Хромец Лойола возвел себя в генералы и наградил остальное человечество орденом иисуситов. То был орден осиного гнезда, взявшего на себя опеку над человечьим ульем. В слове "иезуит" отчетливо звучит не "Иисус", а "укус" с воспитательной целью. Вообще, за Пиренеями отмечается некое неизученное заболевание звука "и". И без того острый, он становится свистящим, словно язык варана или рыболовный крючок, неуловимым, как хвост пригревшейся на солнце ящерки, и коварным, будто молниеносный выпад закамуфлированного богомола – самого испанского из всех насекомых: Испания, инквизиция, иезуиты, Игнатий, – и следует двойное глотательное – Лой-ола.
История покуда не закончилась и судить трудно и, вероятно, не нам – но, даже став генералом ордена, Лойола не сделался АнтиЛютером. Он явился загадочным дубликатом Кальвина, и, прежде чем не ввел в искушение римского папу, несколько его попыток – испанская и парижская – заканчивались в непосредственной близости от костра инквизиции. Святые отцы отчетливо различали лукавый квазинаучный дух, источаемый его аргументами. Ведь даже самый богоугодный заговор исходит из механистического представления мироустройства. Игнатий только и мог возникнуть в процессе метаморфозы, на заре зарождения опытной науки, блистательного подтверждения географических и астрономических гипотез и экспансии гутенбергова станка – когда Земля сама вдруг раскрылась, будто не прочитанная никем книга. Дело было так. Как и его соотечественник Сервантес, Игнатий также начитался рыцарских романов, но в бою ему едва не оторвало ногу, и хромота вынудила авантюриста сделаться изобретателем. Неутоленное честолюбие подвигло его изобрести некую самодвижущуюся административную машину – прообраз всех спецслужб будущего и управления миром посредством тайных пружин. Все детали этой машины были самолично обточены и собраны им, а также составлена инструкция по ее эксплуатации, неизменная в течение последующих четырехсот лет. Понимая, что люди разобьют его машину, ключ от управления ею (а через нее – и миром) он просил присоединить к своей связке римского Ключника Небес – сам оставшись в скромной должности механика при ней, в звании генерала. То была гениальная дисциплинарная машина, призванная контролировать неосязаемое, нацеленная на профилактику помыслов и дезинфекцию душ. Машине необходим был папа. Со своей стороны, папа остро нуждался в чем-то таком для укрепления своего пошатнувшегося престола. Сделка состоялась.
Поначалу всех поразила действенность, невиданный КПД "общества Иисуса". Горстка его агентов, будто горстка песка, просыпанная на ось Тридентского собора, грозившего похоронить под своими обломками папство, сумела приостановить его работу. Затем в авральном порядке иезуитами сохранено было и очищено от лютеранской ереси пол-Германии, сломлены и рассеяны гугеноты во Франции, раздавлены янсенисты, возвращены в лоно преклонившиеся было Австрия с Венгрией, Чехия, Польша. Правда, пришлось подменить для этого пару карт в колоде европейских королей и развязать Тридцатилетнюю войну, но, благодаря самоотверженным усилиям иезуитов, в Европе спасено было от ереси то, что еще поддавалось спасению. Иезуитов гнали при этом в дверь – они влезали через окно. Если же выбрасывали в окно, как в Пражском граде, – то наоборот. Ресурсы ордена были огромны, эффективность чудовищна, методы искусны. Грехи подразделялись иезуитами на "искупаемые" и "смертные" – последние, что бы ни писалось об этом впоследствии их апологетами, также списывались, как долги, на определенных условиях. Лишь бы наличествовал разрешительный гриф A.M.D.G. – "к вящей славе Господней". Повсюду иезуитов интересовало уловление в силки воль сильных мира сего и установление контроля над воспитанием потомства, призванного их сменить. Помимо изощренных методик психического характера практиковалась такая мера, как ежедневное поливание воспитанниками трости, воткнутой в песок, – своей для каждого. Целью, понятное дело, было достижение абсолютного, автоматического подчинения, так называемого "повиновения трупа".
Первые побочные эффекты и нежелательные следствия стали обнаруживаться лишь добрую сотню лет спустя, когда сеть иезуитских коллегий и миссий покрывала уже полмира, включая Азию и Новый Свет. Причем чем большая активность развивалась орденом в каждой конкретной стране, тем скорее иезуиты вынуждены были с треском покинуть эту страну – либо начинался ее развал. Срабатывал коварно встроенный в машину третий закон ньютоновой механики, не открытый еще не родившимся Ньютоном. Совершенно неожиданно для отцов-иезуитов стали вдруг множиться непредсказуемые явления, а механизм давать сбои. Раз за разом следовали изгнания иезуитов с севера Франции, из Венеции, из Англии – "на вечные времена". Жертвенный фанатизм оказывался безрезультатным, мученичество многих иезуитов – бесплодным. Интриги их вызывали ненависть народов, а лицемерие и переодевания, как при десанте в Англию, – гнев королей. При столкновении интересов королей и папы иезуиты вынуждены были кувыркаться, как вши на гребешке, – к чему были хорошо приспособлены и тренированы. Север так и остался для них неуязвим и отпал окончательно от Рима. Их бесило превращение северных морей во внутренние лютеранские озера, но они уже оказались не в состоянии ничего с этим поделать. Самое, однако, странное, что в тех странах, где иезуитам удавалось одержать видимость полной победы, начиналось политическое и экономическое истощение и развал государств. Следовало отпадение территорий, которыми, как позднее выяснялось, и определялась государственная мощь этих стран. Так катились к закату, пока полностью не прекратились в качестве империй, Португалия и Испания. Потеряла Украину Польша – за чем уже с легкостью столетие спустя последовало ее окончательное расчленение и прекращение ее существования как государства. И, как говорят поляки в таких случаях, иезуиты определенно мочили в этом свой палец. Интрига с Марией Стюарт, экспедиция Непобедимой Армады, берестейская уния, поход Лжедимитрия на Москву привели к прямо противоположным ожидаемому результатам. Орден, как самое большое полено, подброшенное в костер католицизма, послужил во всех случаях лишь катализатором уже идущих процессов.
В Европе, похоже, дело заканчивалось боевой ничьей. Религиозная война приобретала затяжной позиционный характер, с эпизодическими вылазками и локальными успехами. На смену неистовым полемистам и гениям казуистики, типа Ленеца, и неугомонным эмиссарам, типа Поссевино, приходили тонкие дипломаты, исповедники и воспитатели. Пороха в пороховницах, однако, оставалось еще довольно, и генералы ордена все чаще стали обращать взоры вслед каравеллам и галеонам мореплавателей – в поисках объекта для приложения неизрасходованной энергии духовной конкисты.
Началась она на Востоке, и азиатская эпопея ордена в высшей степени поучительна, живописна и чревата гротеском. В основание ее положены были массовые обращения – энтузиазм чисел, поэзия "вала". Назначенный викарием Ост-Индии иезуит Ксавье подобно циклону проносился по южной оконечности Индии, Малайзии, Индокитая, собирая обильную жатву повсюду, где не сеял. Десятки деревень бедных, запуганных адом ловцов жемчуга опускались на колени и, наскоро затвердив упрощенный катехизис на родном языке, принимались поклоняться кресту. Ноздри вдохновенного Ксавье раздувались: дымы и испарения вулканов Молукки ясно говорили ему, что престол Сатаны где-то поблизости. Сто портных в Гоа трудились, не покладая рук, над пошивом крещальных рубашек. Пачками Ксавье крестил умирающих от эпидемий детей и проносился дальше... – дальше, дальше. Церковным проклятием он проклял, данной ему властью, губернатора Малакки, отказавшегося помочь ему достичь Китая. От португальского короля он потребовал послать карательную экспедицию на строптивый Цейлон, а также направить португальский флот к аравийскому побережью, чтобы захватить Мекку и таким образом подорвать влияние ислама на юге Азии. Ксавье предпримет безуспешную попытку обращения японского микадо и умрет на пороге Китая, так и не успев подкупить стражей Небесной Империи. Не пройдет и ста лет, как с Лойолой заодно он будет объявлен римской церковью святым.
От победных реляций – депеш беспокойного Ксавье, от приводимых им цифр у папской курии голова шла кругом. Свидетели с мест доносили, что все в них правда. Однако проходило совсем немного времени, и все так же колыхался азиатский людской океан, а от проповедника и его проповедей не оставалось и следа. Ксавье догадывался, скорей всего, об эфемерности и летучем характере достигнутых результатов – фактически "приписок", – но предпочел наскоро умереть, не пожелав себе в этом признаться.
Его продолжатели перешли тогда к другой тактике. И уже первые инспекции новоприсоединенных к христианскому исповеданию территорий обнаружили такое, от чего у святых отцов ледком подернулись в жару лунки их гладко выбритых тонзур. Разразился скандал вокруг так называемых "малабарских обрядов". Вначале был план, хитроумно задуманный и осуществленный иезуитом Нобиле в Мадуре на юге Индии. Он первый догадался, что, так же как в Европе, начинать следует не с париев, а с сильных мира сего. В Индии это были брахманы. Потому первое, что он сделал, прибыв к месту назначения, это – купил огненно-красную, как изнанка губы, островерхую шапку, желтые одежды из муслина, деревянные сандалии "кающегося брахмана", обрил голову, в уши вдел огромные серьги и год прожил в землянке на овощах и воде. Это оказалось замечено. Год спустя к нему явились брахманы и предложили ему набрать учеников и открыть школу. Кося под "римского брахмана", он сочинял во славу Христа ведические гимны, составленные столь искусно, что понять, где же здесь ересь, не смог бы ни один брахман и ни один иезуит, не говоря уж о народе попроще. В искусстве камуфляжа и зашифрованных намеков он достиг такого мастерства, что ни одна живая душа не смогла бы предположить, что на конце деревянной лопаточки, якобы не желая оскверниться, на самом деле он протягивает неприкасаемым гостию. Когда у инквизитора и архиепископа Гоа лопнет наконец терпение и он вызовет Нобиле на суд, тот явится в собрание братьев в описанном выше облачении "кающегося брахмана", с серьгами в ушах, и не подумав перебраться из полюбившихся ему одежд в тесную и жаркую сутану иезуита. Какова была реакция и что творилось в собрании, легко себе представить. Победителей, однако, не судят, и у Нобиле найдутся защитники не только в Гоа, но и в далеком Риме. Много еще десятилетий спустя он будет продолжать свое то ли служение христианскому Богу, то ли малабарское обрядоверие. Когда же после его смерти практика его будет осуждена римским папой, то вместе с малабарскими обрядами очень быстро исчезнет и растворится без следа и четверть миллиона индусов-католиков.
Было перепробовано много других средств. Потомок Великого Могола, например, склонен был к христианству отсутствием в нем запрета на алкоголь. Но когда на смену "пьяному султану" придет султан-трезвенник, то прекратится не только всякое влияние иезуитов в его владениях, но и самое их присутствие.
В Японии иезуитами основан был город Нагасаки, и созданные ими общины то количественно разрастались, подобно опухолям, в периоды смуты, то уничтожались подчистую, заодно со святыми отцами, в периоды национального единения. Пока иезуиты не были изгнаны окончательно, к злорадству и не без содействия голландской торговой компании и английских купцов, поставивших превыше всего выгоды торговли на архипелаге и легко попиравших ногами крест в знак лояльности очередному сегуну.
В Китае Фортуна оказалась будто бы более благосклонной к иезуитам. Некий Маттео Рикки поставил сразу на образованный класс. Первым делом он изучил диалект мандаринов, сам переоделся мандарином и, добившись в 1601 году аудиенции у Императора, подарил ему две заморские диковины – шедевры механического искусства – настенные и карманные часы. Император не отпускал его больше от себя. Он велел Рикки начертить большую карту Китая. Изготовленная в срок на десяти листах карта его владений настолько пришлась Императору по вкусу, что он приказал тут же выткать ее на шелке и повесить в своей спальне. Белые места карты хитроумный Рикки не преминул "украсить" крестами и переведенными им на китайский язык текстами Священного Писания. Основанная иезуитами китайская церковь, чтоб увеличить свою притягательность для коренного населения страны, вскоре вынуждена была включить в свои ритуалы обязательные жертвоприношения Конфуцию и духам предков. Столетие спустя разразится дикий скандал и конфуз, когда прибывший в Китай папский легат попытается запретить шокировавшие его обряды. Однако сам окажется выслан из Небесной империи – а иезуиты останутся.
От случая к случаю их будут то изгонять, отправляя в деревянных клетках в Макао, словно обезьянок в сутанах, то вновь призывать – уже с португальскими офицерами, чтоб с их помощью организовать военную экспедицию против татар и кочевников. Практичные китайцы уже не смогут отказаться от их помощи и участия в своих делах. Ими построен будет пушечный завод в Пекине. Они станут сопровождать Императора в походах, лечить его и выполнять самые щекотливые дипломатические поручения. Ими написана будет на китайском языке уйма ученых трудов – по физике, математике, астрономии, – благодаря которым святые отцы снискают такой почет, что им поручено будет выправить календарь Поднебесной, вконец расстроенный усилиями невежественных придворных звездочетов. И, когда они блестяще справятся и с этой задачей, в их ведение окажется отдан на вечные времена математический трибунал, в задачи которого входило:
а) производить наблюдения за небом;
б) предсказывать солнечные и лунные затмения;
в) составлять календарь на очередной год;
г) назначать дни императорских жертвоприношений;
д) вычислять даты и время проведения торжественных церемоний;
е) определять сроки закладки зданий;
ж) запирать в конце года правительственные печати и снова выдавать их в начале нового года.
Так, не взирая на незаменимость при дворе и несомненное влияние, оказываемое ими на жизнь в империи, иезуиты оказались неожиданно не более, чем придворными "техниками" – астрономами, картографами, архитекторами, инженерами, живописцами. По иронии судьбы не церкви и Риму подчиняли они мир, а лишь все перечисленное – рассудку. Средство в очередной раз неузнаваемо видоизменило цель.
Повсюду, где иезуиты сталкивались с инерцией великих цивилизаций и древними привычками, они терпели фиаско в конце концов и оказывались выведены из игры. То единственное место, на которое они могли еще претендовать на Востоке, давно было занято исламом. Славная победа при Лепанто, над организацией которой начинал работать сам основатель ордена, сумела приостановить распространение ислама на запад. Но все попытки организовать встречное продвижение на восток оказались безуспешными.
Оставались "дикари", с которыми еще можно было пытаться что-то сделать. Несколько веков спустя Ливингстон с изумлением обнаруживал в глубинах Черной Африки остатки грандиозных иезуитских построек и сталкивался с отдельными племенами, откуда-то умеющими читать и писать. От самих иезуитов, однако, не оставалось уже и помина. Был ли виной тому немилосердный тропический климат или некоторые порицаемые нами обычаи примитивных племен – сейчас уже невозможно сказать.
Действительно успешной деятельность иезуитов можно признать единственно в Новом Свете, в той его части, что получила вскоре название Латинской Америки, где святым отцам удалось, примкнув к конкистадорам, присоединить свой крест к их мечу. Повстречавшись с племенами караибов, чикитосов и прочих туземцев, которые все сплошь оказывались "чикатилами" и которые не только поедали своих врагов – а в чем же еще смысл войны? – но и заботливо, не без нежности, откармливали своих жен, иезуитским миссионерам удалось-таки ценой нечеловеческих усилий со временем всех их христианизировать. Случалось, для достижения своей цели они не брезговали и участием в захватнических походах, чтоб, получив причитавшуюся им долю пленников, изолировать их затем в специальных поселениях и подвергнуть интенсивной массированной обработке в "христианском духе". Со временем, однако, "ловцы душ" вынуждены были сами выступить в защиту индейцев, доверившихся их опеке, – от посягательств белых соплеменников и что еще отвратительнее, метисов и креолов, вчера еще бывших индейцами. В частых столкновениях и стычках с беспощадными и алчными работорговцами иезуиты вели себя отчаянно, смело, благородно, рискуя при этом нередко жизнью.
Любимым предприятием их и детищем в этих трудных условиях стало так называемое Парагвайское иезуитское государство – едва ли не первый в истории масштабный эксперимент осуществленной утопии. Ими построена была целая потешная страна. Вначале, как полагается, был исход. Чтобы уберечь поголовье своих воспитанников от непрекращающихся набегов "паулинас", злобных полубелых охотников за рабами, отцы увели 12 тысяч своих индейцев, вчерашних людоедов, за тысячу двести километров вглубь континента, в буквальном смысле прорубаясь сквозь джунгли, отбиваясь от преследователей, подвергаясь лишениям и опасностям, страдая от голода и болезней, – две трети похода пало в дороге. Здесь, в междуречье Уругвая и Параны, под защитой девственного леса, за непроходимыми речными порогами, они, добившись на то разрешения мадридского правительства, основали свою христианскую республику. Уже несколько десятилетий спустя на огромной равнине проживало в тридцати поселениях сто тысяч краснокожих христиан и паслись миллионы голов скота.
Тем не менее набеги работорговцев продолжались и здесь, и тогда иезуитам позволено было с целью самообороны вооружить население огнестрельным оружием. Сформировано было несколько ополченских рот и кавалерийских эскадронов, построено и спущено на воду два многопушечных парусных корабля. Регулярно устраивались военные игры и проводились учения. Получилась на самом деле целая страна, куда не допускались никакие белые инспекции. Каждым поселением самодержавно правили два-три отца-иезуита. Подчинялись они только "Великому Отцу", губернатору-иезуиту, чьей резиденцией стал южный приграничный город Япейю, защищенный стенами, рвом, бешеными речными порогами и месяцем опасного пути. Извне в страну завозились только железная руда, порох и соль. Все остальное производилось и изготовлялось на месте руками вчерашних дикарей, до встречи с иезуитами незнакомых не только с железными орудиями, одеждами, домашним скотом, но зачастую даже с представлением об оседлой жизни и понятием о собственности. Последнее обстоятельство, впрочем, несколько упрощало для иезуитов задачу. Отцы обучили индейцев обжигать кирпич и ткать одежду, отливать колокола, пушки и типографский шрифт, делать часы, флейты и органы. Специально была создана для них иезуитами гуаранисская письменность и одновременно введен запрет на испанскую речь, чтобы предупредить всякую возможность их контакта с испорченным испаноязычным окружением. Неожиданным подспорьем в дрессуре и воспитании поселенцев стала музыка, перед властью которой индейцы оказались беззащитны. Пение и музыка сопровождали их отныне повсюду – по пути строем на плантацию, во время работ и организованного иезуитами досуга. Святые отцы сами себе стали композиторами. В деревнях ими создавались оркестры смешанного туземно-европейского звучания, где скрипка с легкостью могла соседствовать с бамбуковыми свистками, а флейта с неким скрежещущим инструментом из хвоста броненосца, – одним словом: контрабасы с кастаньетами. В архитектуре поселений господствовала геометрия правильных фигур, жилища, площади, поля делились на квадраты без остатка, к плантациям на четыре стороны света выводило четверо ворот.
Все имущество являлось тупамбак – "собственностью Бога". Понятие это распространялось не только на орудия труда, инструменты, урожай, но и на время, детей, которых иезуиты, если бы сами сумели кормить их грудью, отрывали бы от матерей сразу после родов. Заметив склонность ребенка к какому-либо ремеслу, иезуиты немедленно принимались ее развивать, преследуя в первую очередь соображения общественной пользы. Во избежание плотского греха и разлития похоти в 14 лет для девочек и в 16 для мальчиков обязательными являлись замужество и женитьба, исключений не делалось и девственность не поощрялась. Святым отцам не откажешь в определенном великодушии и прозорливости, исключившим для их воспитанников возможность монашеского пути. Жениху и невесте выдавалось на свадьбу по одному реалу для ритуального обмена изображениями испанского короля и дарился столовый нож – один на семью на всю жизнь.
Иезуиты создали идеальный изолятор для детей природы от самой природы и, предоставив им все необходимое, уже не позволили им выйти из состояния вечного младенчества. Самым привлекательным являлась для индейцев говядина – от пуза. Ежедневно на каждую тысячу поселенцев забивалось пять-шесть быков. Бывшие каннибалы отличались зверским аппетитом. И много еще поколений спустя прилежному пахарю, оставшемуся неожиданно без присмотра, ничего не стоило распрячь немедленно рабочую скотинку, развести костер из сохи и, кликнув друзей, полакомиться с ними, давясь от нетерпения и урча, непрожаренными кусками полусырого мяса. За подобный проступок полагалось каких-то 25 ударов кнутом. Существовала также тюрьма для провинившихся и исправительные работы. Смертная казнь отсутствовала. Из наказаний применялись еще: выставление на площади у позорного столба, публичное покаяние в церкви и самое, надо полагать, жестокое ввиду такого исключительного аппетита – наложение поста.
То была штучная искусственная цивилизация. И потому рухнула она в одночасье, не имея опоры в себе самой, по совершенно внешней причине – оттого лишь, что где-то в тысячах километров от иезуитского питомника дала легкую трещину испано-португальская уния и начался передел границ, приведший в результате к ликвидации иезуитского государства. Не говоря о том, что любой контакт с испаноязычным окружением, любая потеря стерильности оказывалась гибельной для меднокожих детей безгрешного иезуитского Эльдорадо. Так было в Америке Южной.
В Северной Америке, на берегах Великих озер и реки Святого Лаврентия, иезуитам ничего не удалось достичь из-за крайней воинственности обитающих здесь индейских племен, а также по той простой причине, что сами они в свое время добились запрета селиться гугенотам в Новой Франции. Французские же католики от добра добра не искали и за океан не стремились – в результате чего весь север Америки вскоре оказался англосаксонским и, таким образом, протестантским по определению.
Так, веками играя в прятки с Богом на всех континентах и упорно стремясь запрячь в одну повозку – вестимо Чью – рабочего коня и трепетную лань, иезуиты сами в конце концов сделались козлами отпущения. Ненависть стекалась к ним со всех сторон. Пока в конце козлов не стали они козлами концов. Или, говоря другими словами, стали в козле концов концом козлов – в Козле Козлов обнаружив, таким образом, конец концов, как и подобает всяким последовательным козлоистам. Хоть определенная часть теологов и историков церкви по сегодняшний день утверждает, что поплатился орден и был распущен из-за прискорбной жадности отцов, когда в козлах концов найдены оказались концы козлов.
По случайности или в силу неисповедимых путей Провидения последним действительным генералом ордена явился некто Поприщин, бежавший из Испании в Россию и выдававший там себя, правда безуспешно, за испанского короля. Тогда нашелся только один человек в Санкт-Петербурге, поверивший ему на слово и даже издавший его записки, – но вскоре и он плохо кончил.
Тараканы, несусветно размножившиеся в стенах Старого и Нового Света, – вот, по существу, и все, что осталось от некогда могущественных иезуитских идей. Генералам долго удавалось поддерживать в своих подчиненных "послушание букв", но сами они в большинстве случаев не умели заглянуть даже за край фразы. Потому что, как выяснилось позднее, они не были ни авторами, ни даже персонажами набиравшихся ими историй, отовсюду стекавшихся затем под переплет большой "Истории", – но лишь заглавными литерами набора шрифтов в свинцовых сутанах. Мир не управлялся ими, как им хотелось бы считать, а только сочинялся их посредством.
Потому что устройство, изобретенное Игнатием Лойолой, современником Йоганна Гуттенберга, Дон-Кишота, чернильниц и гусиных перьев, было на самом деле прообразом пишущей машинки, ее опытным образцом. Но понадобились века литературного развития, чтобы потомки смогли наконец оценить по достоинству изобретение выдающегося испанца.
Самые важные слова, оставленные этой пишущей машинкой, предназначавшейся для неустанного переписывания мира, оказались последними ее словами о себе самой:
"пусть они будут такими, какими есть, – или пусть их не будет вовсе".
