Достаточно установить кинокамеру – и из ее объектива налетит в будущий кадр, на свет, тьма фантомов.
Таково кино. Люди, которые его делают, знают это лучше других. И когда первый из этих фокусников, возвышающийся над остальными подобно Копперфильду, начинает вдруг путать явь и сон, не мешало бы задуматься, зачем это нужно ему и тем легионам зрителей-доброхотов во всем мире, что присягнули его "Списку Шиндлера". Кто там из слабонервных говорил, что нельзя писать стихи после Освенцима? – а вот же: и "после", и "об" – красиво составленные, даже эстетские кадры, впечатляющая голливудская панорама картины уничтожения евреев. Камера жадно льнет к глазку газовой камеры, что увидит она там?
Век начинался и заканчивается газом, меж ипритом и зарином, от полей сражений до метро, век удушья, превращенного воздуха, есть воздух – и нельзя им дышать. В середине века тоже был газ. Для избранных.
Спилберг верен себе. Он снимает фильм о каких-то нацистских инопланетянах, откуда-то прилетевших и начавших в промышленных количествах уничтожать евреев. Собственно, по первому общероссийскому каналу был показан хорошо нам знакомый "производственный фильм", о том, какие уродливые формы принимает иногда конфликт между устаревшими производственными отношениями и развивающимися производительными силами. Есть сцены, особенно в конце, построенные по самым кондовым законам соцреализма даже не советского, а китайского образца. Ничего удивительного в этом нет. Голливуд коммунистичен ровно в той мере, в какой он стремится к исполнению желаний. Автора показали накануне. Предваряя просмотр, потупив глазки, ухоженный и изнеженный – так, во всяком случае, это выглядело, – Спилберг сказал едва слышно: "Этот фильм (читай – "мой фильм"!) должен посмотреть каждый". Так мы это уже проходили! Но со столь обаятельным и доверительным цинизмом я лично сталкиваюсь впервые. Как в анекдоте: "Понимаешь, старик, деньги очень нужны". Зачем Спилбергу деньги? Если вы способны задать такой вопрос, вам неведомо благородство побуждений. Во-первых, если всерьез принять один из месседжей фильма, необходимо иметь их достаточное количество, чтобы, при случае, смочь выкупить, условно говоря, "всех евреев". Во-вторых, помнится, в "Сталкере" говорилось о творцах, каждое душевное движение которых должно быть отмечено публикой и оплачено – и тем выше, чем оно благородней. Чтобы в последующих своих душевных поползновениях творцы смогли достичь еще большего благородства и соответствующего им вознаграждения. Ничто так не возвышает душу, как волнующее зрелище творца, передвигающегося к незримой цели на задних конечностях.
Все эстетическое содержание фильма, на которое он так неуместно претендует, сводится к лапидарной формуле Бродского: "ворюги мне милей, чем кровопийцы". Мне тоже. Ну и что? Поэтому, в частности, мы и имеем сейчас то, что имеем. Маленький вопрос только – если бы на фабрике Шиндлера производились не тазики для вермахта, а, скажем, авиабомбы (что невозможно, и все же, в порядке допущения) – ничего бы не изменилось в акцентах фильма, сходились бы так легко его концы?
Вся мощь Голливуда раскручивала этот фильм. Размах постановки массовых сцен заставляет вспомнить советских кинобаталистов брежневской поры – похоже, и те и другие исходили и исходят из презумпции того, что чем больше всего в кадре, чем монументальнее, тем сильнее воздействие. Типичное "он пугает, а мне не страшно". При высочайшем, просто немыслимом, профессионализме всех служб голливудского кинопроизводства, при безошибочном знании расположения, устройства и функционирования слезных желез зрителей, при отработанных методах бесконтактного массажа подкорки, при хищном взгляде, схватывании на лету, нестесненности в средствах в фабрикации реальности более "достоверной", чем минувшая и нынешняя вместе взятые, – при таком захвате и прессинге чего-то стоящего в кадр не могло не попасть, просто в силу перелопаченного материала. Раз или два в середине фильма, презирая себя, и я пустил слезу. Презирая потому, что мною в этот раз расчетливо манипулировали, что я поддаюсь такой беззастенчивой манипуляции, потому что это стыдно, в конце концов.
Рукоделие Спилберга здесь ни при чем, он сам не знает, что зацепил. Поэтому вся махина его фильма промахивается мимо своей темы – материал сверхдостоверен, а фильм врет, как дышит. Да и неудивительно – это к и н о. Пусть бы снимал фильмы, несущие детям радость, какие-то сильные переживания. Так нет же – вот сейчас коммерческий режиссер, который всю жизнь снимал всякую забавную муру, вот он придет и сделает фильм жизни на все времена. Если его персонаж Шиндлер может переродиться (или очнуться, что точнее), то почему нечто подобное должно быть заказано ему – его режиссеру, творцу?
Но заказано. То, что возможно в жизни, где душа, в отличие от утраченных конечностей, способна отрастать и может иногда проснуться и в самом закоснелом душегубе, в искусстве невозможно. Вероятно, потому – хоть это и дико звучит, – что искусство с младых ногтей требует от человека большей ответственности и отдачи. Кажется, никогда еще не удавалось писать-писать на заказ, а потом вдруг взять и слепить шедевр. В искусстве – коготок увяз, всей птичке пропасть. Это область гораздо более беспощадная, чем жизнь. Казалось бы, чего проще: не бояться и не брехать – а вот поди ж ты!
Возражать, спорить бесполезно. Начинает лгать, в силу неадекватности, сам язык, накатанная система "художественных средств". Для всей оптики Голливуда оказывается непроницаемым глазок газовой камеры. Не получается ни искусства, ни жизни. Искусства еще так-сяк, а жизни, на которую посягает фильм, просто никакой. Солженицын в свое время, оказавшись перед необходимостью решения аналогичной задачи, описал один лагерный день – и, независимо от результата, это было движение в верном направлении, – а отдельно он написал историко-публицистическое исследование. В фильме же, вопреки декларированному талмудическому принципу – "кто спасет одного человека, спасет целый мир", гибнут тысячи, а мир не спасается. Потому, в частности, что Шиндлер – загадка для Спилберга, "черный ящик". Ему легче и безопаснее печься о всех, чем о каждом. А происходит так потому, что еще более "черный ящик" для Спилберга – природа зла в человеке. "Черный ящик" – в грудной клетке, в ящике – сердце, в сердце – иголка. Но это очень, очень опасно!
Ханна Арендт в конце и сразу после войны писала, что нацисты, как правило, были хорошими отцами семейств, писала о банальности зла, о том что это были о б ы к н о в е н н ы е, обычные люди и что не "стыдно быть немцем", а стыдно быть человеком. Ей этого не простили. Потому что она посягнула на партийные интересы одних и душевный покой других. Спилберг как раз выступает медиатором между первыми и вторыми. "Шиндлер" – его алиби. Его можно поздравить.
Говорят, что он снял "нужный" фильм, что миллионам людей полезно "напомнить хоть таким образом". Может, полезнее иметь фиктивное представление, нежели смутное или вообще никакого. Может – не знаю.
Не мне пасти стада. Но я не люблю лапши. И, кажется, не я один.
Продолжение книги Игоря Клеха
|
