. Потом отправились в поход в бор.
        Помню лесные туалеты с дырками между отделениями.
        Сережа Огоренко сказал, что видел Коноплеву.

        Самые старые дома, из потного кирпича, – мыловарня, бойня и казармы, 1908 г.
        Не считая того, что было вокруг ЖД.

        Когда на мыловарне варили мыло, было слышно всем, в зависимости от Розы Ветров. Собачники разъезжали на синем фургоне, чтоб он им встал горбом, кость в горле, и горлом кровь.

        На площади был Цветочный магазин. Он был на первом этаже в угловом парадном подъезде гигантского шершавого здания. Была только наружная дверь. Над пятью ступеньками в высокой комнате сразу начинались цветы в горшках. Был полумрак оранжевой пыли, запекшейся крови. Продавались: аспарагусы, гортензии, петунии, бегонии, розовые, фиолетовые, белые фиалки.

        Когда в наш город приезжают французы, первым делом бегут к памятнику Паровозу, восклицая: так вот он, Трраннссибберрианн!

        У Гавриила Асклепиевича Темишоарова, 1914 г. рождения, появился двойничок: сын священника, молодой В.Треморов, 14-ти лет поступивший в университет. Юношеский сколиоз в его исполнении точно соответствовал поклону высокого, сгорбленного благородного старика, с широкой костью и взглядом, от которого зимой влет падали птицы.

        Дед моей кузины Иры был краснодеревщиком. Мебель его изготовления все еще стоит в каких-нибудь тайных домах. Его жена, Нина Андриановна дала детям имена по тогдашней моде: Альберт и Эдуард. Похоже, в нашем роду все же не было немцев. Альберт в 14 лет изготовил из системы ящичков и стекол фотоаппарат, потом работал оптиком на НЭВЗе. Дядя Эдик был в прежние времена штурманом на кораблях дальнего плавания в Тихом океане, побывал в Сингапуре, на всех островах Желтого моря и Малайского архипелага. Выйдя в отставку, с семьей перебрался в Судак.

        В Судаке есть татарский квартал. Татары там все черные, как черти в Преисподней, живут в мазанках, а дороги мостят галькой. Один из них, когда хотел познакомиться с горожанкой, спросил ее, умеет ли она готовить, прясть и доить козу. Веселая болтунья, она недовольно примолкла и покосилась на него. Говорят, что в прошлом или позапрошлом году там была поднята какая-то буча, ночью была громкая перестрелка, но потом все утихло. Залив Судака очень большой и красивый, тянется миль на 40 и весь изрезан бухтами. Похоже, Хлебников наврал, что переплыл его.

        Когда-то я сидел у Януса, в дверь позвонил Музыкантов, но она ему не открыла, уж очень он словоохотлив, рассказал бы, как участвовал в конном пробеге, рассказал бы, что слышал настоящий кларнет, что против него воздвигают небо и землю, да не открыто, а тайно, как он сблизился с коронованными алхимистами.

        Вспомнить как можно больше, и при этом как можно меньше выдумать.

        Беднейшие деньки, воспоминания – тоскливые, словно восковые фигурки, speculum mordacis, Sancta simplicitas, carnifex longitudinis, ad hoc tua messis in herba est, словно оправившись от тяжкой болезни, буду глядеть в тебя, пока твоя жатва еще в цвету, страж долготы, павшая тень, Фрол Флор, кроличья лапка, узловатое зеркало, мертвая зыбь.

        – Мышка-норушка,
        Где же ты была?
        – В часовенке.
        – И что делала?
        – Ткала
        Кружева.
        – Для кого?
        – Для дамы из дворца.