Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения. Поколения, чье становление началось после оккупации Чехословакии – то есть с наступлением той эпохи, которая теперь называется (и, по-моему, правильно называется) застоем. Он был почти единственным, кто не поддался соблазну воспринять эту эпоху как нормальную (не идеальную, во многом даже порочную, но все же нормальную), что сделало большинство других его талантливых сверстников. У него хватило на это зоркости и чувства нормы, то есть мудрости. Он знал это про себя, поэты знают про себя все. Он выбивался из общего строя неофициальной поэзии, отнюдь из-за этого не приближаясь к тому, что называлось официальной поэзией. В каком-то смысле он оставался одиноким, хотя любил людей и люди его любили. Это не было красивым одиночеством позы и тщеславным чувством превосходства над окружающими. Это было одиночество знания и понимания. У него не было своей ниши ни в пресловутом пан-ироническом ёрничестве, ни в подражательном эпатаже как орального, так и генитального характера. Он был всегда серьезен, даже когда шутил. Он был серьезен, ибо очень серьезно было его время и судьба его поколения – даже тех представителей его поколения, которые пускались в противоестественные и неуместные пляски.
        Вся его жизнь и все его творчество были духовным, интеллектуальным и эстетическим освоением этой неверной, зыбкой действительности. Действительным освоением, а не имитацией. На этом пути у него были удачи и неудачи. Человек, производящий работу, всегда сталкивается с сопротивлением материала и добивается успеха отнюдь не всегда, человек, обходящий сопротивление материала, подлинного успеха не добивается никогда, но часто выглядит победителем. Мы потеряли очень нужного для нашей культуры человека. Творчество безвременно погибшего поэта открывает нам целый пласт нашей живой истории, истории нашего духа, его взаимосвязей с жизнью.

12 апреля 1991 года