Этот белый лист слепит меня, как нетронутый киноэкран, который в зал отбрасывает изображение – на растр голов и плечей, – сам оставаясь снежно белым. В движущемся отраженном свете зал становится похож на копошенье белых червей, увиденных мальчиком в очке вокзального сортира лет тридцать назад. Выйдешь на перрон – запах шпал, паровозные свистки, рельсы в обе стороны загибаются к горизонту, сердце колотит в тельце, сотрясая им, как пустым керосиновым бидоном. О, родная Украина!
* * *
Некий человек, пишущий стихи, сокрушенный загадкой Гоголя, решил съездить на один день в Миргород, чтобы натянуть в себя из вязкого, как взбитая перина, воздуха тех, крепких как смерть, снов, проникших лет двести назад в кровь гения и исподволь п р е в р а т и в ш и х ее состав.
Он хотел пройтись по берегам нерукотворной лужи, затмившей славу Маркизовой с ботиком Петра, Мойнаков, озер Эльтон и Баскунчак и самих Байкала и Каспия, – хотел потрогать рукой желтые стены городской управы. Ничего плохого он не хотел. Но, едва приехав, он потерял в вокзальном сортире связку ключей, своих и чужих – киевских ключей от всего. Сгоряча это представилось ему даже еще хуже, чем потерять паспорт. То был страшный удар под дых в борьбе за существование. Оставаясь гражданином, на несколько месяцев как минимум – в силу стечения разных, в том числе причудливых обстоятельств, – он переставал быть самодеятельным человеком, вливаясь едва ли не в класс бомжей и бичей. Столичная жизнь жестока. Пощады в ней не жди.
Ключи лежали поверх плотного кишащего жизнью слоя, задержавшись наполовину на каком-то обрывке газеты, – на счастливую половину, едва перевешивающую остальную уже погрязшую часть. Нельзя было терять ни минуты. Любая подвижка тонкого поверхностного слоя, малейший тектонический сдвиг могли привести к непоправимому. Но до уровня экскрементов рукой было не достать, перепад высот был метра два – так что даже открывался странный и непривычный вид, будто из иллюминатора космического корабля, где посланец ноосферы зависает вниз головой над равнинной поверхностью неведомой планеты и где так явственно читаются признаки долгожданной жизни. Стихослагатель задумался. Нужно было какое-то простейшее и гениальное приспособление, порожденное смекалкой, так всегда выручавшей наших предков. Лихорадочный перебор вариантов сменился через минуту выражением решительности на его лице. Необходимо было в незнакомом городе достать нитку и магнит. Дело осложнялось тем, что было воскресенье – магазины закрыты, – и час сиесты – город после обеда крепко спал.
Не теряя времени, он побежал по улицам. Недоумевающие, разбуженные, обозленные обыватели никак не могли взять в толк, чего добивается от них новый городской сумасшедший. Никогда, если бы и было, никогда – не дадут вам здесь то, чего вы просите, сразу. Но герой торопился. Будучи человеком интеллигентным и сам краем сознания понимая нелепость просьбы и нарастающий абсурд ситуации, но уже потеряв вменяемость, он продолжал носиться по городу, поднимая ото сна целые улицы и переулки, проскочив уже раза два и не заметив ее – центральную площадь, так что начал повторяться, пробегая по раз уже разбуженным улочкам, откуда из-за заборов, с двух сторон, в лицо ему и вслед глядели осуждающе лица жителей мирного, позабывшего о всякой спешке города.
Наконец, в одном месте ему повезло. На одном из подворий, куда он заскочил, догуливала последний день свадьба. Дружки жениха, равно расположенные к добру и злу в силу выпитого алкоголя, но находясь в состоянии временного рассеяния воли, выкрутили ему из радиолы магнит, под честное слово, и дали катушку ниток, заставив выпить стакан теплого и мутного самогона за здоровье новобрачных. Они сами себе нравились в этот момент. Ничто все же так не возвышает человека, как благородство.
Наш герой помчался на вокзал – и, о счастье, ключи были на месте, очко не занято, и, соорудив трясущимися руками снасть, с третьей попытки он, наконец, подцепил ключи.
Дальше полчаса он отмывал под проточной струей руки, магнит, ключи, – впал в ступор, будто енот-полоскун, снова и снова принимаясь тереть их по очереди, и все не решаясь поднести к НОСУ.
Магнит он вернул, но пить отказался, ясно сознавая, что ответная реакция организма даже не позволит коснуться зубами стакана – как вся свадьба будет обблевана, включая дружек, родителей жениха и невесты, гостей, соседей, ПООКРУГИ, большую часть растревоженных им улочек, а может, и весь славный город Миргород. Благородство свирепеет, когда сталкивается с неблагодарностью. И только чуть опережающая события интеллигентность и смышленость нашего героя в сочетании с чуть отстающей от событий и спотыкающейся сообразительностью притомившейся свадьбы позволила ему подобру-поздорову и целу – но быстро – покинуть места зарождающейся агрессии, где так крепко повздорили когда-то из-за ничего два героя одноименного писателя.
Не исключено, что писатель сам, будучи ребенком, бросил одному из них палочку дрожжей в отхожее место, чтобы поглядеть, что из этого выйдет. А вышло скучно.
Наш же герой всю дорогу до Киева пролежал бодрствуя на верхней полке, содрогаясь при мысли о сигарете, – чтобы не накатило ненароком, не подступило к глазам и горлу то невозможное, вывернутое, бесчеловечное, подлое – что поглумилось сегодня так над его вполне бескорыстной любовью к великой русской литературе.
Только многочасовая ванна с хвойным экстрактом уже в столице и неделя усыпляющей воображение рутины на службе у общеполезной жизни позволили ему со временем забыть этот инцидент.
