Началось это с того, что Ва, хитрый до наивности, оказался по колено в гречневой каше. Он стал вдруг уменьшаться, как снег. Чтобы не скрыться под столом, оперся на его крышку. Сделал с поразительной легкостью стойку на руках: ведь сила у него осталась та же, даром что тело провалилось вовнутрь себя. Потом решил взлететь, раз уж все так хорошо началось, сильно оттолкнулся руками, взмыл – и приземлился ногами в блюдо, в горячую липкую кашу, но не обжегся: ведь чувства у него остались те же, чего нельзя сказать о фигуре.
        Ва пошел ближе к краю посуды, туда, где каша холоднее, плюхнулся в нее со счастливым отвращением и задумался о Журчалке. Через несколько минут этих приятных вдвойне, от редкостного положения, мыслей он пришел к выводу, что внезапно вошедший, несомненно, его осудит, не поймет и растопчет, как полуденного крота.
        В следующий раз Ва задумался о Журчалке, когда был пьян и смотрел на наличник. "Журчалка ночью собирает бисер", – сказал он. "Она ведьма, она пьет у кроликов глаза!" – ответила ему пьяная похотливая Грета. И видно было по лицу ее, что она, Грета, тоже непрочь отведать кроличьих глаз. За это он любил трогать Грету.
        Потом Журчалка приснилась ему. Такая, как есть, ноги полные, зубы, два из которых кривые, платье и подол. Он порвал на ней бусы. Она стала собирать их шары. Ва подумал, что это совсем не бисер.
        Вечером два мальчика мучали Журчалку на выпуклом углу. Они ее щупали и хотели. Ва шел с палкой, и они испугались его. Журчалка вырвалась и медленно ушла. Позже вечером она явилась опять, огляделась. Никого не было. Она поцеловала Ва ногу и жадно укусила его за палец; пошла кровь. Потом была такова.
        Ва не мог думать ни о чем, кроме Журчалки, и пошел ее следить. Он не верил никогда, что на лугу ночью есть бисер. И не верил в ведьм. О происхождении же бисера думать – стыд и неверие, страх и воздух. На лугу была Журчалка и был бисер. Ва крался за кустами, чтобы она не заметила. Он набрал немного бисера. Весь бисер был на лугу, а за кустами только брызги.
        И на другую ночь опять. На луг пришел третий. Это был Коля. Ва встал во весь рост и сказал, что место занято. Коля испугался. Подошла Журчалка, сильно плюнула Коле в лицо, а Ва в лицо плевать не стала. Утром Ва продал бисер.
        Вечером Коля, Журчалка и два прошлых мальчика долго его били. Журчалка ушла ужинать, а Коля все допытывался, где Ва взял бисер. Ва сказал, что ему дала Грета. Ночью Коля прокрался в дом Ва. Тот лягнул его ногой. Коля притворился, что не заметил. Он лег рядом и стал рассказывать, что Журчалка – мужчина, только переодетый в женское платье, так родители его хотели девочку, что заставляли носить девчоночьи косынки. Потом Коля просил сделать ему хорошо. Получив отказ, нехотя удалился. Только Коля вышел, в окно над кроватью вломилась Журчалка. Она плюнула Ва в лицо и убежала.
        Утром били Грету и спрашивали у нее про бисер. Грету бить было приятно, и все зашли в этом очень далеко. По очереди стали на нее мочиться, чтобы сильней обидеть. Грета не плакала. Ва наблюдал издалека. Может быть, Грете нравилось? Ва ударил ее несколько раз. Потом Журчалка стала мочиться стоя. Ва видел ее со спины и ничего не успел понять. Вечером, засыпая, он сказал вслух: "И все-таки она женщина". Потом загрустил на весь сон.
        На следующую ночь Журчалка заметила, что он ее следит, и сказала ему такое, что Ва навсегда перестал ходить за ней.

        "Все, хватит!" – выдохнула Журчалка, стряхнув с себя надоедливых и немытых подростков. Она поправила подол, пошевелила верхней губой и направилась к дому Ва.
        Ва и Грета играли в головастиков. "Грета, золотко, – сказала Журчалка, просунув руку между ног Ва, – поживи где-нибудь еще, а я пока поживу здесь!".
        "Хорошо! – ответила Грета, – Я пойду к Лидочке с Лиличкой или Павлу с Колей и стану там третьей-лишней". Она осторожно закрыла дверь и пошла через плоскую, желтую и покатую улицу.
        Ва и Журчалка сходили на откос, поели рыбок и приклеили картинку на холодильник. Ва было немного боязно. Мысли о Журчалке ходили в нем, как раки в воде. "Пора приступать к личной жизни!" – предложил Ва, и Журчалка кивнула ему конопатым лицом. Она связала Ва и закрыла ему лицо платком. Ва хотел видеть и знать, но она сделала ему хорошо, и он перестал хотеть. Она сделала это ртом, и Ва ничего не понял. Потом на лицо Ва села женщина. "Так вот оно что!" – подумал Ва. Но не тут-то было. Журчалка сдернула платок. На лице Ва сидела свирепая, красноглазая Грета, и третий, кроличий глаз стекал у нее с языка. "Мочись ему в рот", – крикнула Журчалка, и стала пить вместе с Ва.
        Грета развязала Ва, и они долго катали одетую Журчалку по полу, пытаясь заняться ею насильно. По лицу ее было видно, что несколько раз ей становилось хорошо. Ни Грета, ни Ва так и не добрались до ее живота.
        Грета и Ва разозлились на нее и занялись друг другом. Журчалка трогала их в это время и страшно хотела. Ва было жалко ее и больно от сложного желания, но Журчалка так и не изменила себе.

        Ночью Ва кого-то любил, а к утру забыл, кого. В памяти поселилась девчонка с лошадиной головой и норовила укусить Ва за духовное плечо желтыми большими зубами.
        Ва вспоминал, вспоминал, но осмелился вспомнить лишь кусок безличного бедра с плотным белесым оволосением. Ва решил, что придется спать теперь со всеми по очереди, пока тайна не откроется сама собой. "Думай, что хочешь, – сказал он Грете, – а я пошел вступать в связи, чем бы это ни кончилось!"
        На дороге лежал Коля и растирал свой живот половиной тыквы. Ва поклонился и вымолвил: "Ты просил кое о чем, я раньше не мог, а теперь пожалуйста!" "У Павла нет ни одного волоса, и родинка на мизинце!" – мечтательно произнес Коля и отвернулся от соискателя.
        В липкой жиже серого цвета Ва обнаружил Лидочку и Лиличку. Они держали друг дружку за лодыжки и перечмокивались. "Прекрасные знакомки, волосатые и не очень, – обратился к девицам Ва, – у нас имело место быть, продолжить не желаете?". "Можешь пососать нам пальчики, – ответствовала Лиличка, – только самые кончики." "Блядь лысая! – завизжала Лидочка. – С кем захочешь, с тем и пляшешь!" Девочки схватили друг друга за волосы и утонули в серой луже.
        Ощутив безнадежность предприятия, Ва решился на страшное. Он вышел на площадь, где всегда было полным-полно человечков, и выкрикнул: "Люди, люблю и хочу вас всех, подходите, как пожелаете!" Никто не подошел, а все стали шушукаться. Самый маленький и неопытный человечек из всех подошел к Ва и шепнул ему потихоньку: "Беги скорей! Они станут бросать в тебя палками!"
        Ва убежал ,а маленького человечка забросали палками, как предателя.
        Ва пришел домой и уснул без любви, озадаченный.
        На следующий день его поймали и любили у пруди по очереди. Сначала ему было все равно, и только под конец стало приятно. Он вернулся домой и все думал: "Чего это они?"

        За окном грохотнуло. Ва посмотрел на пол, Грета на потолок. "Только бы не Павел", – сказал Ва. Грета представила безволосого человека и потихоньку заплакала. "Не плачь! – сказал Ва. – Я пойду посмотрю и скажу, что это не он".
        Дверь открылась сама собой и впустила Журчалку. На губах у той была кровь, на ступнях мох, а за спиной парабеллум. "Спокойно, – крикнула она. – Я больше не владею собой, но владею вами, немедленно оставьте мои владения".
        Грета и Ва спаслись через окно и полночи просидели в камышах, обнявшись. Еще полночи они ходили у стены своего дома и подслушивали. Внутри пилили древесину и кусали девочек за ноги. Ва и Грета уснули на задках, напуганные до особого весеннего счастья.
        Утром они осторожно проникли в дом через чердак. На окнах были новые занавески и цветы, в кофейнике горячий кофе, доски на полу оказались совсем чистыми, а сушеные пяточки под потолком висели в шахматном порядке.
        Ва и Грета аккуратно поцеловались и обрадовались, что кошмар кончился.

        Ва очень боялся детей и потных бабушек, но еще сильнее он любил достигать того, что ему сначала было не по плечу. Добравшись до непоплечного, Ва обретал ржавую сталь в голосе и свиную кровь под языком, становился вдруг мрачен и терял всякий интерес к достигнутому.
        Сухой из-за лета Ва сидел над бескорым стволом и наблюдал муравьиную нитку. Нитка шла справа налево. Краснея от натуги лицом, Ва пытался изменить вектор их движения на сто восемьдесят градусов путем соответствующей мысли. Приличествующая случаю мысль не лезла в череп, и муравьи в нитке плевали себе на оказываемое ментальное давление. Ва обиделся и задавил парочку для острастки.
        Откуда ни возьмись взялась Журчалка. Она задрала подол до колен и показала Ва коленки. "Два петушка!" – подумал Ва, и муравьи пошли, как по команде, слева направо. "Два петушка два!" – подумал Ва, и нитка поползла справа налево.
        Журчалка перестала задирать подол и начала кивать головой справа налево. "Всё назад," – только и успел подумать Ва, тихий ужас охватил его плечи. Журчалка стала махать головой слева направо и заткнула подол между бедер. "Пускай всё будет просто хорошо!" – подумал Ва. "Зануда ты!" – сказала Журчалка, покраснела и ушла. Ва укусил муравей, и он сел подумывать о взаимосвязях.

        "Ах да, я видела чудовищ у пруда," – всхлипнула Лидочка и шибко зажмурилась. Лиличка обняла подружку за щиколотку и прошептала: "Чудовища, чудовища, это то, что я предвкушала уже шестнадцать недель". Девочки поцеловались. Журчалка присела на колени к обеим и попросила о подробностях. Коля и Павел ошалело глядели друг на друга. "Чудовища, их много и они в воде", – уточнила Лидочка. Ва возмутила её безапелляционность.
        – Это были лягушки! – сказал он.
        – Перо блошиного хвоста! – оскорбила его в ответ Журчалка.
        Коля и Павел достали ножи, и Ва пришлось убежать. "Значит это были цапли!" – крикнул он на прощанье.
        Ва прятался за кустами и наблюдал за тем, как все следили за чудовищами. Сам Ва никогда чудовищ не видел и не верил, что они могут быть увиденными. Может, Лидочка и подглядела одно случайно, и то весьма сомнительно.
        Все показывали на чудовищ пальцами и кричали: "Какие они чудовищные, эти чудовища! Какие зубастые, а какие в цветочек!" Ва стало обидно: "Они так видят, а я – так нет".
        Целый месяц Ва в кустах работал над собой. Он отрастил волосы на ногах и совсем ничего не ел. На коленках у него появились черные корочки, а в спине красное створчатое окошко, не больше наперстка. И тут он наконец увидел чудовищ. Всё вокруг буквально кишело оными. Они чудно скалились и вели продолжительные злые беседы. За каждым персонажем находились чудовищного вида существа. За кем по три особи, а за кем и по пять. За Журчалкой пряталось их целых восемь.
        Ва возгордился и завернулся в материю. Он стал ходить гоголем по округе, говорить в рифму и повторять отрывки чудовищных бесед. Всякий отдавал ему свой завтрак, а он съедал один, брезгуя приношениями. Ва рисовал чудовищные линии углем и смеялся над зазевавшимися прохожими. Он не дружил ни с кем, только спал с кем-нибудь время от времени. "Я вижу чудовищ везде, а они только в пруде, точней, у пруда, и то не всегда!" – так думал Ва, и суждение это было глубоко справедливо.
        Однажды, сидя на берегу, Ва ощутил, будто что-то ему надоело. Он плюнул в чудовищ, они обиделись и ушли навсегда. Ва стало хорошо: "Без чудовищ, – подумал он, – все не такое чудовищное. Без них все наивно, просторно и пасторально, а с ними душно, как в конюшне".
        – Это был поступок! – погладила его Журчалка.
        А Лидочка принесла Лиличку на ручках. Такова была его творческая биография.

        Эм имел недостаток, он был грязный человек, отчего и мылся ежечасно.
        "Вон идет Эм!" – сказал Ва и пощупал Грету. "Эм интересный человек, – ответила та, – чем ты объясняешь, что он нечист?" "Ты валялась в его грязи с ним в обнимку", – Ва злился и пыхтел. "Да, и хочу еще!" – визжала полоумная Грета. Ва не отчаялся, но испытал любопытство.
        Утром Эм, бубня, семенил в лес, Ва за ним, а его друзья следом. В чаще Эм отломил стебель чего-то и стал пачкать себя его истечениями. Испачкался весь и поспешил к речке мыться. Ва и друзья навалились на него и связали. Ва отобрал стебель, пощупал сок и сказал: "Это не грязь!" Эм лежал ничком. Ва желая проверить, засунул палец Эм вовнутрь. Палец был в чем-то: "И это не грязь!" – сказал Ва и задумался накрепко, стоя на коленях над связанным грязным человеком. Эм ничком улыбался.
        Ва как-то нечаянно стал играть в себя и сделал себе хорошо. "И это тоже не грязь", – думал Ва, размазывая ладонью по спине Эм свои последствия. Эм улыбался, ему нравилось. Ва оставил его так и ушел домой, похвалиться результатами эксперимента. Грета удивилась и тайком просочилась в лес.
        Не дождавшись ее, Ва лег спать в чулане, где пахло мышами и хлебом. Ночью пришел Эм и порубил топором все простыни и доски на постели Ва. Следя за этим делом в щель, Ва думал, за что же Эм так его ненавидит. "Эм просто грязный человек", – успокоил себя Ва, не придумав ничего лучшего.

        Однажды Ва обнаружил себя голым на опушке. Было тихо, только тикала птица в узловатых вещах наверху. "Раз я не могу идти по деревне в другом виде, то придется идти в этом", – решил Ва и претворил решение в жизнь.
        В жизни все оказалось куда опаснее, чем на опушке.
        Все жители толпились на пятачке и смотрели на него, как на воду.
        – Сирф кондовый! – крикнула Лидочка и бросила в него камень.
        – Голый, квелый, дай фенола! – Журчалка принялась больно дергать его за волосы на животе.
        – Давайте помнем ему ступни! – крикнул Павел. – Чтобы он не ходил здесь больше.
        Коля мчался из-за угла, таща на спине плуг, с целью поставить его на Ва.
        Ва вдруг понял, что люди хотят обезопасить себя от него, и не успокоятся, пока не обглодают все мясо с его голеностопа.
        Ва оторвал Павлу волосы, положил их на лицо Журчалке, так что она на время ослепла, опрокинул Колю и, толкая плуг впереди себя, бросился наутек. За ним оставалась вспаханная борозда, неудобная для преследователей свидетельница его позора и торжества.
        Ва отдышался и поглядел в окно. Там было удивительно. Все, кроме Журчалки, прогуливались вокруг голыми, да и у нее платье было отрезано сзади. Ва сначала это очень удивило, а потом согласился с видимым. Ведь жизнь иногда превосходит странноватостью самые томительные закутки нашего воображения.

        Ночью Ва видел во сне улыбку и порок. Улыбка была тертая, а порок блестел, как монета. "И к чему мне такие видения?" – задал Ва Лиличке вопрос. "К яме глухой и холодной пропасти", – с плохо скрытой похотью ответила та, и все пальчики на ее ногах шевелились.
        Наутро, выбираясь из пропасти на травку, Ва размышлял, что неплохо было бы Лиличке пальчики-то пообстричь.
        И как можно такие недобрости в снах смотреть. Видал Ва во сне плес и лес и еще пса плоского, как рыба в воде. Вода журчала, Ва задумался о Журчалке и не заметил Лиличку. Та подняла лысую голову из травы и пропела: "Сон твой к чудному времяпрепровождению бесконечному!" – так прошептала она патетически и ножку голую показала с шевелящимися пальчиками на оной. Ва бросил злобный ботинок в сторону Лиличкиного личика и, что не попал, расстроился.
        Очнувшись от чудного времяпрепровождения, дрожа и повизгивая, брел Ва по околице к Лиличкиному личику за наличником. Встав на коленки перед окошком ее, спросил он: "Скажи мне, червоточина, к чему все мои безжалостные приключения?" – "Как во сне друг друга любить будем", – ответила Лиличка и втянула Ва за наличник.
        Они прожили четырнадцать дней счастливо, и каждый вечер Ва умирал от бессонницы. Потом вернулась Грета и прекратила все безобразие, сказала, что спать надо.

        Тиминито тукатело лититками по тенту. Журчалка окерилась и помянула: "О себе ли петикуюсь менясото ричками люпирать мано!" – "Маношка шишкова", – люковал Ва, кирасуя мокрусенько. Павел и Лидочка, люкая, лакали томилки для поминутных хорошестей.
        – Осьми, ликаново и патикай капир беспалочно. – Ва голинул.
        – Тили не тили, липо мое правое. Томилку не крою и не выкрою.
        Ва мамитромил Журчалку и перешнул против кечемета. Журчалка щавкнула и окаюнилась. Лититки киковали еёные галюнки, а сомитки осертились на помочки. Павел скрунул липки и крунул коправу Ва.
        – Осеми коправу мою, – Ва широтел. – Коправку мимикруй.
        Лотко помоло махло.
        Так что лес пёсом, а лось плёсом, оттого все так и выходит.

        Желтые камыши издавали на ветру свой шорох. Темная ночка уже давно завершилась, и теперь был желтый до синевы день. Ва и Чур всю ночь шли через колючие деревья и теперь вышли на высоченный косогор.
        Огромные сиреневые вислокрылки падали со свистом в полыньи, где в их обвисшие крылья впивались толстомясые Cimicidae Lectularius в надежде найти прозрачные покрывала для своих брюхатых невест, но и они в свою очередь падали жертвами агрессии быстрых Notostirae Eraticae с вытянутыми вперед и раздвоенным на конце лбом. Таковы были здесь натуральный обмен и транспирация.
        – Зафиксировать транспирацию! – приказал Ва.
        Чур достал из рюкзака дорожный блокнот в полтора человеческих роста и тщательно оформил наблюдения при помощи авторучки с гелевым стержнем. Лицо Чура потемнело.
        – Командор! – произнес он. – Темной ноской нас предали туземцы и оленеводы. Носильщики износились и нас некому нести дальше.
        – Странно, – ответил Ва. – Как это я не заметил.
        – Но это еще не все. Они сбежали в Невермор, прихватив с собой нивелир, локомотив и каннабис. Нам остался только ликоподиум, а с ним недолго и соскучиться.
        – Не впади в уныние! До Балтрушайтиса не более четырехсот суток пути.
        – Но по пятам за нами идет банда бородатых, и на плечах у нас шестнадцать пудов научных сокровищ.
        – Не у нас, а у тебя, это утешает. Держи ухо пулеметом. Доберемся до Передоза и сядем писать роман для мальчиков.
        – Но коллекции!
        – Сейчас важны не коллекции, а спуск с косогора. Приказываю не свернуть себе шею.
        Ва сел верхом на рюкзак с блокнотом и по руслу мокрого ручья скатился вниз, как на санках.
        – Генерал! – крикнул ему сверху Чур. – Чего Вам не хватает, так это доблести. Смотрите как надо.
        Чур хорошенько разбежался и сиганул с косогора вниз, покатился по склону, оставляя на валунах клочья одежды и детали организма.
        – Приказ выполнен в точности, – доложил переломанный пополам Чур, бешено вертя шеей.
        – Хвалю за храбрость в период исполнения! – Ва осторожно вытаскивал у него из позвоночника улыбающегося зоофита и приклеивал отломавшийся кусок ребра сокос Acer Plotonoides.
        Шесть часов шли они мимо двух оранжевых пятен Двупятнистого Хилокоруса, когда трехобхватный стебель рододендрома, перекусанный чешуйчатокрылой Saturnia Pury, рухнул на голову Чуру, оборвав навсегда течение его мыслей.
        Черная алчность обуяла Ва. Он достал бритву и, хлюпая болотной жижей, прямо в белой с отворотами блузке пополз, чтобы перерезать Чуру седловидный отросток, но Чур оказался не так прост. Он выхватил арбалет, переделанный из ржавой бушменской мотыги, и посредством этого инструмента извлек у Ва мозжечок и правое предсердие. Однако мужественный организм генералиссимуса успел выхватить быстрорез и отпилить Чуру левую ступню.
        – Венселемус! Венселемус! – запел Чур. – И добрая память об альма-матер заставила Ва задуматься и разрыдаться. Слезные железы его распахнулись, и приступ малярии, пробравшись через них к нему внутрь, опрокинул Ва на спину под вкрадчивый стук бамбука. На часах было одиннадцать.
        Теперь черная алчность обуяла Чура. Он извлек заржавленный бумеранг из складок чайльдгарольдского плаща и вставил его Ва в поджелудочную железу. Ва открыл глаза и рассмеялся предателю в лицо, дал ему пощечину и плюнул на ботинок.
        Чур устыдился, достал бумеранг из тела Ва и отрезал им себе обе руки.
        – Мне нечем больше красть, лейтенант! – сказал он. – Мы умрем в дыму моего благородства.
        Ва подполз к Чуру сзади, обнял его за спину, и они занялись умиранием под вспышки мучнистой росы и лай далеких бледных спирохет.
        По мере того, как жизнь покидала тела героев, задница Чура, которую Ва обнимал, становилась все более мягкой и округлой, и в конце концов едва не закрыла горизонт. То, что было примостившимся Краснонадкрылом Келера, обратилось вдруг в трогательную и нешапочно знакомую родинку. "Бог мой, – подумал Ва, – а ведь зад-то Лидочкин".
        "Лидочка, – шепнул ей на ухо Ва, – а мне казалось, что я в болоте!" – "Нет, ты был совсем в другом месте!" – ответила та и загадочно улыбнулась.