Я
сначала хотел высокомерно умолчать о том, как и для чего делалась эта книга. Но не вышло. Почему? Богмой, кто бы знал, как мне хочется ответить: "По кочану!" Мысль – сварганить книгу стихов по схеме "сиамских близнецов", по счастью, не очень оригинальна. Ну, подумаешь, есть текст и есть его вариация. Или, например, так: есть два черновика, высоколобо намекающие на существование первотекста. Что тут особенного? Действительно, ничего. Тем не менее я пошёл на это, хотя и без видимой целесообразности. Именно отсутствие таковой оставляло мне надежду, что подобная затея перестанет казаться штукарством ещё в начале или, по крайней мере, хотя бы в конце.

Техника написания была проста. Записывался текст, а потом по очень и не очень горячим следам делалась перезапись. Так я и называл стихи в процессе работы: "запись" и "перезапись". Называл, кстати, честно, но неточно. Поэтому, чтобы не подзуживать читателя к размышлениям о первопричине, за которыми нет никакого реального пространства, я при создании "жёсткой копии" книги ограничился названиями "жёлтой" и "чёрной" записей. (И они если чему-то соответствуют, то только цвету бумаги, выбранной для более эффектной подачи иллюстраций.) По этой же причине данное предуведомление вы сможете прочесть как в "чёрной", так и в "жёлтой" книге.

Я знал, что творческая безответственность – высшая фаза независимости. Знал я и то, что ирония, притворяясь всезнайством, на самом деле – всего лишь обморок, куда постоянно падает стесняющаяся сама себя сентиментальность. Знал, что иронические мысли воняют. (И поэтому мне часто приходилось думать в сторону.) Знал, что с точки зрения, допустим, дерева наше пользование интеллектом выглядит не эффектнее, чем безусловный рефлекс павловской собаки. Отсюда позвольте мне сделать вывод (который, конечно же, ну никак не напрашивается из вышесказанного), что оригинальность мышления – черта кутюрье, а не поэта. Поэт сентиментален. Он вынужден "пускать слюни": ими он обволакивает и переваривает "жертв" своего зрения, переваривает без поглощения. Энергия, выделяемая при этом, никому не вредит, никому не нужна и, стало быть, невинна. Невинность – это не состояние невиновности. Невинность – всего лишь примитивная техника безопасности, необходимая при общении с миром.

Если человек не может быть искренним, он пытается быть честным, если и с этим возникают трудности, то ему ничего не остаётся, как стать правдивым. А правда, доведённая до кипения энтузиазмом её последователей, испаряет только ложь. Вы догадываетесь, куда я клоню?.. А я вот – нет. Тем не менее продолжу: очень интересно жить (понимаете?) и писать тоже. Всё проходит, но ничто не может миновать. Это завораживает. Книга "Запахи стыда" примитивна как восклицательный знак на первомайском транспаранте. Она ясна по замыслу, потому что его не было. Она не продуцировала новые смыслы, так как не занималась их поисками. Смыслы вещей – это всего лишь запахи гниения Бытия. И хотя, к примеру, у розы они вкусны, но что это меняет, кроме самой розы?

Книга преподала мне несколько уроков. Некоторые из них я должен перечислить:

Надеюсь, понятно, что все эти "уроки" – только мои уроки. Я далёк от обобщений. Обобщения, конечно, можно делать или не делать, им можно верить или не верить, им можно следовать и не следовать, но не презирать их нельзя. (И приходится смириться с обобщающим душком этого пассажа.)

Термины появляются, когда неясна суть наблюдаемого явления. Книга "Запахи стыда" не более, чем термин автобиографии. Тут мне удалось обойтись без заморочек судьбы и её масштабов. Книга предельно сужена и тематически, и лексически. Её образный строй не превышает количества предметов в какой-нибудь недорогой витрине. Узость речи позволяет быстро, почти с места, набирать предельную скорость повествования. Стиль возникает в моменты торможения. Он и возникает только, чтобы попытаться убедить богвестького, что текст существует на самом деле. Бесполезное занятие. Всё равно никто не поверит. И тут необходима реплика в сторону "сиамской схемы": невозникший дважды убедительнее рождённого единожды. Вы понимаете, о чём я?

А здесь я позволю себе абзац "от фонаря". Я не знаю, что можно конкретно сказать о людях, когда один из них с чёрствой физиономией собирается жить вечно, а другой, стеснительно улыбаясь, начинает исчезать навсегда. Ясно, что мужество мужчины проявляется в его способности быть женственным, а не в умении делать выбор. Тот, кто хоть раз сделал выбор, навсегда распрощался со свободой. (Неужели это звучит так же глупо, как мне кажется?)

Чистовик книги делает жизнь, потраченную на её написание, черновиком. И это, славабогу, спорно. Книга "Запахи стыда" рождалась не мёртвой, как происходило с предыдущими моими книгами, а умирающей. Попробуйте догадаться с семнадцати раз: чудо это или нет.

Что с того, что мне кажется, что поэт строит искусственные декорации стихов, чтобы те изображали некий жизненный опыт, который сам поэт так и не научился выделять из реальности? Что с того, что он делает это почти на грани шарлатанства? Нужен ли хоть кому-нибудь объективный ответ на этот вопрос? Наверное, нужен, несмотря на то, что объективность – всего лишь оболочка неполноты ощущений. Впрочем, мне не хотелось бы присутствовать там, где этот ответ будет дан.

В книге есть стихи без перезаписи. И это отнюдь не назначенные мной исключения, подтверждающие самопровозглашенные правила. Просто без таких стихов не удалось обойтись. Кстати, понимая, как может раздражать книга, написанная счастливым человеком, заранее предупреждаю, что именно таковым я и являюсь.