Купи щенка!
Посмотри: лапки, ушки, тёплый, преданный...
Купи щенка, или я его съем!

Значит, сейчас я проснусь,
Залезу на крышу. И стану рисовать буквы.
Странно, что кто-то способен на такое.

* * *

У меня на голове превосходное лицо,
В каждой позе в первый раз,
Как снаружи первый снег.
Я один, и вот сейчас
Всё изменится во мне.
Под рукой моей вода, на руке моей кольцо.
Эти камушки во рту,
Эти тени за спиной
Не останутся со мной,
Не потонут в темноту.
Буду так же продолжать, как зашторивший окно
На четвёртом этаже
От пустынного двора,
Золотая мошкара,
Стая крошечных ножей,
Словно катится в глаза
Земляничное кино.

* * *

Мучнистый сад. Опухшая река.
Падение ножа в сырой песок.
Ребёнок видит нож. Песок и нож.
Кругом гудит, а он – песок и нож.
И шлюха шлюхе рознь.
От шлюхи шлюха,
На шлюх и шлюх
Попарно рассчитайсь!
╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥
Смех медленно. Как язычки по коже.
Как розовый дымок из-под коры.

* * *

Середина, глубина,
Словно не было войны,
Словно, где была стена,
Нынче целых две стены.

Был невнятен, словно дым,
Стал уютен, словно дом,
Будто вышел из воды
Или скрылся подо льдом.

И не плачешь, и не спишь,
И мурашки по спине,
Словно ракушка и мышь
Влажно дышат на окне.

Один женился на пурпурной кобыле,
Два повесился на механическом пальце,
Три ушёл в горы.

Как сложны отношения между,
Как сложны отношения через,
А корни дерева чем глубже, тем белей.

В костёл железный заплывает Бог,
Подобный круглой ядовитой рыбе.
Игла и шестицветное окно.

* * *

Времечко с ножичком бродит в аллеях,
Семечки-дети, смеясь у подножий.
Вряд ли я стану смелее и злее,
Вряд ли мне кто-нибудь с этим поможет.
Времечко-девочка, времечко-пропасть,
Крикнешь в неё, и она отвечает,
Зябнут деревья и мерзнут циклопы,
Тихо, так утро приходит ночами,
Так из стены выплывают собаки,
Видимо, в стенах имеются дыры,
Полные дохлого времени баки
Вписаны в мокрые впадины мира.
Я отдыхаю, и кто-то колючий
Тщетно стучится в тусклые двери.
Я отдыхаю, тупой и везучий.
Я не хочу, не умею, не верю.
Я параноик, трепло и обжора,
Вряд ли нажрусь, налюблюсь и налаюсь.
Время шипучее, хуже боржома,
Я отключаю, когда утомляюсь.

* * *

Опиушник бесполезный
Спит на левом берегу,
Я иду, большой, железный,
Всё хочу и всё могу.
В небе искристых событий
Дремлет ласковая тварь,
Из мучительных наитий
Вдруг составился букварь.
Стало весело и ясно,
Как завязывать шнурок,
По-хорошему опасно,
Словно выйти за порог.
С небольшим усильем едем,
Словно едем под водой,
Словно на велосипеде
Через чёрный Муми-дол.
Злая мордочка Гекубы
Отразилась в полюсах,
И комета скалит зубы
В запоздалых небесах.

* * *

В облаке красный карлик,
Дёрнулся угол рта,
Порвана новая марля
Лапой её кота.
Это периферия,
Сода и соль, и йод,
Сырость, сырьё, стихия,
Пахнет сырым бельём.
Пахнет горбатой прачкой,
Паприка, пар и пот.
Словно побитый мальчик,
В комнату входит кот.
В комнату входит ливень,
В комнату входит шум.
Я оттого счастливей,
Что ни о чём пишу.
Долгий, субботний, праздный
Тихий кошмар вдвоём.
Луч, неуместно красный,
Станет в земле червём.
Червь потечёт куда-то,
Ленточка, лень, река,
Вплоть до тупой лопаты
Доброго рыбака.

Этого взяли без шести пальцев и лёгкого,
Тот убил семерых и был отпущен домой.
Чумки бояться – чрева не покидать.

Весна с утра как ягодицы,
И велика, да не откусишь,
Я прятался, она везде.

Сороконожка опускает жало,
С колец вощёных капает вода,
Я жду события, как тёплого ножа.

* * *

Всё хорошо, что хорошо,
А впрочем, остальное тоже.
Я улыбаюсь жуткой рожей
И говорю, что день прошёл.
Прошёл, как жар, как Вавилон,
Как отупенье после драки,
Колонной, соколом, колом,
Как течка у твоей собаки.
Я вновь пытался объяснить,
Но как-то зло и неумело,
Как будто для закрытья дела
Кого-то надо обвинить.
Я сразу скомкал целый лист,
И вроде даже не заметил,
Все испугались, и сдались,
И лгут, и плачут, словно дети.
Так победитель, мот, герой,
Нагарцевавшись перед строем,
Плетётся вечером домой
С кавалерийским геморроем.
И снова гибельный покой
Сменяет злую перебранку,
Как будто чёрным пятаком
В жестяную пустую банку.

* * *

Пока я двигался, дышал
И собирался за сиренью,
Между лопаток не спеша
Ворочалось стихотворенье,
Слепое, грубое, как крот,
Нелепейшее, но при этом
С обильем тянущих темнот
И даже с простеньким сюжетом.
За стенкой стихли голоса,
Залезла кошка на колени,
Так я остался без сирени,
Зато чего-то написал
О том, что вот такой вот я,
В ужасном, к слову, настроенье,
Сижу, пишу стихотворенье,
Как будто знаю, на хуя.

* * *

Знаешь, что ты мне сделала?
Попробую объяснить.
В книгах зачем-то всегда обращаются к ним.
Это язык, на котором вообще нельзя говорить,
Думать, писать, а потому смотри:
Это подтёки ржавчины, это упавший столб,
Раньше этого не было, чувствуешь, это стол,
Это прожжённая скатерть, в сортире журчит вода,
Я мараю бумагу, наверное, это дар,
Наверное, мне подарили. Знаешь, очень ценю,
Ценю с особым цинизмом, так ценят в собаке нюх.
Но это тоже неважно, просто не в этом жуть,
Просто о том, что было, больше не расскажу,
Просто мне больше не хочется этого называть,
Ночь, в одеяло прячется чёрная голова,
Окукливается, бедняга, наматывает уют,
Скоро выйдет имаго, если не расклюют.

Птица раздирает себе грудь,
Ты злишься.
Зимуем.

У меня день рожденья? Я потерял голову?
Это мой дом? Я сам здесь на птичьих правах?
И скоро зима! Зима!

Давай умрём, как следует,
Давай умрём сегодня же,
Умрём и ляжем спать.

* * *

Вот такая вот, блядь, поэтика.
Я бы мог по-другому, но
Стоит что-то в себе отметить, как
В знаменатель влезает ноль.
По законам формальной логики
Обозримое за спиной,
А на блюдце ломтики лёгкие
Тёплых кухонных параной.
Если ждать, то зайдут товарищи,
В доме будет бардак опять.
Может, выйти, найти влагалище,
Чувства всякие испытать?
Скоро вырастет мать-и-мачеха,
А потом долбанеёт сирень,
Что ж такое случилось с мальчиком,
Что не хочется пятый день?
Что ж такое случилось с котиком?
Хоть включил бы, придурок, бра.
Вот такая вот, блядь, экзотика,
Подмосковные вечера.

* * *

По разительному бесстрастию,
По безвременью сутки – век.
Не болею, не вру, не хвастаю,
Как по осени, по траве.
Ты какая-то просто умница,
Чем помочь, или кто кого,
А на рыжих и чёрных улицах
Много пыли из ничего.
Словно девушка свои камешки,
Берегу на ветру глаза.
Я такой человек забавнейший,
Что не в силах и рассказать.
Ты бы тоже закрыла глазки,
И как будто бы нет меня.
Вечерочки звенят без смазки,
Зубчик к зубчику – шестерня.
Охренеть совсем, словно Вагинов,
Или сесть почитать "Обрыв"...
Хочешь, купим жучок-"Фольксваген"
И уедем кататься в Крым.
Словно в стенах ночного шлюза,
Будто в сумерках на вокзал,
Словно сохнет в камнях медуза
Лет пятнадцать тому назад.

* * *

В тот день, когда тебя зарежут,
Гроза обнимет Ленинград,
Войдёт в озоновую нежность
Густой, томительный раскат.
Могучую почуяв воду,
Замрут крапивницы в пыли.
Потянутся громоотводы,
Похрустывая изнутри.
Оконным, сумеречным звоном
Прогонят толпы с площадей,
Проступят капли под нейлоном
На грудках Невского блядей,
Вода к воде, я продолжаю
С похмельным страхом в голове
Лежать в салатовом пожаре –
Жутчайшей павловской траве.
Роскошней, сладостней, нелепей,
Как будто плачу, клянчу, вру,
В струю всего великолепья
Попал и твой случайный труп.
Светло, пронзительно и сытно
Вода пошла по островам,
И белых злых ежей рассыпал
Огромный розовый трамвай.

Солнечный всадник в кирпичных воротах,
Над короткими пальцами ублюдочных башен
Живые птицы и рисованные демоны. Джотто.

Люблю смотреть на воду и дышать,
Люблю большое ласковое мясо,
Люблю матрон, подростков и блядей.

Я поднимаю спичечный коробок,
Хочет шуршать папироса.
Всё же я бесстрашный человек.

* * *

Вот и кончилась попойка.
Ты останешься со мной?
И огромная помойка
Спит под крышкой черепной.
Все застыли, всё забыли,
Словно первую строку,
Только крысы голубые
В чёрных выемках текут.
Ты останешься, я знаю,
Лягу на спину. Смотри,
Золотая крысья стая
Постучалась изнутри.
Словно ложечкой по чашке,
Как из чайничка в роток,
Белых пальчиков тончайших
Телетайпный топоток.
Не гляжу, но всё же вижу,
Но не правду и не сон,
Так в дрожащей страшной жиже
Вверх толкается кусок.
Через окна, через утро,
Через неба молоко,
Стук по стёклам перламутром,
Перламутром коготков.
Отпусти, родимый, вожжи,
Или спятил ты, дружок?
Что ты, Вадик? Это дождик,
Дождик – это хорошо.

* * *

Как пластмассовой лягушке
В тёмной хлебнице одной –
Глупой старенькой игрушке,
Словно девочке в кино,
Словно мальчику у речки
За стеною из осок...
Спи, моё Замоскворечье,
За чернейшей полосой.
Дом остался, день остался.
Возле денег море дел.
Через реку перебрался,
Поседел, помолодел.
Словно вышел на вершину,
Словно спрятался в мешок,
Словно от большой машины
На секунду отошёл.
День причудливый, точёный
Будто тронул за плечо.
Вспыхнул счастья обречённый,
Но отчётливый щелчок.
В чёрной ядовитой гуще
Вырос домик и очаг,
Как пластмассовой лягушке
В странном месте в странный час.

* * *

Всё равно, в каких местах
Пробегает огонёк,
Всё равно, в каких кустах
Мы сегодня отдохнём.
Содержанью букваря
Ослепительно равно,
Параллельно всем подряд
Параллельное кино.
В Мекке дервиш и клошар
Собираются в табун,
А в Медине есть ишак
С геометрией во лбу.
Равноправие наук,
Ценен всякий эрудит.
Без различий, как без рук,
Я милосский Афродит.
Мы живём давным-давно,
И поэтому вотще
Всё блистательно равно
Сумме остальных вещей.

По вечернему лесу,
За двумя полоумными зайцами,
И делом занят, и зайцы бегут.

Я должен умываться и курить,
Вот утро, я больной лежу, читаю.
Я должен заставлять себя и вас.

Он укусил меня за ногу,
Я выбил ему зубы,
Принёс их домой и не нашёл ядовитых.

* * *

Из тёмного леса навстречу ко мне
Плетётся угрюмый кудесник,
Чугунную гирю вертя на ремне,
Орёт неприятную песню
О том, что любой мало-мальский народ
Способен на всякие штуки,
Пока не вкусит от несвежих щедрот
Унылой и косной науки.
Кудесник кричит в ядовитой тиши
О стаях мужчин на коленях,
О радостном, дружном созданье больших,
Бессмысленных мрачных строений.
Но прячется в срубах тяжёлый народ,
Смолистые тёплые балки
Вбивает в железные петли ворот
И в погреб уходит вразвалку.
Там тихо, по стенам нагая вода,
Колбасы шевелятся странно,
В спокойных горшках цвета талого льда
Огромная тонет сметана.
Присесть и погладить привычную злость
Во мгле уходящего мая.
Мотать рукоятку на острую кость,
Пронзительный свет поминая.
Кудесник лютует, но я не боюсь,
Я в дом проникаю без спроса,
Я костью играю и тихо смеюсь,
Спускаясь с пустого откоса.
Кудесник теряется, гибнет впотьмах,
Хоть толику, крошку ответа,
И розовый бок золотого холма,
И долгое-долгое лето.

* * *

Ночь щекочет позвоночник,
Влага, зёрнышки костров,
Вытираю день рабочий
С потускневших гриндеров.
Через длинное сегодня
Тёк мотив и вдруг пропал.
Был я ласковый негодник,
Стал весёлый психопат.
Стать весёлым очень просто,
Взвиться, пискнуть комаром,
И московская короста
Свой покажет оборот.
То ли влажною бумагой,
То ли женскою спиной
Заструится в череп благо,
Тепловатое кино.
Унося с собою в нору
Коллектив, коньяк, стекло,
Пропусти момент, в который
Это всё произошло.
Ты уютен, слаб и чуток,
И не спросишь сгоряча,
Как зелёным тёмным чудом
Стал шершавый пыльный чад.

* * *

Как хороши, как свежи были хари,
Теперь они уже не таковы,
Мы жили в ярком сладостном угаре,
Теперь иных уж нет, а те мертвы,
А если кто и выжил скверным чудом,
Путём отцеубийств и детоедств,
Тот затаился где-нибудь, паскуда,
Лишён страстей, возможностей и средств.
Подобен зимней полудохлой мухе,
Он прячется в дрожащей нищете,
В объятьях злой коричневой старухи,
В кругу слепых, ублюдочных детей.
Но что-то изменилось, воет глухо
Осенний ветер в трубах и котлах,
В пурпурной ванне плещется старуха,
И дети вопиют на вертелах.
Летит гроза, мерцают шпили башен,
Полна квартира красным кипятком.
Он вновь средь нас, смешно руками машет,
И вдаль по Чистопрудному пешком.

Стоя перед аптекой,
Катая бумажный шарик,
Вспомнить, что видел во сне корабль.

Что может быть слаще,
Чем ощущать себя
Способным купить для неё шоколадку.

Мне вчера было больно. А сегодня вот ничего,
А ты сегодня проснулся с головной болью,
О чём вообще говорить?

* * *

В каждой твари перед дракой,
Перед всплеском бытия
Открывается клоака,
Отражающая явь.
В этой чавкающей луже,
В этом грязном озерце
Проступает злей и туже
Цепь со вспышкой на конце.
Нимбом флёрового круга
Вспыхнет всякое окно,
Загорится всякий угол,
Словно лезвие в кино.
От пульсаций и свечений
Леденеет голова,
Вырастая из значений,
Обнажаются слова.
И бессмыслица кошмара,
Наступающего за,
Станет вдруг милее пара,
Застилавшего глаза.

* * *

Рыдать, просить прощенья, сознаваться,
На паперти, в коленях, на гробах:
– Я жил с собакой госпожи Блаватской,
Такая вот завидная судьба.
Я не питался липкою овсянкой,
Ни разу не ходил на поводу,
Я ездил по Неглинке и Таганке
В автошке на резиновом ходу.
И пусть за мной породистые сучки
Бежали вслед в бензиновом чаду,
Я верен был, и ждал я каждой случки
В сладчайшем и малиновом бреду.
Я верен был, и мной руководило
Не опасенье потерять постель,
Но нечто длинно, мутно мне твердило:
– Кобель, кобель, кобель, кобель, кобель...
И в темноте предгрозового сада
Я закрывал блестящие глаза
И понимал, что так оно и надо,
И вдруг переставал себя терзать.
И век мой был одним большим событьем,
И, мелко колыхаясь и дрожа,
За нашим ярким, вычурным соитьем
Следила из-за ширмы госпожа.

Лаборантка Клавушка

Чтоб слегка притормозить
Мчащийся протон,
Запихнули Клавушку
В синхрофазотрон,
Лишь торчат наружу
Тоненькие, ах,
Ножки, и к тому же
В беленьких чулках.
Вздрагивают ножки.
У неё внутри
Яркие дорожки,
Всполохи зари!
Не зари зелёной
Утренней любви,
Плоти утомлённой, –
Клаву отравил
Танец змей тончайших,
Плазменных колец,
Верениц легчайших
Мертвенных телец.
Тайна, из которой
Нет пути живьём.
В глубине прибора
Клавушка поёт:
"Я жила-дрожала,
Вяла красота.
В гибель убежала,
Стала я деталь.
Мой последний праздник,
Мой цветной портал –
Чья-то злая, грязная,
Страшная мечта."
Рядом с ней, снаружи
Бородатый Пан –
Глеб Сергеич Лужин,
Академик РАН.
Мнёт её живые
Всё ещё ступни,
Думает: "Какие
Тёплые они".
В нём тихонько зреет
Яростный ответ,
Миру, что болеет,
Ледяное нет.
В этом шум сирени
И далёкий лай –
Отсвет испарений,
Страсти кабала.
Здесь летят с наивной
С бабочкой в руке
Через толщу ливня
На чужой шахе,
Здесь дверями хлопают,
Здесь глотают яд,
Здесь гоняют по полу
Лапой воробья.
Глеб Сергеич плачет,
Будто бы жена,
В сейф зелёный прячет
Кожаный журнал.
И в вечерней тине
Курит на луну,
Из пробирки синей
Жидкости глотнув.

Ты думаешь,
Это руки?
Как бы не так.

И это тоже потеряю,
И это тоже потеряю,
А это я когда-то потерял.

Хочется жить,
Переходить улицу
В неустановленном месте.

* * *

Стал недобрым летним инеем
Растворённый всюду яд.
Грубой северной эринии
Равнодушный бычий взгляд.
Над водой густой, окрашенной
В антрацитовых тонах,
Мост коричневый, гуашевый,
На мосту стоит она.
Я смотрю, присев на корточки,
На лепной, недвижный жир,
Под стальной блестящей кофточкой
Грудь тяжёлая дрожит.
Здесь, над ивами над козьими,
Над потоком женских ног
Гнев свисал когда-то гроздьями,
А теперь упал на дно.
Там под мёртвою ракитою
Средь заманчивых крючков
Делит пьявку неубитую
Стайка яростных бычков.
Так и я в квасу окрошечном
С круглым бешеным глазком
Целый день бегу за крошечным,
Но мечтательным куском.
А под вечер, странно чувственный,
Просочившийся извне,
Гнев огромный, но искусственный
Поднимается во мне.
И теряю нить беседы я,
Увлечён совсем другой,
Сытой мелкими победами,
Грубой женскою ногой.

* * *

Если что-то повторилось,
Значит, это навсегда,
Словно время раздвоилось,
Расслоилось, как слюда.
На подушечках остался
Ядовитый жёлтый тальк,
И к чему ни прикасался –
Всё, казалось, трогал сталь.
Очень холодно и гордо,
Словно в зеркале с утра.
Серебро кошачьей морды,
Голубой похмельный страх.
Мы с тобой глядим из круга,
Многослойный хоровод.
Злободневная подруга,
Отчего не смотришь в рот?
Отчего не хочешь стойко,
Может, вся беда во мне?
Может, выпить перед койкой,
Дабы дольше и странней?
Под мучительный "Gorillas"
Жду тоскливой темноты.
Если что-то повторилось,
Повторись скорей и ты.

* * *

Сколь сладостна стремительная тара,
Несущаяся в сторону реки,
На острых крыльях детского кошмара
Лечу за ней, отчётливый москит.
Отчётливы мазки на жёлтом небе,
На голубой осиновой коре.
Во рту холодный ревенёвый стебель,
Хрустящий, как сосулька в декабре,
Уключины, похожие на крючья,
Лодчонка, из которой я торчу,
И морды черноглазые, барсучьи
На косогор вползающих лачуг.
Нас медленно, пронзительно уносят
Коньяк, река в ракитовую тень,
На рыжем, многоярусном откосе
Забавный выбор влажных голых тел.
Гляжу на них в нелепейшем смущенье,
Поскольку так хотел побыть с тобой,
Попеременно похоть с отвращеньем
Испытывая. Медленный прибой.
Напоминают жёлтые фигурки
На розовом ярчайшем берегу
Под ёлкой мандариновые шкурки,
Шуршание в украинском стогу,
Крахмальные совдеповские шторы,
Вагонный пыльный августовский свет,
Коллекцию банальностей, к которой
Не прикасался пять примерно лет.
Осколки мною брошенной бутылки
Уйдут в густой неодолимый ил –
Так выметают школьные опилки,
Так все иные прочь, а те в распыл.
Утонут, сгинут, гнусь мою исправят,
Точней, с собой на дно её возьмут,
И ни одной ноги не окровавят,
Поскольку... Нет, не знаю почему...

Спи, моя родная ветка,
Не ходи на их костёр,
Я тебе отвечу тем же.

Переверни страницу,
Переверни ещё,
Ты ничего не должен бояться.