Всё начинается вокруг,
а завершается везде.
Всё открывается на стук
в затылок дождевой воде,

когда кузнечик стрекозы
коленками наоборот
шуршит мелодию грозы,
вдыхая кислый кислород.

Летает маленькая пыль,
желая выглядеть пыльцой,
ствола используя костыль,
клён побирается листвой,

и начинается игра
воображенья, а улов:
на пуповине серебра
свисают дети с облаков.

Мужчина смотрит из окна
и сына выбирает, но
за ним стоит его жена
и тоже пялится в окно.

Из тысячи уральских пар
они всего милее мне,
не потому что муж не стар,
чего не скажешь о жене^*,

а потому что из окна
незанавешенных гардин
давно увидела она,
что у неё родился сын:

на подоконнике уже
и мышеловка взведена,
да разноцветное драже
вокруг рассыпала жена,

чьи волосы исподтишка
вросли в ночные бигуди,
и кислой силой молока
намокла кофта на груди.

Их засекреченная жизнь
так нетаинственна, что за
один петлеобразный "вжик"
её осилила оса.

В ней нежный ад произойдёт,
когда земле наперерез
войдут снега спиной вперёд,
отрыгивая букву "С";

мужчине будет тяжело,
когда, со впадины виска
добыв сухое серебро,
он пах получит из песка,

свой мягкий валик восковой
он сразу спрячет между ног,
чтоб женщины весёлый вой
фонограф записать не смог,

и материнство только раз
коснётся женского лица,
когда лицо у самых глаз
окажется лицом отца.

Я повторяю: всё легко
и нетаинственно, пока
не всплыли в небо высоко
воспоминаний облака,

их многоразовая боль
использует автопилот:
для минерала это – соль,
для сахара – наоборот,

а для не кроткого крота,
воюющего под землёй,
начинкой стала слепота,
а для двуногих (божемой!)

ты не поверишь, – благода...
да благодарность, чёрт возьми!
И это – страшная беда.
Куда её ни поверни,

она задумает тоску,
пока щетиною слезы
ресницы станут навесу
вращаться на манер фрезы,

а сыновья, когда они
бывают дочерями, вдруг
(особенно во дни войны)
воспроизводят этот звук,

чтоб глиняные звёзды вниз
пускали корни в переплав
туда, где плавает дефис,
цифирь на даты разодрав.

И по-огромному, как дождь,
рыдает радостно душа,
но, разгребая эту ложь,
не стоящую ни шиша,

я, страшно благодарный-не
потугам мамы и отца,
опять лечу на серебре,
грызя печенинку свинца.